Исаак Бродский. Мой творческий путь: в мастерской Родена

Исаак Израилевич Бродский. Весна. 1914

 

 

Автор текста:	художник Исаак Израилевич Бродский (1884—1939)
Глава публикуется по изданию:	Мой творческий путь / Исаак Израилевич Бродский. — Ленинград ; Москва : Искусство, 1940. — 127 с., 71 л. фронт. ил. и портр. : ил., портр.
Факсимильный скан издания:	tehne.com/library/brodskiy-i-i-moy-tvorcheskiy-put-leningrad-moskva-1940

 

 

Портал TEHNE продолжает публикацию в полнотекстовом формате книги «Мой творческий путь» Исаака Израилевича Бродского (1884—1939), русского и советского живописца и графика, заслуженного деятеля искусств РСФСР (1932), одного из главных представителей реалистического направления в советской живописи 1930-х годов и автора обширной изобразительной ленинианы.

 

Ниже мы предлагаем вашему вниманию четвертую главу книги. Часть иллюстраций заменена на полноцветные.

 

 

 

 

Получив пенсионерские деньги в конце января 1909 года, я задержался в Петербурге из-за участия в двух выставках — Весенней и Союза русских художников.

 

В начале марта я покинул Россию и мечтал скорее попасть в Париж. По пути я на несколько дней остановился в Вене, где осмотрел все музеи, а затем около двух недель пробыл в Берлине. В Национальной галлерее на меня произвели огромное впечатление такие мастера, как Менцель, Ленбах, Клингер (его рисунки), Сегантини, Зулоага, Цорн, Гойа, художники, которых я увидел впервые. Необычайное впечатление произвел на меня Сегантини, и были минуты, когда я плакал перед одним из его полотен. Картина называлась «Крестьянка с бычком». Сюжет очень несложный: изображена в профиль корова, и перед ней сидит пастушка, — все на фоне швейцарских гор.

 

Это было написано настолько сильно и так захватывало, что невольно на глаза навернулись слезы. В моей жизни это был первый случай, когда живописное произведение воздействовало так сильно. Бывали случаи, когда я «пускал слезу», слушая музыку; помню еще в Одессе плакал, возвращаясь с концерта Сарасате.

 

После Берлина я стал большим поклонником Сегантини и одно время даже находился под сильным его влиянием.

 

Кроме Национальной галлереи, я ознакомился с музеем Фридриха II, где меня восхитили Рембрандт, Рубенс, Гольбейн, ван Дейк, Тициан и многие другие великие художники прошлого. В Берлине я осмотрел также египетский и греческий музеи и многие достопримечательности, меня заинтересовавшие.

 

Желание скорее начать работать заставляло меня торопиться, чтобы попасть в Париж.

 

Из Берлина я направился в Мюнхен, а затем в Париж, где прожил четыре месяца. Я часто бывал в Лувре и Люксембургском музее, где с жадностью рассматривал художников французской школы. Такие превосходные художники, как Ватто, Делакруа, Курбэ, Мейссонье, Карьер, Пювис де Шаван, Милле, Клод Монэ, Коро, Симон, Дега, Писсарро, Сислей, Добиньи и другие, особенно меня увлекали и казались мне близкими.

 

Лувр на меня произвел грандиозное впечатление; в нем я еще глубже ознакомился с произведениями великих мастеров, прекрасно там представленных.

 

Мои впечатления о современных французских художниках пополнились при посещении частных галлерей и лучшей из них — Дюран Рюэля. Много прекрасных произведений я видел в таких общественных зданиях и музеях, как Пти Палэ, музей Густава Моро, Версальский дворец, Музей декоративного искусства, Пантеон, Сорбонна, Трокадеро, Отель де Виль.

 

В Париже мне удалось побывать в Салоне независимых и на других выставках «левых» художников, где я впервые увидел Матисса, ван Донгена, Пикассо и других; эти художники произвели на меня отвратительное впечатление, и до сих пор я не могу понять их и всегда вспоминаю о них с отвращением.

 

«Я мельком осмотрел это странное искусство, крайность школы, ужасающую живопись недоучек и сумасшедших» — так, искренно, я писал в своем отчете о моем посещении Салона независимых в 1909 году.

 

В Париже я успевал не только бывать в музеях, но и много работать на улицах, в садах Версаля, Сен Клу, Шарантоне и других окрестностях города.

