|
|
Архив: Игрушка. Ее история и значение. 1912, 1922
Игрушка. Ее история и значение : Сборник статей под редакцией Н. Д. Бартрам : С 5 рис. в красках на отдельных листах и с 114 рисунками в тексте / В. Боруцкий, Сергей Глаголь, В. Харузина, В. Малахиева-Мирович и Н. Бартрам. — Москва : Издание Т-ва И. Д. Сытина, 1912. — 246 с., ил.
Н. Рыбников. Детские игрушки // Детство и юность, их психология и педагогика : Педологический сборник / Под ред. проф. К. Н. Корнилова и Н. А. Рыбникова. — Москва : Книгоиздательство „Работник просвещения“, 1922. — С. 79—84.
  Игрушка. Ее история и значение : Сборник статей под редакцией Н. Д. Бартрам : С 5 рис. в красках на отдельных листах и с 114 рисунками в тексте / В. Боруцкий, Сергей Глаголь, В. Харузина, В. Малахиева-Мирович и Н. Бартрам. — Москва : Издание Т-ва И. Д. Сытина, 1912. — 246 с., ил.
Скачать издание в формате pdf: яндексдиск, 59 МБ
Игрушка : Ея исторія и значеніе : Сборникъ статей подъ редакціей Н. Д. Бартрамъ : Съ 5 рис. въ краскахъ на отдѣльныхъ листахъ и съ 114 рисунками въ текстѣ / В. Боруцкій, Сергѣй Глаголь, В. Харузина, В. Малахіева-Мировичъ и Н. Бартрамъ. — Москва : Изданіе Т-ва И. Д. Сытина, 1912. — 246 с., ил.
ОГЛАВЛЕНІЕ
Историческій очеркъ развитія игрушекъ и игрушечнаго производства на Западѣ и въ Россіи. Л. Оршанскій ... 3
Русская народная игрушка въ XIX вѣкѣ. Сергѣй Глаголь ... 65
Игрушки у малокультурныхъ народовъ. В. Харузина ... 85
Воспитательное значеніе игрушки. В. Малахіевъ-Мировичъ ... 140
Кустарный игрушечный промыселъ Московской губерніи. В. И. Боруцкій ... 198
Игрушки и начатки ручного труда. Н. Д. Бартрамъ ... 237
—стр. 2—
Кукла из материи XVIII века. Собств. П. И. Щукина. Рис. Н. Бартрам.
—стр. 3—
Исторический очерк развития игрушек и игрушечного производства на Западе и в России.
Дети и игрушки неразлучны: во все времена и решительно всюду, где жили люди, дети имели те или иные игрушки. Они стали неотъемлемой частью жизни, глаз привык к ним, как к чему-то обыденному. Этим, вероятно, объясняется, что история и психология, педагогика и искусство совсем недавно обратили внимание на игрушки, как на очень древний и сложный, по своему содержанию, материал по истории культуры. Изучение только начато, но уже раскрываются беспредельные перспективы, делающие понятным прошлое и указывающие пути в будущем. Интерес к игрушкам должен был народиться, потому что в конце XJX века вырос до огромных размеров интерес к ребенку. Психология детского возраста, разумеется, скоро усмотрела в игре и в игрушках самую большую загадку. Попытки разгадать ее сделаны в замечательной книге проф. Гросса: „Игры человека“. Универсальное значение игры, как элемента первостепенной важности в жизни всякого живого существа, заставило проф. Гросса расширить свое исследование, результатом чего явилась другая его замечательная книга: „Игры животных“. Обе книги
—стр. 4—
надолго останутся исчерпывающим исследованием философской и психологической стороны игры.
Но в то же самое время, т.-е. с половины XIX в., после того, как необычайное развитие путей сообщения, всякого рода интернациональные союзы, фабрикация вещей для международного рынка стали быстро уничтожать всякие национальные особенности, все местное, почвенное, — начинается интерес к народному элементу в современной культуре, в частности — к народному художественному творчеству. Этнография в короткое время сделала огромные успехи по собиранию материала и изучению народной речи и отдельных говоров, сказок, песен, верований — всех этих следов длинной цепи духовного роста; позже изучение народности захватило жилище и его формы (особенно богато изучены формы деревенского дома в Германии), предметы быта, мебель, одежду. Здесь изучение скоро обнаружило глубокую потребность народа в приложении примитивных форм искусства ко всем явлениям своей жизни. Дом снаружи и внутри, все предметы обихода, по формам своим и по внешнему орнаменту, носят богатые следы заботливой, любовной художественной работы. Десятки провинциальных обществ в Германии, Франции, теперь и в Англии занимаются изучением местного народного искусства в его связи с историей, чужими влияниями, традициями и новыми веяниями, обычно идущими от соседних больших городов. История искусства — та, которая разрабатывается специалистами позже других наук, и, лишь, неохотно уступая энтузиазму любителей всего народного, стала заниматься народным искусством.
Одним из таких кладов народной красоты является народная игрушка — самобытная, еще нетронутая или неиспорченная влиянием городского образца, дешевого шика, стремле-
—стр. 5—
ния к мишурной роскоши. Исследование народной игрушки западной, а для нас — русской, есть исторически назревшая и неотложная задача, но на Западе, а тем паче у нас собранный для этой работы материал не может быть назван богатым.
Конь из Архангельской губ. Колл. Московского Кустарного музея.
Но, кроме мест производства игрушек, есть и такие, где игрушки не были и не составляют сейчас предмета торговли, но где они делаются и делались взрослыми в свободное время, как дань любви к детям, еще больше — как веление инстинкта художественного творчества. И как раз в этих местах, как, например, показали чрезвычайно интересные игрушки, собранные летом 1910 г. Л. В. Костюковым для музея Александра ІІІ в Вологодской и Архангельской губерниях, игрушки так характерны для народной наблюдательности, юмора, для особенностей народной скульптуры. Отсутствие городов, отсутствие материальной выгоды у игрушечного мастера, сохранившийся в совершенной чистоте примитивный вкус северян, лишь изредка отражающий
„Зверь“ из Архангельской губ. Колл. Московского Кустарного музея.
—стр. 6—
отдаленное соприкосновение с скандинавским миром, позволяют считать эти глухие северные игрушки важными документами в деле изучения народной игрушки. Но все эти материалы пока случайны, как придаток других этнографических коллекций. Надо еще пробудить интерес и найти средства к действительному обследованию игрушек нашей обширной родины.
Новые методы и посильное беспристрастное отношение к отдаленным народам, так называемым дикарям, дали этнографии в последние десятилетия неожиданные материалы. Жизнь „бескультурных“, по выражению проф. Вейле, народов представляется нам теперь совсем иной, чем раньше. Между прочим, большое внимание обратила на себя одаренность многих дикарей в области рисования, их наблюдательность, их страсть к графической передаче всего окружающего. Но и пластика примитивного человека тоже говорит о неудержимой потребности творчества. В этой пластике немалое место занимают игрушки: на этих начальных и часто трудных ступенях культуры детей любят, о них заботятся, им дарят то, что и взрослым очень близко и дорого. И именно потому, что эти игрушки — прямое зеркало жизни взрослых, их верований, страстей, радостей, без всяких педагогических умствований, без вечного подчеркивания превосходства взрослых над детьми, они ценны для психолога, историка искусства и для того, кто задается практической задачей — внести живое начало в производство игрушек. Игрушки примитивных народов собраны в настоящее время в довольно значительном количестве в музеях Лондона, Берлина, Дрездена, Лейпцига, отчасти в этнографическом музее петербургской Академии Наук в отделе этнографии инородцев русского Севера. При всем том, европейская литература не
—стр. 7—
Французская кукла. Народная русская кукла из дерева. Японская кукла.
Современные куклы из колл. Н. Д. Бартрам.
—стр. 8—
имеет ни одной монографии по культурной истории игрушек. Писательство в этой области все еще не идет дальше легковесных и напыщенных предрождественских очерков о детских забавах.
Предлагаемый очерк представляет попытку изложения главных этапов в судьбах игрушек. Очерк не имеет претензий ни на полноту ни на строгое научное освещение фактов. Источники недостаточно разработаны. Моя задача показать, что игрушка имела свои эпохи расцвета и эпохи упадка, что эти эпохи тесно связаны с общей историей вкуса, с характером прикладного искусства, с педагогическими тенденциями, наконец, с рынком — этим могущественным, грубым, циничным хозяином, для которого остроумие, вымысел, красота не имеют биржевой цены, а вместо этого есть одна цель: дешево купить — дорого продать. И так как рынок, международный рынок, есть явление новой культуры, XIX века по преимуществу, то история игрушек с конца XVIII века до конца XIX века показывает непрерывное качественное падение, и только на наших глазах начинается возрождение — в связи с указанным выше интересом и любовью к народному искусству, с одной стороны, и необычайным своеобразным возрождением прикладного искусства на Западе — с другой.
