Верещагин В. А. Московский Аполлон : Альбом князя А. М. Белосельского, 1752—1809. — Петроград, 1916

  

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

В 1776 году, молодой князь Александр Михайлович Белосельский отправился в Италию для поправления расстроенного здоровья. Одно из написанных им оттуда писем, с подробными впечатлениями его путешествия, попало случайно, в 1778 году, по возвращении его в Россию, в руки Императрицы, которая, ознакомившись с его содержанием, собственноручно записала для памяти: Voila une lettre parfaitement bien écrite et encore mieux pensée, ou trouverait on des gens, si celui la n’était pas employé. J’ai ordonné de m’aporter la liste des vacançes et je le plaçerai en Cour étrangere“.¹

____________

¹ Этой запиской опровергается, между прочим, заметка П. Карабанова в Русской Старине (1872, V, стр. 672) о том, что Белосельский сам усиленно хлопотал о посте русского посланника в Дрездене на место только что тогда скончавшегося брата его, князя Андрея Михайловича, и хлопотал, по словам Карабанова, через Потемкина, который заявил ему, что Императрица, не зная его лично, выразила желание, чтобы он обратился к ней с письменным прошением. Князь Александр Михайлович написал, будто бы, такое прошение; оно понравилось и Екатерина согласилась на его просьбу. — Если бы это сведение было верно, Императрица не требовала бы списка вакансий, о чем она удостоверяет в своей памятке.

 

 

Автограф Императрицы Екатерины II.

 

 

Этот драгоценный автограф красуется на первой странице альбома князя Александра Михайловича, принадлежащего в настоящее время одному из его далеких потомков. Альбом, под заглавием „Vade mecum“, в великолепном зеленом сафьяне, в кожаном футляре, был неразлучным спутником князя, широко всегда открывавшим свои страницы письму и заметке, наброску и росчерку друзей и знакомых владельца, — славных и именитых, скромных и неизвестных. Тут, наряду с подписями королей, владетельных принцев и знатных вельмож: Екатерины, Павла, Виктора Амедея, Виктора Эммануила, герцогов Виртембергского и Лаваль де-Монморанси, князя А. Куракина и графов Строганова и Шувалова, можно встретить имена людей, которых только альбом выводит из мрака забвения; наряду с автографами знаменитостей — счета заграничных расходов князя.2

____________

² Из них мы, между прочим, узнаем, что Белосельский тратил в Дрездене ежегодно: талеров 1.409 на стол, 267 на дрова, 107 на белье, 53 на сальные свечи и 15 на лампадное масло. — Жалования он получал 8.000 рублей. — Арх. Воронцова, кн. 16, стр. 141.

 

Заключает альбом, между прочим, множество писем французских писателей и содержит несколько интересных рисунков.

 

Мы перелистаем этот маленький словарь для изучения эпохи с тем проникновенным вниманием, которым мы обязаны всякой памяти прошлого, особенно тогда, когда она восстает перед нами в ореоле лучезарных имен: Вольтера, Руссо, Бомарше, Мармонтеля, Делиля, Бернардена де С.-Пьера, Лагарпа, Гретри, принца де Линь и разных других менее ярких светил из блестящей плеяды людей того века. Все эти великие люди переписывались с Белосельским; их мысли, в данном случае не особенно глубокие, носящие слишком личный характер, представляют тем не менее интерес исключительный, уже по тому одному, что они зародились в умах властителей современной им человеческой думы; они интересны еще и потому, что облечены в форму, именно, писем.

 

Старые письма имеют свое особое обаяние. В их выцветших строках, набросанных часто небрежной, часто проговаривающейся рукой, искрятся, то вспыхивая, то потухая золотистые блестки искренней мысли, всегда угасающей в продуманной были самолюбующихся дневников. В письмах эта обдуманность встречается реже, и оттого они обыкновенно правдивее и жизненнее. В них прозрачнее та маска, которую надевает на себя человек в своем страстном стремлении оставить земле, хотя бы тень принаряженной личности. — В письмах жизнь выявляется ярче и выпуклее.

 

Альбом Белосельского захватывает конец XVIII-го и начало XIX-го столетий. Князь Александр Михайлович, проведя много лет за границей, находился вблизи самого центра современной ему европейской культуры и ее кульминационного пункта — французской революции, которая ему сделалась известной в мельчайших подробностях от разных парижских друзей — ее свидетелей, а, может, участников. Он является, с другой стороны, блестящим представителем одной из интереснейших эпох отечественной жизни — эпохи перехода старых традиций Екатерининского времени к обычаям нового общежития. Вот почему его переписка, хотя касается почти исключительно одной его личности, воскрешает перед нашим умственным взором с такою наглядностью давно замолкшие образы позапрошлого века.

 

Написаны письма характерным для времени вычурным слогом. Этот слог неумерен и расточителен в красках, громко звучит в нем отличающее его несоответствие между словом и делом. Но такого, именно, слога и требовала цветистая фразеология века. Просто тогда писать не умели. Мысль, как нарядная женщина, могла появляться и нравиться только расфранченной и разукрашенной — в фижмах, робронах и мушках, в облаке пудры и в зареве румянца.

 

Посмотрим же теперь, что говорит нам альбом своим напудренным слогом о личности первого владельца.

 

---

 

 

 

  

 

  

 

  

 

  

 

 

---

 

 

Скачать издание в формате pdf (яндексдиск; 64,4 МБ)