 

 

Во дворце Хенералифе в Гренаде. Этюд. Масло 1909 г.

 

 

Счастливый случай привел меня однажды в мастерскую Родена. В один из дней моего пребывания в Париже вместе с женой я пошел в Лувр. Мы пробыли в музее несколько часов и, уже уходя, спускаясь по лестнице, вдруг увидели на ступеньке золотую монету в двадцать франков; мы очень удивились нашей находке, потому что по этой лестнице проходили в день тысячи людей, и странным казалось, что никто до нас не поднял этих денег. Проходя по набережной, я увидел у продавца гравюр и рисунков офорт Родена «Гюго», который стоил двадцать франков. Я с радостью купил его, расставшись со своей счастливой находкой. Сомневаясь в том, что офорт настоящий, я решил удостовериться в его оригинальности у самого автора.

 

Одним из помощников Родена был наш русский скульптор, грек по происхождению, окончивший вместе со мной Одесское училище, — Галузо, который мне и посоветовал прийти к Родену в студию.

 

С волнением я подходил к дому того, кто создал «Граждан Кале». Мастерская Родена была расположена в первом этаже, в большом просторном помещении с колоссальной ширины дверями, нечто вроде гаража. У Родена, помимо Галузо, работал еще один мой соотечественник — грузин Николадзе, ныне народный художник Грузии.

 

Придя в мастерскую, я вызвал Галузо и вместе с ним направился к Родену. Совсем неожиданно мы оказались рядом с ним. Полный человек небольшого роста с артистической внешностью, он мало был похож на тот образ великого скульптора, который рисовался в моем воображении. Роден посмотрел офорт и ответил, что купленный мною оттиск выполнен им и что это один из первых оттисков.

 

 

Фонтан в Риме. Масло 1910 г. ГРМ.

 

 

Я не хотел долго задерживать великого мастера и, выразив благодарность, мельком оглядывая находившиеся в мастерской работы, ушел, счастливый тем, что видел Родена.

 

Из Парижа мой путь лежал в Испанию, в Мадрид, где я увидел в музее Прадо изумившего меня Веласкеса, которого впоследствии часто ходил изучать. Этот гениальный живописец в собрании Прадо был представлен с удивительной полнотой. Из художников старой школы я любовался там же Тицианом, Веронезом, Рубенсом, Мурильо, Зурбараном, Рибейра и особенно Гойа. Из современных испанских художников меня увлекали Соролла-и-Бастида, Зулоага и Англада, от которых я взял очень многое. Я часами простаивал перед картинами этих мастеров, поражаясь ошеломляющими, изумительными по мощи, силе и знанию жизни полотнами. Особенно великолепен Англада, которого у нас, к сожалению, почти не знают.

 

 

А. М. Горький и И. И. Бродский на о. Капри. Фотография 1910 г.

 

 

На Международной выставке в Риме в 1911 году Англада был отведен огромный зал, где он был представлен гигантскими полотнами. У него много красочных вещей из испанской жизни, это художник огромной силы; на меня он произвел неизгладимое впечатление.

 

Помимо Прадо, я осмотрел многие другие достопримечательности испанского искусства.

 

Из Мадрида я проехал в Гренаду, город очень интересный и своеобразный. Осмотрев Картуху, Альгамбру и другие достопримечательности города, я приступил к работе.

 

В течение двух месяцев я много работал в Альгамбре во дворце Хенералифе, пользуясь его прохладой, и в окрестностях города. Несмотря на невыносимую жару, я не хотел снижать своей продуктивности и в самые жаркие часы не прекращал работы.

 

В Гренаду обычно съезжались многие художники из разных стран. Все они обзаводились осликами, на которых ездили на этюды, везя с собой все принадлежности живописца: мольберты, подрамники, краски и т. д. У меня такого ослика не было, и весь свой багаж я был принужден таскать на себе. Досужие остряки, увидев меня нагруженным, говорили: «Вот русский осел пошел на работу». Но меня эти реплики смущали мало, я работал без зонта по девяти-десяти часов в день и в самое жаркое время, когда никто не мешал, потому что с одиннадцати утра до семи вечера жизнь в городе замирала,— все прятались от раскаленного солнцем воздуха.