Наиболее интересным моментом являются история античных игрушек, средневековых французских и немецких, дорогих игрушек XVII и XVIII вв., начало дешевых игрушек фабричного производства, фабрики XIX в. и, наконец, игрушки новые, художественные и кустарные последних лет.
Среди бедных остатков материальной культуры доисторического человека найдены фигурки людей и еще некоторые
—стр. 9—
каменные и костяные скульптуры, мало разгаданные, но принимаемые некоторыми исследователями за игрушки. Правда, это не твердо установлено, и некоторые авторитеты в первобытной археологии считают эти мнимые игрушки предметами примитивного культа. Для нас в данном случае важно, что на очень ранних ступенях культуры между созданием игрушки и предмета религиозного обряда нет существенной разницы; творчество еще просто, не разветвилось на специальности; взрослый мало еще отделяет себя от ребенка. И в наше время у примитивных народов, — а у культурных в мало развитых слоях населения, — игрушки по внутреннему содержанию, по близости к жизни, по совершенному отсутствию жеманства, столь характерного для игрушки высших слоев, очень близки вообще к народному творчеству. С повышением культуры дети все в более позднем возрасте дорастают до взрослых, до настоящей жизни; они дольше играют вместо того, чтобы уже жить, отсюда — усложнение игрушки, но здесь же источник выдуманности ее, начало приспособления к детскому пониманию, а отсюда один шаг до педагогического клейма; игрушки как средство воспитания и обучения, это — уже полная противоположность первоначальной игрушке, созданной инстинктом художественного творчества.
Кит, вырезанный из кожи. — Чукчи. Из книги В. Богораза: „Очерк материального быта оленних чукчей“.
—стр. 10—
Обзор игрушек современных примитивных народов, даже резко отличающихся друг от друга физически и душевно, приводит нас всюду к одному и тому же выводу: на низких ступенях культуры игрушки должны быть рассматриваемы, как часть общего народного искусства; здесь нет ничего оторванного от жизни и интересов взрослых, ничего преследующего особые воспитательные цели; игрушки делаются и детьми и взрослыми — для себя, для близких; нет массового, безличного изготовления на неизвестного потребителя. Отсюда — при бедности умения, техники — богатство замысла, яркий след личного вкуса, местный колорит, не скрашенная никакой задней мыслью жизнь. Глядя на эти игрушки в музеях, мы не сомневаемся, что видим отпечатки культуры. Слабость исполнения, беспомощность рук забывается, потому что нас подкупают чувство, искренность, наблюдательность, заботливость, с которой эти вещи делались: все это отсутствует в прекрасно сделанных фабричных игрушках Европы.
Но слабые стороны современной европейской игрушки, сравнительно недавнего происхождения. Чтобы убедиться в этом, стоит, хотя бы и вкратце, познакомиться с историей античной, греко-римской игрушки. В этом прошлом есть много такого, к чему современная игрушка еще вернется.
Детству близка радость — игрушка дает ее, и потому не только у первобытных, но и у народов с древней, высокой культурой мы везде находим рядом с ребенком и его игрушку. По существу эти игрушки даже мало разнятся от современных; изменяется лишь форма, украшения на ней, благодаря успехам техники. Уже в древнем Египте известны были игрушки, которые, по трогательному обычаю, клали рядом с умершими, и, таким образом, они сохрани-
—стр. 11—
Мужчина и женщина, исполнены чукчами из меха и кожи. Колл. Румянцевского музея.
—стр. 12—
лись до наших времен, пролежав около мумий много веков, вместе с другими вещами, принадлежавшими и радовавшими при жизни маленьких покойников. Теперь мы можем обозревать эти игрушки в разных европейских музеях. На первом месте, как и у римлян и греков, мяч из кожи, набитый упругим веществом, чтобы он мог отскакивать от пола или от стены; деревянный крокодил, открывающий и закрывающий свои челюсти (дикие народы Африки и русские кустари имеют подобные изделия); куклы с подвижными конечностями; паяц, приводимый в движение подергиванием нитки. Кроме могил, мы имеем исторические данные об игрушках по росписям ваз, по памятникам и в рукописях.
По ритуалу элевсийских празднеств, в честь юного бога Бахуса приносили корзину, полную игрушек; там были и барабан, кимвалы, бабки, волчок. Упоминается также об игрушке Юпитера, представляющей собою блестящий шар из золотых кружков.
Древняя плоская кукла. Египет.
В древних гробницах, — и не только детей, но и взрослых, — находят игрушки: куклы из простой и слоновой кости, иногда смешные марионетки, кости, бабки, маленькие сосуды из обожженной глины, свистульки, звоночки, животные, погремушки, зеркала, оловянные человечки, щиты, азбука из слоновой кости и т. п. Эти вещи встречались одинаково в могилах язычников и христиан; у последних, если они умирали мучениками за веру, рядом с игрушками встреча-
—стр. 13—
Античные куклы из глины и кости, в ½ натуральной величины. Из колл. Жюль Самбон. Франция.
лись инструменты пыток, оковы, гвозди, куски окровавленного тела. Очень часто вместе с трупом клали в могилу нечто в роде трещотки. Эта шумная игрушка, вообще очень любимая детьми, имела якобы еще особую силу прогонять злых духов. Трещотки были весьма разнообразны по устройству, от самых простых до самых сложных, наподобие утки,
Игрушки, найденные в Помпее.
—стр. 14—
лошади или чаще всего свиньи, как эмблемы покровительства детям, внутри они были пусты, и в них лежали камешки или шарик. Известно было и тогда уже серсо, но не в виде деревянного обруча, а железного, с надетыми на него колечками для шума и звона; подгоняли его либо одной прямой палочкой, либо двумя, изогнутыми, с шариком на концах.
Переходя в отроческий возраст, ребенок посвящал богам игрушки своего детства; при этом произносилась известная формула. Девочки посвящали игрушки большей частью Венере, а мальчики — Гермесу. К куклам присоединялись и их одеяния, часто очень богатые, из пурпурной ткани, с дорогими украшениями. Обычай этот существовал одинаково в Риме и в Греции. Многие игрушки стали нам известны, благодаря обычаю надевать на шею детей ожерелье с висящими на нем, в виде амулетов или брелоков, изображениями игрушек. Наилучший экземпляр находится Вене, — и чего только на нем нет!
Некоторые игрушки были в высокой степени реально, художественно и тонко сделаны из янтаря, из слоновой кости; в античном мире уже известны были игрушки роскоши, научные, автоматические; игрушки, приводимые в движение течением ртути и песка, известны были уже Аристотелю. В Греции существовал ранней весною праздник прилета ласточек, когда дети, держа в руке грубо вырезанную из дерева ласточку, ходили с пением из дома в дом; такие ласточки дошли до нашего времени.
Самыми любимыми игрушками были, однако же, куклы, паяцы и статуэтки. Паяца мы встречаем в древних могилах маленьких египтян; греки и римляне знали и любили его. Кукла иногда представляет грубый чурбанчик без рук, без ног; иногда руки и ноги в виде тонких
—стр. 15—
палочек, с нарезками на местах кисти и щиколки; иногда же встречаются куклы с отлично вырезанным туловищем, сложной прической, у которой руки и ноги имеют плечевой, локтевой и коленный суставы. Рядом с куклами встречаем все их „хозяйство“ — принадлежности, материал, обстановку, инструменты.
Римские марионетки.
Качели в форме скамеечки на четырех ножках, игра в волчок, валики, чурки, бабки, кости, орехи, — все это были излюбленные детские забавы, как и в наши дни. А случаев дарить эти игрушки тоже было много: рождение, наречение имени, посвящение в таинства; посещение друзей семьи или появление заискивающего паразита, который после первого приветствия вытаскивает игрушки из глубоких складок своего плаща.
—стр. 16—
Когда христианская культура сменила античную, игрушки древнего мира еще сохранили свою силу, — в раскопках катакомб найдено немало античного характера игрушек рядом с детскими скелетами. Это — все тот же древний трогательный обычай не разлучать в вечной жизни детей с их прижизненными любимицами. Затем наступают средние века, и в течение нескольких столетий судьба игрушек остается невыясненной. Первые сведения относятся уже к нарождающейся новой западно-европейской жизни.
Рассмотрим по возможности отдельно историю французских и германских игрушек.
Латинское слово для обозначения игрушек связано со словом: шум, движение, без чего немыслимы почти все детские игры. Французы, приблизительно, до 1523 года называли игрушку словом bimbelot, производя его от итальянского — bimbo (дитя); и только в 1523 году впервые встречается современное слово для игрушки.
В средние века почти исключительно производством игрушек занимались столяры Лиможа, резчики по дереву в горах Юры и примитивные, грубые механики старого Нюренберга. А Париж производил очень мало: маленькие флейты из буксусного дерева, свистки, шары, кии, — вот и все. Привилегии на это производство совершенно неожиданно даны были корзинщикам. Это были корзинщики-токари; они отлично умели делать мебель и игрушки из дуба. Существовали еще фабриканты игральных костей; они работали их из слоновой кости и из латуни (желтая медь). Около церквей располагались торговцы четками из кости и рога, из коралла и раковин; они делали также игрушки из слоновой кости и гремушки из волчьего зуба. Кто хотел иметь роскошную игрушку из кости или из бывшего тогда в чести
—стр. 17—
ирландского кипариса, тот должен был обращаться к резчикам Лиможа. Там было множество весьма искусных гребенщиков, фонарщиков, которые в совершенстве точили из дерева хорошенькие бильбоке, которые настолько вошли в моду в конце XVI столетия, что даже артистки играли им на сцене между двумя репликами. Кроме бильбоке, они делали для королевских досугов шахматные доски и фигуры частью из слоновой кости, частью из черного дерева. Кроме лиможцев, славились еще жители Юры, как отличные токари и резчики, снабжавшие всех детей знати всевозможными игрушками. Но наибольшее количество игрушек привозилось во Францию уже тогда из Нюренберга; этот город издавна представлял собою базар игрушек, рынок всего мира, с которым лишь отчасти соперничал Страсбург; он славился в особенности механическими и автоматическими игрушками; даже статуи святых в церкви делались с двигающим механизмом внутри. В XV и XVI столетиях в этих двух городах делались игрушки всевозможного рода, и теперешние игрушечники Парижа лишь находят и воспроизводят в различных формах то, что уже давно существовало. Очень распространен был немецкий волчок, под странным названием „овсяной козы“; волшебные коробочки, из которых выскакивают чортики и разные другие смешные предметы, как только приподнимают крышку; трещотки
Трещотка из монастыря Ескальдие, XIV века. Франция.
—стр. 18—
служившие, кроме забавы детям, еще и при богослужении в чистый четверг и пятницу; мельнички, квадратные и круглые, крутящиеся по ветру.
Монастырский жезл. Из колл. Бернар. Франция.
Приходится упомянуть также об игрушке, служившей шутам и дурачкам; это — шутовской жезл и шутовская трещотка. Существуют коллекции, где есть придворные и монастырские жезлы; некоторые очень тонкой работы, с выразительной головкой и потертой от постоянного употребления ручкой. Вельможи забавлялись в царствование Генриха III и Генриха IV сарбаканом — род трубочки, через которую пускали в лицо прохожим шарики и драже. Необыкновенно распространена была игра бильбоке, и особенно игра в мячи, для которой устраивались особые помещения с ложами, и, конечно, играли взрослые, а не дети. Это все были игрушки дешевые. Но и игрушки роскоши, красивые гремушки тоже шли оттуда, так же, как и всевозможные безделушки для украшения этажерок, изделия из стекла поразительной красоты и тонкости. Испанские арабы славились в этой области производства; между прочим, они делали лебедей, которые двигались по воде по воле магнита, водимого рукой. Они же
—стр. 19—
впервые стали фабриковать птичек и кукол из массы, состоящей из земли, картона и гипса. Нюренбергские игрушечники переняли у них это; парижские же игрушечники мало заботились о создании дешевой игрушки, предпочитая делать
Кукла эпохи Возрождения: Из колл. Дервиля. Франция.
Кукла из дерева, одетая в шитое платье. Франция XVI века. Из колл. А. Фигдора.
—стр. 20—
из этой массы всякие украшения, лепные работы и только изредка — кукол. Дешевой игрушки не существовало, кроме кукол из гипса, которые разбивались при малейшем падении; все старались работать из дорогого материала — для знати, для детей короля, и много таких шедевров сохранилось и в музеях и в описаниях, потому что дорогие игрушки не давались в руки детям, а хранились в шкапу. Для Людовика XIV было сделано войско солдат в 28.963 ливра, но вскоре он его изломал во время игры, и тогда его заменили солдатами, вылитыми из серебра, которые сохранились до того момента, когда в 1677 году король-отец пожертвовал все свои богатства, чтобы собрать войско из живых солдат. В том же году выработано барабанов на 54.000 франков. Одно время в большую моду вошли паяцы, и даже такие знаменитые художники, как Буше, не гнушались давать для них рисунки (за одного уплачено герцогиней Шартрской 1.500 ливров). В конце царствования Людовика XIV впервые появляются прелестные головки из воска; особенно прославился в этой области некий Бенуа, о котором упоминает Лабрюер и г-жа де-Севинье; он первый лепит из воска не только маски и фигурки, но также и марионеток; между прочим, он возил их на показ в Англию, где сразу стали применять этот способ к производству кукол, и до последнего времени французским фабрикантам приходилось для дорогих заказных кукол обращаться за красивой нежной головкой в Англию.
В XVI веке парижские игрушечники выработали, как самостоятельную специальность, изготовление кукол на заказ. Их работали с любовью, тонко до мелочей, как бы на память потомству о вкусе того времени. Цены на эти вещи стояли и по-тогдашнему очень высокие. Характер этих кукол был индивидуальный.
—стр. 21—
Галера из олова XVIII века. Франция. Из колл. Г. д’Аллемань.
—стр. 22—
Париж уже тогда считался законодателем мод, и в деле распространения моды в провинции и в других странах сыграли свою роль также и куклы, которых пересылали туда одетыми с головы до ног и причесанными по последней моде. Матери изучали по ней моду, а дочери забавлялись ею. В XVII веке посылались две куклы: одна для торжественных туалетов, другая — для простых; первая — носила имя большой Пандоры, а вторая — маленькой Пандоры. Уверяют, что во время одной из кровопролитнейших войн между Францией и Англией министры обоих дворов, Версаля и Сен-Джемса, выдали свободный пропуск гипсовой кукле, костюм которой и прически служили моделью моды. Фарфоровые головки выписывались из Саксонии, Кобурга, Тюрингии, так что наиболее дорогие французские куклы долгое время имели иностранные головки.
Еще несколько слов о роскошных игрушках. Прежде всего модели в маленьком виде мебели, которая обыкновенно поручалась в старину подмастерьям для принятия их в цех; из их рук выходили шедевры тонкой резьбы скульптурных украшений, нежной позолоты, эмалевой росписи кресла с расшитыми подушками, кровать в стиле Людовика XV, со стеганым зеленым атласным матрацом с красной бахромой и подходящими подушкой и подголовником; целая кухня и обстановка, отлитые из чугуна; особенно интересно взглянуть на грелку-стульчик для молитвы, который сквозь отверстия в сидении распространял тепло и угар от находившихся внутри углей; прелестная карета из золота рядом с элегантной коляской бледно-зеленого цвета, с рессорами, красными колесами, с кучером и выездным лакеем; в них восседают красивый вельможа с пышной супругой; разодетая кукла, вся в оборках, в стиле Людовика XV, про-
—стр. 23—
гуливается с видом королевы; рядом вся современная ей обстановка: пяльцы, колыбель, где спит спеленутое дитя, чайный прибор, серебряные подсвечники, крохотные ложки, гладильные утюги, микроскопические книги, гитары, прялка, вышитые кошельки, золоченые таганы; и все эти ювелирные игрушки тем дороже, чем меньше их размеры.
Карета XVIII века. Франция. Из колл. Г. д’Аллемань.
Так аристократическая французская игрушка сохраняет до начала XIX века характер произведения художественно-прикладного искусства. Она хороша, но она не для детей, да и детям позволяется лишь сквозь стекло ею любоваться. Она оплачивается дорого, но требует высоко развитого мастера, и потому не служит отраслью домашнего кустарного производства и не кормит тысячи семей, как в Германии и в славянских странах. Дороговизна открывает доступ иностранным дешевым игрушкам, идущим часто в разрез с национальным вкусом. Для полноты надо упомянуть едва ли не о единственном кустарном очаге — в Юрских горах. Здесь крестьяне изготовляют массу мелких изделий из дерева, главным образом — игрушки. Работают зимой. Начало промысла относится к 1799 г., когда крестьяне после страш-
—стр. 24—
ного пожара занялись кустарной работой и очень скоро значительно подняли свое благосостояние. Игрушки остаются и посейчас источником их заработков. Все же этот факт остается одиноким.
Дешевые городские игрушки во Франции появляются в конце XVIII века — сначала куклы.
Дешевая народная деревянная игрушка. Франция.
Конечно, эти куклы не служат моделями мод; они не могут выдержать путешествия, так как сделаны из хрупкой, грубой массы.
Много вредило игрушечному производству отсутствие специализации и у работников и у купцов. Детская игрушка не представляла тогда во Франции обособленной отрасли индустрии, а также не служила предметом специальной торговли. Вследствие этого не приобретался навык руки, который при ежедневном, постоянном упражнении дает возможность больше сделать в короткий срок и тем удешевить игрушку.