 

Писать красками в такую жарищу было очень трудно. Краски становились жидкими и текли по холсту, но я был вознагражден результатами своей работы. Мне удалось запечатлеть прекрасные мотивы испанской природы, мои пейзажи были отмечены критикой как наиболее интересные работы сезона, и местная печать стала именовать меня «знаменитым русским художником». После этого я уже перестал быть «русским ослом».

 

Между прочим, я узнал, что в Гренаде существовал музыкальный кружок имени Чайковского. Кружок этот пользовался большой популярностью и широко пропагандировал русскую музыку. Помню, я был очень удивлен этим фактом. Из русских писателей в Гренаде были тогда очень популярны Горький и Андреев — во всех книжных магазинах и киосках я видел книги этих писателей, расходившиеся большими тиражами.

 

 

А. М. Горький на о. Капри. Масло 1910 г. Музей им. Горького в Москве.

 

 

В Испании я не мог не посмотреть такое зрелище, как бой быков; меня увлекла эта тема, и по собранным материалам я уже в России написал большую картину. Когда я впервые увидел это зрелище, оно показалось мне отвратительным, но потом меня потянуло, и я уже не пропускал ни одного боя быков.

 

Зрелище это необычайно яркое и праздничное. Со всеми приготовлениями оно длится много часов, в течение которых весь город живет одной мыслью и одними чувствами. Это народный праздник, в котором много пережитков дикости, что сильно отталкивает всякого, еще мало знакомого с бытом и нравами страны. Но в то же время это зрелище очень подкупает своей горячностью, темпераментом и той удивительной страстностью, с которой испанцы воспринимают бой быков.

 

Очень интересен разъезд после окончания зрелища. Толпы народа восторженно встречают победителя праздника, в честь которого устраивается торжественное шествие по всему городу. Это целый спектакль, который может привлечь художника не меньше, чем самый бой быков.

 

Меня удивляет, что тема такого народного зрелища, как бой быков, в общем мало отражена в искусстве. Тема эта сложная, и я сам испытал огромные трудности в работе над своей картиной «Бой быков». Часто, неудовлетворенный, я бросал кисти и палитру, но затем снова приступал к работе, пока не находил нужного решения.

 

Вернувшись , в Мадрид, я оттуда поехал обратно в Париж и вскоре предпринял поездку в Лондон. Мне удалось осмотреть там много музеев: Британский, Индийский, Национальную галлерею, музей Виктории и Альберта, коллекцию Уоллэс и другие. Из английских мастеров мне особенно понравились Генсборо, Тернер, Рейнольдс и Хогарт. Прекрасно представлены в Лондоне Веласкес, Тициан и Рембрандт, мастерство которых я жадно впитывал в себя.

 

Я посетил также Виндзор, колоссальный королевский дворец, в котором находятся изумительные коллекции картин ван Дейка и рисунков Гольбейна. В Лондоне я познакомился со многими образцами нового английского искусства, которое мне показалось серьезным и высоким.

 

Срок моей заграничной командировки кончился, и я возвращался в Петербург, горячо сожалея о том, что мне не удалось копировать произведения Веласкеса в Прадо и побывать в Италии, где я мечтал познакомиться с Горьким.

 

Обратный путь в Россию я избрал через Мюнхен и Вену. В Мюнхене я посетил старую и новую Пинакотеку, Глиптотеку, музей Ленбаха, Шлейсгеймский дворец и Международную выставку в Глас-Паласте. В Мюнхене я впервые познакомился с такими художниками, как Штук, Беклин, Пуц, Цюгель и другие. В Вене в Национальной галлерее увидел Рубенса, ван Дейка, Рембрандта и Брейгеля, который особенно увлек меня. Этот художник, так же как и Боттичелли, близок мне характером своего творчества. В музее Альбертина я тщательно изучал рисунки старых мастеров. Музей Бельведерского дворца дал мне возможность опять увидеть Сегантини, Клингера и других. Я посетил также музей при Академии художеств и некоторые частные собрания.

 

В октябре я вернулся в Петербург. Совет профессоров Академии, ознакомившись с представленными мною работами, единогласно высказался за продление мне заграничной командировки. Этот вопрос стоял на собрании Академии, которое большинством голосов (двадцати шести против пяти) удовлетворило мою просьбу о вторичной поездке за границу, продлив мне пенсионерское содержание на второй год.