Детская игрушка терялась в огромной торговле мелочным товаром или у зеркальщика и оптика.
Таким образом, игрушки XVI—XVIII веков составляют славную страницу в истории французского искусства в эпоху
—стр. 25—
Одетые и неодетые куклы эпохи Empire. Франция.
—стр. 26—
классических стилей и влияния Парижа на вкусы всего мира. Только в связи с высоким искусством, которое во Франции до самой революции сливалось с прикладным искусством, можно изучать игрушки трех столетий.
Совсем иная, новая эпоха наступает в истории французской игрушки с начала XIX века. Старые стили и высокие покровители пали; новый вкус еще не создался, а между тем быстрый рост городов создавал класс новых потребителей, — без традиций, без своего вкуса и часто без денег, по крайней мере, без больших денег. Прикладное искусство, как известно, пало очень низко. На место старого ремесла пришла фабрика, дешевка. Какое влияние это имело на общеевропейский вкус, показала первая всемирная выставка в Лондоне в 1851 г., когда сопоставление предметов прикладного искусства и ремесла разных стран показало полный упадок и извращение вкуса. Конечно, эта эпоха упадка отразилась и на игрушках, которые во Франции в XIX веке всецело стали предметом фабричного производства. Исключение составляют лишь парижские новогодние и пасхальные новинки, игрушки на темы текущих событий. Разумеется, эти игрушки большого распространения не имеют.
Надо отметить следующий факт. Во Франции несколько лет уже образовался „Синдикат французских фабрикантов игрушек“ для поддержки этого важного отдела промышленности. Синдикат защищает интересы производства, издает ежегодно каталоги, а при помощи „Общества любителей французской игрушки“, имеющего свой журнал, стремится, помимо поддержания традиций старой французской игрушки, итти навстречу новым веяниям. В последнее время усиленно ведется пропаганда против ввоза и распространения немецких
—стр. 27—
игрушек. Эта страница истории игрушки во Франции особенно поучительна для нас.
Народное влияние не играло особой роли во французской игрушке, как это мы увидим в Германии и в России.
История немецкой игрушки, подобно выше рассмотренной французской, в свою очередь, ясно показывает тесную связь игрушек с культурой, укладом жизни, семейным строем, промыслом. Романские народы, жители юга, улицы, не имеют домашнего обихода северянина, меньше проводят времени зимою с детьми, не столько входят в их интересы и гораздо реже германца или славянина умеют или хотят лично мастерить что нибудь для своих детей. Отсюда искусство в доме, в семье — в применении ко всем предметам обихода — меньше развито у романских народов, чем у германцев и славян. Из дальнейшего это станет очевидным.
Из игрушек высшего сорта, дорогих, изготовлявшихся в Германии, являются наиболее интересными памятниками культуры знаменитые „кукольные дома“, хранящиеся теперь в германском музее в Нюренберге. Некоторые из них, сделанные на заказ для патрицианских дочерей, обходились в ценное состояние (5.000—10.000 руб.): они представляли модель дома с полной обстановкой, часто с драгоценной посудой и др. Конечно, детям позволялось — и то по большим праздникам — лишь любоваться этими сокровищами.
Куклы также отличались роскошью, но и малой пригодностью для детей.
Но тот художественный характер, который мы отметили, как основную, почти исключительную черту старо-французской игрушки, наблюдается в Германии лишь случайно и во всяком случае не доминирует над простонародными и широко распространенными игрушками.
—стр. 28—
Долгое время, — до появления фабрик и даже сейчас, — рядом с большими фабриками игрушки были делом кустарей. Грустная история немецкого кустаря, незаконченная еще и по настоящее время в Германии, отражается уже несколько столетий на игрушечном производстве.
„Кукольный дом“ XVI—XVII вв. Германия. С современной гравюры.
—стр. 29—
Кустарно-игрушечное производство распространено в Саксонии и в Тюрингии. Условия приблизительно одинаковы, и потому достаточно познакомиться с положением вещей в одной области, чтобы получить представление о кустарных игрушках и условиях их производства в Германии вообще. Для примера остановимся на тюрингенском игрушечном производстве.
Дешевые народные деревянные игрушки. Германия. Из колл. Московск. Кустарного музея.
Производство игрушек в Тюрингенском лесу началось еще в средних веках. Есть указания, что уже в XIV в. в Тюрингии существовало производство деревянных игрушек. Это было вначале только побочное занятие. Живущие разрозненно бедные дровосеки и угольщики пользовались безработной зимой для вырезывания из дерева всевозможных предметов домашнего потребления, как, например: тарелок, блюд, ложек, а также и игрушек. Производство игрушек выступает, таким образом, на этой первой ступени еще вместе с производством предметов домашнего обихода. Сбытом в качестве разносчиков-коробейников занимались сами производители. Они привязывали к спине корзину и шли
—стр. 30—
с места на место или присоединялись к большим товарным обозам, проходившим по большой дороге между Нюренбергом и Лейпцигом.
Из этих первоначальных отношений, при которых производителем и продавцом является еще одно и то же лицо, начинает постепенно выделяться новая отрасль промышленности — вместе с появлением нового класса скупщиков. Этими скупщиками являются вначале нюренбергские купцы, которые скупают у производителя или разносчика разнообразнейшие предметы его производства так же, как и игрушки, и с ними объезжают все рынки ярмарки северной Германии. Спрос на игрушки с ростом городов все больше возрастает, а вместе с этим торговля ими становится прибыльнее, чем само производство.
Дешевая народная деревянная игрушка. Германия. Из колл. Московск. Кустарного музея.
Этой новой отраслью промышленности был завершен, во-первых, разрыв между производством и сбытом товаров, а во-вторых, разделение вначале однородного населения на две отдельных социальных группы — скупщиков и кустарей. Игрушки получили новый экономический характер: они стали товарным капиталом, т.-е. средством дохода для людей, которые не принимают никакого участия в его производстве.
—стр. 31—
Вначале в этом разделении нет ничего плохого. Дерева было достаточно, и жителю леса работа приносила выгоду, возможность честного и сносного существования. Это было время, когда кустарная промышленность в лесу переживала свой медовый месяц. Когда же торговля приняла большие размеры, и выгода от нее росла пропорционально количеству производимых товаров, — скупщик стал привлекать еще извне рабочих, которых он обязывал работать только на себя одного. Этим был сделан первый шаг к социальной зависимости, во всяком случае — шаг, благодаря которому вообще только стало возможно увеличение народонаселения на этих бедных, почти бесплодных горных высотах Тюрингенского леса.
Производство было в техническом отношении чисто ремесленным. Главным сырым материалом было дерево. Трудность пластического воспроизведения из этого материала очень тесно суживала круг производимых из него предметов. Поэтому игрушки, вырезываемые тогда из дерева, не отличались большим разнообразием.
Производство стало разнообразнее, когда начали работать из теста, приготовленного из дешевой ржаной муки; из него делали просто руками части тела животных и т. п. Это изменение сырого материала очень мало или совсем не изменило характера старого кустарного производства. Оно не давало еще возможности перехода к массовой фабрикации. Причина лежала в недостатках, которые были присущи как форме обработки, так и самому сырому материалу. Фигурки, вылепленные из теста, высыхали с большим трудом, легко плесневели, а в влажном воздухе крошились. Тесто было также лакомым блюдом для мышей, которые зачастую сильно портили игрушки при их перевозке. Невозможность делать
—стр. 32—
игрушки внутри полыми заставляла употреблять на них сравнительно много теста, что в соединении с ручной обработкой хоть отчасти объясняет относительно высокую цену на такие игрушки в XVIII и еще в начале XIX столетий.
Первый шаг к крупному производству, поистине революция во всей игрушечной промышленности, начинается с того мгновения, когда был найден сырой материал, из которого легко можно было делать всевозможные предметы и в котором не было вышеупомянутых недостатков: это было папье-маше, смесь из бумаги с песком, цементом и мукой. Эта смесь была уже известна в 20-х годах XIX столетия. Но введение ее в игрушечную промышленность произошло немного позже; оно является делом одного зоннебергского кустаря Фридриха Миллера. Этот материал вместе с деревом остался до настоящего времени важнейшим сырым материалом в этой отрасли промышленности.
С введением папье-маше связано социальное и хозяйственное преобразование, которое в своих последствиях определяет до настоящего времени характер и положение кустарного производства. На ряду с старым резчиком, который делает свои домики и лошадок из дерева, появляется в истории игрушки новый участник — формовщик. Он уже не ограничивается для моделей игрушек животными, а начинает делать игрушечные фигурки людей. С деревянной игрушкой прежнего времени начинает конкурировать кукла. Формовщик уже не делает своей игрушки от руки, а вдавливает густую, тягучую массу в известную форму, — и одним этим завершен переход к полному механическому характеру производства.
Резчик и формовщик остались до настоящего времени двумя основными, типичными участниками игрушечного про-
—стр. 33—
изводства. Этот исторический ход развития дает также ключ к пониманию того обстоятельства, что куклы и теперь еще рассматриваются отдельно от других игрушек, хотя логически они также принадлежат к этим последним.
Но самым важным является большое экономическое изменение, которое произошло от того, что, благодаря введению в эту отрасль производства папье-маше, стало возможно производить гораздо скорее, чем раньше; разнообразнейшие игрушки, комбинировать их, даже снабжать голосовыми и двигательными механизмами, так как их можно было делать внутри полыми. Благодаря этому новому обстоятельству, производство и торговля игрушками увеличились в колоссальной степени; число производимых предметов достигло громадных размеров, и этим был создан базис для фабричного крупного производства: скупщик строит фабрику, и начинается массовое производство товаров по одному определенному шаблону.
Дешевая народная деревянная игрушка. Германия. Из колл. Московск. Кустарного музея.
Само собою разумеется, что жертвы этого промышленного роста стали на свою защиту. В 1848 году ненависть против
—стр. 34—
недавно возникшего крупного производства в игрушечном деле вылилась в совершенно еще стихийных формах насилия: решено было сравнять с землей все торговые дома Зоннеберга, владетели которых вредили игрушечному промыслу открытием собственных мастерских; в этих мастерских работали не принадлежавшие к цехам рабочие. Только с большим трудом удалось тогда властям отвратить разгром города возбужденным населением. После этого в 1849 и 1853 гг. было издано „Положение о пластическом промысле зоннебергского округа“, которое является последней попыткой отразить могущественно надвигающийся новый социальный фактор. Статья 3-я этого положения гласит, что „ни один купец не может быть одновременно и фабрикантом зоннебергских игрушек“. Это был последний бессильный протест. Вскоре старое цеховое ремесло было разрушено, и осталось крупное производство. Все те, которые когда-то восставали против него, стали теперь его покорными рабами.
Мы познакомились в этом кратком историческом обзоре с тремя стадиями развития игрушечной промышленности: в первой стадии производитель игрушки является в то же время и продавцом ее; во второй стадии сбыт игрушек берет на себя скупщик, в то время как общее производство их находится в руках кустарей, находящихся в экономической зависимости от него; в третьей, наконец, у производителя отнимается фабричным крупным производством часть производимых им раньше предметов, и как раз самая выгодная.
Современное состояние игрушечного дела в кустарном производстве было в Германии неоднократно обследовано; особенно надо отметить замечательные работы Сакса в 1885 г., Штиллиха в 1899 г. Исследование жизни кустарей
—стр. 35—
Сакса открыло и установило такие факты, которые до этого казались немцам невероятными. Это научное — и только научное — исследование правдивого ученого затронуло интересы предпринимателей, и обеспокоенные хозяева рынка усмотрели в гуманной работе Сакса пропаганду, подрыв основ, возбуждение к ненависти. Штиллих, 13 лет спустя, нашел положение кустарей не лучшим. Он подкрепляет свои слова цифрами, которые будут, я думаю, интересны и для нас, потому что если другие формы жизни — фабрика, земледелие, ремесло — идут у нас иными путями, то кустарничество немецкое, австрийско-славянское и русское очень сходны в своих печалях.
Вот некоторые из цифр.
По переписи 1895 года, из существующих в Германии 6.532 игрушечных производств с 21.338 занятых в них рабочими (или 40.829, считая служащих и домашних) половина всех производств, именно 3.479, и немного больше ⅓ занятых в игрушечной промышленности рабочих, именно 8.637 (или 17.771 с служащими и домашними), падали на Саксен-Мейнингенское герцогство. Большая доля участия в остальной половине производств принадлежит лежащему по ту сторону саксен-мейнингенской границы герцогству Кобург-Готскому.
Насколько игрушечная промышленность обусловливается еще кустарной формой производства, также иллюстрируется некоторыми статистическими цифрами. По последней ремесленной переписи, в Германии было 3.318 кустарных игрушечных производств с 5.941 занятых в них людьми; из них на Саксен-Мейнингенское герцогство падает 1.892 производства с 3.164 рабочими.
—стр. 36—
Каковы же условия производства и жизни этих кустарей? Штиллих, на основании личных наблюдений на местах и на основании отчетов, рисует характерные черты кустарного игрушечного производства.
Лучше всего начать с факта, который наверное бросился в глаза всякому, кто хоть раз столкнулся с вопросами кустарной промышленности: это — чрезвычайно низкая цена низших и средних сортов игрушек. Это явление, конечно, меньше поражает человека, изучающего цены в городских игрушечных лавках, — те ведь отягощены уже значительной прибылью посредников, — чем того, который производит свои наблюдения в жилищах кустарей или на складе образцов у скупщиков.
Дешевизна немецкой игрушки так велика и так известна всему миру, что ни одна страна не может выбрасывать на рынок игрушки по таким ценам, как немецкие. В этом отношении немецкая игрушечная промышленность занимает, можно сказать, монопольное положение: она господствует на мировом рынке.
Немецкий рабочий изготовляет куклу в крестильной рубашечке длиною в 23 сантиметра; туловище и верхние части ног набиты деревянными опилками; одета в коленкоровую рубашку. Руки и ноги подвижны в суставах; они сделаны из папье-маше и выкрашены в красный, белый и черный цвета. Голова из воска, покрыта волосами на темени из могера (шерсти ангорской козы), а дальше просто из шерсти.
Эту куклу, которая, может быть, не имеет себе равной по дешевизне, мейнингенский кустарь, который сам должен покупать весь сырой материал, продает скупщику по 95 пфен. за дюжину (45 к.).
—стр. 37—
Расходы по изготовлению каждой дюжины пугал выражаются в следующих цифрах:
Остается, таким образом, с дюжины 12 пф. чистой прибыли, т.-е. по 1 пф. (½ к.) со штуки. При исключительном производстве только таких кукол кустарь вообще не мог бы существовать, но он делает их, как говорится, „между прочим“.
И там, где цена, повидимому, осталась прежней, она в действительности сильно упала. Куклу, которая теперь стоит в Америке 12 цен., в Англии 6 пен. и в Германии 50 пф., можно было иметь и в прежние годы за ту же цену, но гораздо меньшего размера. 15—20 лет тому назад кукла ценою в 3 марки была такой же величины, как теперь кукла в 2 марки. Первая одетая кукла ценой в 1 шиллинг, изготовленная одной зоннебергской фирмой в 70-х годах в Англию, имела 32 сантим. в длину. С течением же времени эта кукла очень сильно выросла; теперь кукла в 1 шиллинг достигла в Англии почтенной величины в 43 сантим. Но она, конечно, далеко не так хорошо сделана, как прежде, далеко не с таким вкусом, — одним словом, она стала жертвой дешевой цены. В этом увеличении размеров при сохранении старой цены и выражается удешевление.
—стр. 38—
Характерен пример из производства елочных украшений. Один выдувальщик стекла в Штейнейде рассказывал мне, что в конце 80-х годов он получил от своего скупщика заказ на изготовление серебряных елочных шариков по 60 пф. за дюжину. Он отказался тогда от выполнения этого заказа, так как цена показалась ему очень низкой. Теперь он делает эти самые шарики по 33 пф. за дюжину без слова протеста. За маленькие шарики он получает даже только по 20 пф. за дюжину, а цена за маленькие поддельные виноградинки и груши для навешивания на елки упала даже до 12 пф. за дюжину.
В обесценивании игрушек важную роль сыграло то, что в последние 20 лет конкуренция скупщиков друг с другом так же, как и спрос публики на дешевые игрушки, работала над тем, чтобы низвести цены до такого низкого уровня.
Но настоящая и глубокая причина постыдного падения цен на труд кустаря-игрушечника лежит в том, что все игрушечное производство построено на широком фундаменте разрозненной кустарной промышленности. Эта промышленность представляет скупщику громадное поле для эксплоатации.
Таким образом, разрозненная кустарная форма производства является более глубокой причиной низких цен, которые так поражают в вышеприведенных примерах; эти же последние являются опять-таки только отражением того факта, что теперь немецкий кустарь работает с гораздо меньшей выгодой для себя, чем раньше, так что здесь вполне подходит утверждение о все увеличивающемся обездолении целой социальной группы. Кустарь находится теперь в гораздо худших условиях, чем раньше.
—стр. 39—
Краски, которыми обрисовал Сакс положение кустаря-игрушечника 30 лет назад, не годились бы, чтобы описать современное положение. Кустарничество все более сводится к роли дешевого работника для всего, что фабричным образом невыгодно делать. Так получаются не только дешевые игрушки, но, кроме того, этим путем фабрикант готовит себе дешевых рабочих. Одичалые, голодные обитатели глухих тюрингенских лесов толпами идут на фабрику и согласны на все, как люди без потребностей. Дешевые игрушки — и рядом дешевые человеческие руки. В результате — факт, стоящий в тесной связи с вышеупомянутыми условиями и характеризующий все, что создается кустарной промышленностью: это — низкое качество и безвкусное изготовление предметов ее производства.
Производство дешевых, непрочных и безвкусных игрушек еще и теперь очень велико. Из частной статистики потребления зоннебергских игрушек в Германии и Англии от 1883 года видно, что из 100 игрушек 70 падало на дешевые сорта, 25 — на средние, и только 5 на высшие сорта. И теперь, вероятно, немногое изменилось в этом отношении.
Еще в 1890 году зоннебергская промышленная и торговая камера говорит следующее в своем отчете: „Особенно поразителен тот факт, что продажа игрушек в Германии падает все больше и больше на дешевые товары, которые колеблются в определенных ценах, напр., от 50 пф. до 1 и 3 марок за штуку в розничной продаже“. Причина большого места, которое занимает в игрушечной торговле дешевая и обыкновенная игрушка, заключается в том, что главная масса населения имеет и теперь еще слишком мало или совсем не имеет средств, чтобы покупать лучшие и более дорогие товары. Большинство нашего населения точно так же,
—стр. 40—
как и населения экспортных стран, создает, таким образом, спрос на самые дешевые сорта плохих товаров и этим способствует распространению низкой кустарной промышленности и возрастающему обеднению ее рабочих.
Посредники же между потребителем, требующим дешевую игрушку, и кустарем, в свою очередь, понижают качество дешевых предметов максимальным понижением цен. Получается спорное и роковое положение современной кустарной игрушки в Германии: рынок требует дешевки; последняя так плохо оплачивается, что ведет к голоданию, понижает умелость рабочих и охоту к работе.
Хорошая игрушка уходит от кустаря. Между тем надо удивляться высокой степени изобретательности бедного обитателя леса. Он обогащает всю область производства разнообразными и оригинальными замыслами, но хорошему выполнению их мешают низкие цены. Особенно богато проявляется этот дух изобретательности кустаря в области игрушек с сюрпризами. Целый ряд образцов для своих игрушек, как, например, животных, плодов, цветов, кустарь берет из окружающей его природы. Комбинации зачастую очень простые вместе с тем очень милые.
Труднее дается кустарю придумывание игрушек, применительно к национальному вкусу покупателя. Здесь кустарь старается помочь себе всевозможными способами. Один пользуется картинками нью-йорского немецкого сатирического журнала „Puck“, как идейным источником для изготовления политических карикатур; другой выписывает художественный журнал; третий пользуется раскрашенными картинками Мейеровского словаря, чтобы изготовлять образцы породистых собак, свиней и т. д. Один старый кустарь, вырезывающий корабли, пароходы и т. д., никогда не выезжал за границы своего род-
—стр. 41—
ного угла, в своей жизни не видел ни моря, ни большой реки, ни кораблей, — он изготовлял свои корабли исключительно по книжным рисункам и описаниям. Он показал нам книгу „ремесла для немецкого мальчика“ Барта и Нидерлея; отсюда он взял образец для фрегата, который разошелся по миру в огромном количестве. Он с гордостью сказал нам, что его корабли находят наилучший сбыт. Но не всегда кустарь располагает книгами, в которых он может черпать вдохновение. Большею частью он должен искать его более дешевыми путями. Приходится иногда пользоваться картинками на сигарных коробках. Таким образом, в распоряжении кустаря довольно скудные источники. Во многих случаях он должен ждать случая. Отсутствие идеала, к которому можно было бы стремиться, мешает дальнейшему прогрессу. Даже там, где втиши расцвел какой-нибудь изобретательский талант, он не имеет нужного ему систематического руководства. В глухой деревне, где, кроме неба, ничего не видно, кустарю приходится воплотить в своей игрушке идею, которая должна найти отклик в широкой публике Германии и даже чужих стран! Помочь здесь могут лишь художественные и ремесленные школы.
Нельзя также сказать, чтобы свыше шли особенно охотно навстречу стремлениям кустарей к их образованию. Так, например, было отвергнуто властями предложение одного учителя о введении в школы книг с рисунками, которые могли бы пригодиться детям в их будущей профессии. Нет поэтому ничего удивительного, что все современное направление в искусстве проходит или проходило до последних лет мимо игрушечной промышленности и не оказывает на нее ни малейшего влияния. В последние 10 лет, по крайней мере, в более крупных центрах, положение дела меняется и в этой
—стр. 42—
области. Но это относится уже к новейшей истории, о которой будет речь отдельно.
Если кустарю удалось выдумать игрушку, быстро завоевавшую детское сердце, то он получает от нее бо́льшую материальную выгоду: он получает большие заказы, его заработок увеличивается. Но такие удачные игрушки не часто бывают. Они не имеют также и продолжительного успеха, потому что и игрушки подчиняются великому тирану современного производства — моде, которая быстро кончает с старым и жадно ищет нового. И именно дорогие игрушки сильнее подчиняются моде, чем дешевые. Изящно и богато одетая кукла меняет каждый год свой туалет. У кукол так, как у людей. „Обыкновенные“ не придерживаются моды, всегда одинаково одеты. И куклы более дешевых сортов, ценой, может быть, до 9 мар. за дюжину, мало меняются. Совсем иначе обстоит дело с дорогими куклами, наружность которых должна быть отражением высшего общества, и с которыми будут играть дети этого общества. В октябре экспортер узнает уже из модных журналов, что будут носить куклы наступающей весной в Нью-Йорке, Лондоне или Берлине: узкую или широкую юбку, шелковое или бархатное платье, соломенные шляпы с перьями или без них. Прическа тоже меняется сообразно требованиям моды. „Когда я весной приезжаю сюда (в Вальтерсгаузен), — рассказывает Триниус, — я знаю уже после первого своего выхода из дому, какие самоновейшие прически будут носить куклы наших городских детей в ближайшее Рождество“.
Кукольное производство разбилось теперь на массу отдельных работ, — их насчитывают до 70, — по изготовлении голов, глаз, волос, конечностей, всех частей туалета и белья. Большая часть работ выполняется рабочими — взрос-
—стр. 43—
лыми и детьми — без всякой технической и общей подготовки.
Серьезные в социальном отношении последствия — зависимость кустарей от скупщика и специализировавшихся на одной работе кустарей друг от друга — обнаруживаются уже с того момента, как скупщик передает заказ на образец, или модель. Скупщик знает, какие товары понравились публике, он почерпает новые идеи из журналов, из виденного во время своих поездок и т. д. Модельщик делает сообразно с этим образец, который и передается кустарю. В исполнении образца кустарь совершенно самостоятелен, над ним нет никакого контроля. Но при передаче заказа кустарю скупщик придерживается известной уловки. Когда скупщику нужно 100 дюжин кукол определенного сорта, он показывает образец их какому-нибудь кустарю и спрашивает цену за дюжину этих кукол. Кустарь назначил, напр., 3 мар. 50 пф. за дюжину. Тогда скупщик говорит, что эта цена для него слишком высока и что он подумает еще. Затем скупщик передает тот же самый образец ближайшему кустарю. Но у этого последнего он уже не спрашивает о цене, а прямо заявляет ему: „Сделайте мне эти куклы по 3 марки за дюжину!“ Если этот второй кустарь еще менее притязателен в своих жизненных потребностях, чем первый, или если ему, вследствие недостаточного количества заказов, грозит опасность голодать с семьей, — то он соглашается на предложенные условия. У него есть еще выход — он рассчитывает оттянуть немного от платы своим помощникам. Таким образом, кустарь предоставлен милости или немилости своего заказчика.
Но не всегда скупщик или модельщик дает образец кустарю. Во многих случаях этот последний сам пригото-
—стр. 44—
вляет образец. Это он делает большей частью в декабре, январе и феврале, когда мало работы, когда наступает затишье во всем громадном игрушечном производстве. В такое время кустарь старается уже и сам выполнить образец, по возможно дешевой цене, потому что он не хочет, чтобы заказ перешел к его конкуренту. Таким образом, и тогда, когда кустарь, наоборот, обращается к скупщику, цена заказа понижается обыкновенно до того, что почти только оплачиваются расходы по производству.
Таково положение кустарного игрушечного дела в Германии. Безденежный покупатель, невежественный, ничего не видевший голодный кустарь и охотящийся на него скупщик, — вот камни преткновения для старинного народного промысла.
К этим сведениям считаю нужным присоединить сообщение о славянских игрушках в Австрии, присланное мне автором целого ряда ценных работ по истории кукольного театра И. Веселым: „Игрушки делаются в наших провинциях либо из дерева резчиками (чехи и словаки), либо из глины и даже из теста (город Горжиц). Распределение работы обыкновенно такое. Дедушка, как самый опытный в работе, выбирает дерево, пробует его качество и определяет, к чему оно годится. Отец семьи делает работу, и из рук его выходят вещи самобытные и часто полные юмора. Женщины украшают, готовят мелочи, шьют платье и др. Дети тоже участвуют в работе, но копируют одно и то же, красят, лакируют, связывают отдельные части, готовят усы, бороды для „святых Николаев” или косматые волосы для чертей. Работа идет быстро. В короткое время деревянный обрубок превращается в человеческие фигурки, в изящную куклу, в чертей, в грибы, животных, — ни один кусочек материала не пропадает даром“. Но, как ни хороша
—стр. 45—
Чорт. | Св. Николай.
Чешские народные игрушки.
Эта сторона работ, прибыль не „в ладах“, по выражению д-ра Веселаго, с трудом, и положение кустарей очень-очень жалкое. Нет у них ни организации ни помощи. Часто к кустарям приходят скупщики, обещают всякие выгоды, сбыт сделанных игрушек, соблазняют кустаря тем, что ему никуда не надо ехать для продажи своих игрушек, дают даже вперед немного денег, — и маленькие, наивные люди охотно идут на это и попадают в кабалу к „арендатору“ игрушек. Положение это так напоминает то, с которыми мы познакомились при описании быта немецких
—стр. 46—
кустарей. К этому д-р Веселый прибавляет, что в городе Horichich производятся исключительно художественные игрушки, т.-е. сделанные художниками по старым, „сгинувшим“ типам. Это печальное положение изменится, чем скорее и ближе подойдут к игрушечному делу художники и музеи.
Лев и птица. Современные чешские игрушки — „moderne“.
От старинных художественных и кустарных игрушек прямой переход к фабричной игрушке. Это — новая эпоха, новая далеко не только по технике, но и по замыслу, целям и покупателю, к которому она обращается.
Фабрика игрушек, как и всякая иная фабрика, проводит принцип возможно большего разделения работы на отдельные части. В результате — ускорение производства, удешевление его, более высокие технические качества, возможность выбросить на рынок сразу огромное количество дешевой и модной игрушки. Самое распространение игрушек фабрика обеспечивает себе обычными средствами современной тор-
—стр. 47—
говли: рекламой и агентурой. Качество, полезность, вред подлежащего продаже предмета никого не занимают.
Мы видим то же и в области детской литературы, где могущественные издатели заполняют рынок — книжные магазины, писчебумажные торговли, всевозможные универсальные базары — угнетающим количеством книг и довели качество детского чтения до крайне низкого уровня. То же с фабричной игрушкой: она дешева, она продается везде и преследует назойливо и соблазнительно ребенка и на пути в школу, в соседней лавке, и на прогулке и т. д. Кустарная игрушка этого не делает и не умеет пока.
Как серьезное обстоятельство в фабричном производстве игрушек, надо отметить, что фабрика до чрезвычайности расширила понятие об игрушке. Художественная и кустарная игрушка имеет определенный круг предметов: животные, куклы, солдат, предметы домашнего обихода, — и почти все. Фабрика с самого начала стала на почву воспроизведения жизни для детей: игрушкой может быть всякий предмет в маленьком виде. И действительно — большинство игрушек, выпущенных большими фабриками Германии и Франции от появлении их до настоящего времени, есть не что иное, как история внешнего быта в уменьшенном виде.
Не только замысла, т.-е. чистого творчества, но и комбинации, попытки приспособления к детской психологии нет и не было в этих игрушках, в них нет ни художественности, ни примитивности. Они сделаны людьми, которых никто не надоумил принять в соображение особенности детского восприятия, ненужность мелочей, любовь к краскам, их неспособность видеть многое, что нам, взрослым, кажется очень важным. В качестве игрушек фабрика выпускала всякие средства передвижения: железные дороги от пер-
—стр. 48—
Мягкие фабричные куклы, исполн. под влиянием рисунков худ. В. Буша, Германия.
—стр. 49—
вого паровоза до новейших усовершенствований, вплоть до настоящей маленькой железной дороги, пароходы, военные суда, пушки и др.; почту; модели машин и земледельческих орудий, физические приборы; теперь в игрушках прошли все стадии развития воздухоплавания.
Биплан Фармана. Париж.
Страстное стремление Германии к положению сильной морской державы сказалось в появлении великолепных маленьких судов всех типов. Это — часть пропаганды, которая ведется в немецкой школе для подъема национального духа. Торговля и на этот раз перевела идейное движение на копейки и сделала морские игрушки очень ходкими. Это лишь один пример. Их много можно было бы привести.
Разница между фабрикой и кустарем видна. Большинство фабричных игрушек находится в руках людей, ничего общего с детьми не имеющих. Но деньги сумели распространить фабричные игрушки. Бороться с ними — не только
—стр. 50—
во имя кустарей, но и во имя детей — никому не приходило в голову; необходимость борьбы и средств для нее подготовлялись целым рядом крупных культурных фактов; подготовлялась реформа, можно сказать революция, в деле воспитания детей, с одной стороны, и огромный переворот в искусстве — возрождение прикладного искусства — с другой. „Век ребенка“ взялся за пересмотр всего, чем живут дети XIX века, чем питаются духовно, чем готовятся к будущему. Это была проверка, далеко еще не законченная, всего исторически принятого, перешедшего в догмат. Дошла очередь до интереса к игрушке в 90-х годах XIX столетия.
Броненосец. Германия.
Этот интерес оказался не случайным и не модой только. Он имел глубокие корни. Во-первых, психология после целого ряда наблюдений и исследований установила, что те интересы, которые составляют содержание эстетического чувства,
—стр. 51—
проявляются y детей уже очень рано; и если из этой основы обыкновенно очень мало извлекается для общего и гармонического развития человека, то в этом повинно современное воспитание и обучение, целиком направленное только на развитие умственных способностей, как якобы единственно нужных и полезных в жизни. Психология поэтому дала толчок к развитию у детей природного эстетического чувства. Игра же есть первое проявление этого чувства. Отсюда важность игрушек. Новая педагогика пошла по этим следам. Сначала приступлено было к изучению детских рисунков. Последние так ярко, так несомненно обнаруживают детские представления о внешнем мире, в связи с возрастом и степенью развития, что этим следовало бы руководиться при создании игрушек. Иллюстрация детской книги уже считается с этим. Одновременно с психологией и педагогикой на пользу современной игрушке послужило и то, что искание нового стиля, как объединяющей силы для всего современного искусства, привело к возрождению прикладного искусства.
Лев. По рисунку Каран-д’Аша. Франция.
—стр. 52—
Гусь и утка. По рисунку Рабие, Франция.
Правда, новый стиль не найден, шатания продолжаются, под новым часто разумеют возврат к старому, к народному, но все же оживление огромно; ремесло подошло очень близко к искусству, по крайней мере, в некоторых местах и в некоторых отраслях. Обновление игрушки может быть понято только в связи с общим движением и новаторством в прикладном искусстве вообще.
Об игрушках в новом стиле можно говорить только в Германии и в Австрии ¹). Хотя все новое прикладное искусство зародилось и развилось в Англии и хотя далее нигде в мире не сделано так много самобытного и своеобразного в духе свободного воспитания, как в Англии, но игрушки не нашли себе там творцов среди новых художников. В Германии
___________
¹) Во Франции необходимо отметить игрушки, исполненные по рисункам Каран-д’Аша и Рабие. Прим. ред.
—стр. 53—
же с 1896 г., со времени „первой германской выставки прикладного искусства“, игрушки стали предметом серьезного внимания. С тех пор часто устраивались специальные выставки детских книг и игрушек рядом с произведениями детского творчества; устраивались и продолжают устраивать его конкурсы; часто это предпринимают провинциальные музеи в целях развития местных игрушечных промыслов и поднятия уровня художественно-промышленных школ (Брюн, Нюренберг). Вот что говорит устроитель брюнской выставки, директор местного музея прикладного искусства:
„Словаки поныне ходят по городам и селам со своими игрушками. Здесь еще много старинного, — даже рождественские ясли сохранились в своих старинных народных формах. Это обстоятельство уже давно заставило музей подумать о сохранении народных традиций и оживлении их силой новых художественных образцов. Но это долго не давалось. Игрушки находятся во власти фабрики, а художники долго раздумывали, прежде чем решились снизойти с своих олимпийских высот до такого маленького дела, как игрушка. Если и вообще нельзя сделаться, а надо родиться художником, то несомненно, что для детей может только тот творить, кто для этого родился. Скольким отказано в даре понимания детской души, ее печалей и радостей, в умении овладеть ею, привлечь к себе! Обычная игрушка лучше всего это доказывает: хорошо, прекрасно сделана, а нравится только взрослым. Эти игрушки хороши для витрин, для декорации елки, но кто играл с детьми, знает, что они мертвы и не дают ничего!“ Конкурс удался. Выставлено было много нового, интересного, главным образом, деревянные игрушки, весьма упрощенные, но сохранившие в художественных руках всю силу передачи фигуры, движения и оставляющие для фантазии и иллюзии ре-
—стр. 54—
„Время кринолина“. Современные куклы в Германии. Из колл. Г. Гитц.
бенка широкое поле перевоплощения. В свое время выставка обратила на себя большое внимание и оказала влияние на фабрики и кустарей. То же самое можно сказать и о конкурсе-выставке Нюренбергского художественно-прикладного музея; эта выставка имела целью повлиять на мастерские и отдельных кустарей в Партенкирхене (Бавария), где очень много занимаются производством игрушек. И тот и другой музеи, с тех пор собирают образцы новых игрушек и являются, таким образом, источниками для ознакомления с новым движением. Образовавшиеся за последние 10 лет несколько „объединенных художественных и ремесленных мастерских в Берлине, Вене, Дрездене, Мюнхене, Бремене, Дармштадте, Любеке, с первоклассными художниками во главе дела, широко развили игрушечное производство в новом
—стр. 55—
стиле. Наиболее интересными, своеобразными по художественному замыслу являются игрушки венские, мюнхенские, дрезденские. Всюду здесь пока видна только художественная затея; как таковая, она руководится представлением художника о детском творчестве, о воображении ребенка, стремлением уловить в предметах примитивное, характерное, отбросить все побочное, украсить эту основу веселыми, бодрящими красками и дать в руки ребенку; все остальное, т.-е. живые подробности, детали, драматический элемент, внесет сам ребенок своим творческим инстинктом игры. Но это примитивное, характерное далеко не одинаково по понятиям художников разных толков, а этих толков множество в современном беспокойном искусстве. Поэтому в Вене детям преподносится одно, а в Любеке совершенно иное.
„Прогулка“. Современные куклы в Германии.
Своеобразные игрушки знаменитого венского профессора Коло Мозера легко понятны знакомому с его творчеством вообще, но чужды, несомненно, детскому вкусу. Эти игрушки вычурной упрощенностью, элегантностью
—стр. 56—
высоко развитого вкуса напоминают прелестные, но не детские игрушки XVIII века. В выдержанном нововенском салоне, на вычурной этажерке эти вещи прелестны, но для живой игры, для здорового ребенка, не дрессированного родителями в умении разбираться в новых направлениях, эти игрушки едва ли годятся. А ученики Коло Мозера, конечно, еще больше перемудрили, и на нескольких выставках „искусства для детей“ можно было видеть в Вене прямо несуразные, часто карикатурные вещи. Повидимому, дальше выставок и нескольких магазинов художественных мелочей эти вещи и не проникли пока.
„Город“. По рисунку проф. Коло Мозера. Вена.
—стр. 57—
Гораздо ближе к действительности, к детскому миру подошли новые баварские (Мюнхен, Партенкирхен, кое-кто в Нюренберге) игрушки. Объясняется это живучестью традиций народного искусства в Мюнхене. Известно, что простоту, нечто деревенское и провинциальное Бавария наложила даже на тонкие французские стили. То же сказалось и на новых мюнхенских игрушках: народные типы, юмор простого быта, костюмы, нетронутые городом, веселье и какая-то особая, заманчивая привлекательность, которая неудержимо тянет одинаково взрослого и малого к игрушечной витрине. Эта близость к местной жизни, народничество в лучшей форме, встречается и на севере Германии — Любеке и Бремене — и точно так же воссоздает жизнь народа и деревни в игрушках.
В Дрездене и Любеке известными архитекторами использованы модели выдающихся памятников быта (замки, кре-
„Праздничный всадник“. По рисунку художн. Римершмида. Германия.
—стр. 58—
Гренадеры. Дрезден.
стьянские типичные постройки, целыя деревни) для игрушек: изготовлены ящики с частями этих моделей, — и дети могут сами восстановить эти здания. Таким образом, игрушка срослась с историей, этнографией и может служить в одно и то же время как для изучения родиноведения, так и для художественного воспитания. Действительно, художники здесь, повидимому, подошли очень близко к плодотворному источнику вдохновения. Простота исполнения, взятый прямо из жизни вымысел, наблюдение, всегда что-то веселое, смешное, сразу нравящееся в игрушке, — все это сближает такую новую художественную игрушку с исторически переданной нам народной игрушкой, испытанной детьми уже целыми тысячелетиями. Непрерывность народной традиции, с одной стороны, и близость к современной жизни — с другой, ручаются за жизнеспособность этого направления — художественно-народнического — в обновлении игрушки. Позднее участие психологов и, может быть, педагогов, знакомых с первым годом ребенка, дошкольной и внешкольной жизнью, может
—стр. 59—
внести поправки в эти искания и тоже осветить дальнейший путь. Игра, как потребность души, как основной инстинкт, как начало творчества, требует игрушек, — и художник их создает.
Вот краткий очерк истории игрушек. Она начинается в глубочайшей древности, сопровождает человека на всех ступенях развития, идет рядом с искусством, и когда происходит раскол между народным творчеством и „высшим“ искусством, когда ремесло отделяется от прикладного искусства, игрушка тоже переживает большие перемены: для простых и бедных детей остается все та же старая примитивная игрушка, которую делает сам отец, либо за грош покупает у кустаря; здесь дети еще играют. Для богатых работают художники, механики, создаются предметы роскоши, которые отлично сохранились в музеях. Потом выступает фабрика. Ее цель — дешево и плохо.
Теперь снова приближается эпоха сближения чистого искусства с прикладным; влияние искусства растет с каждым днем. Игрушки вошли в круг работы художника. Судьба игрушки находится в руках тех, кто всего способнее понять детскую душу.
Русская игрушка в ее прошлом и настоящем остается до настоящей минуты наименее выясненной главой в общей истории игрушек.
Для истории игрушек нет в русской литературе подготовительных работ. Невелики сведения о кустарях, занятых игрушечным промыслом ¹). Фабричное производство игрушек ограничивается несколькими фирмами; организации
________
¹) См. в этом сборнике статью В. И. Боруцкого: «Игрушечный промысел в Московской губ.». Прим. ред.
—стр. 60—
фабрикантов, подобно французской, у нас нет. Во всяком случае и кустарное и фабричное производство игрушек заполняет лишь в весьма незначительной степени спрос населения на эти предметы, — и весь наш рынок заполнен иностранными игрушками.
Так же слабы и отрывочны исторические сведения о появлении и распространении игрушек в древней России.
Вот почему наш очерк в этой части будет отличаться особенной неполнотой.
Глиняная птица. Из раскопок проф. Самоквасова в Осетии. Исторический музей в Москве.
Археологические раскопки на юге России, на Кавказе и др. местах дали русским музеям (Эрмитажу) вместе с другими предметами материальной культуры частью и игрушки, но это либо античного характера, либо азиатского происхождения; во всяком случае это — памятники чуждого нам быта, и интересны они для нас потому лишь, что в настоящее время эти земли составляют территорию России.
О таких находках говорят проф. Самоквасов, Байерн, Забелин и др. Как и на Западе, игрушки для детей высших классов резко отличались от тех, которыми играли их ровесники „низкого“ звания. Любопытна запись в книге расходов императрицы Екатерины I от 26 декабря 1721 года: „Куплено в Москве разных игрушек государыне царевне Наталье Петровне и великому князю и княжне — три коровы,
—стр. 61—
два коня, два оленя, четыре барана, две пары лебедей, два петуха, одна утка, при ней трое детей, город с солдатами, три баули, за все заплочено четыре рубля девять алтын две деньги“ (на наши деньги около 40 рублей).
Быть может, это были те самые резные художественные игрушки, производство которых осталось и поныне в Московской губ. В XVIII веке вся русская высшая культура находится всецело под властью французского вкуса. В конце этого столетия появилась в России масса детских книг в переводе с французского, мифологии, нравоучительные басни; учителя-гувернеры были французы; понятно, и игрушки были также французские. В богатых дворянских семьях и сейчас сохранились кое-где чудесные французские игрушки ювелирного характера. Куклы, их лица, прически, костюмы отражают великую историю конца XVIII века — пышные туалеты последних лет старого режима, затем античные веяния в эпоху первой империи, стремление к простоте, однако не без жеманства. Но все это было у нас наносное, хотя и долго держало наш вкус в полном подчинении.
Затем наша культура попадает в руки нового хозяина: выдвигается немецкое влияние; школа, учителя, учебники, пособия, игрушки — тоже все из Германии, все дешевое, доступное, умело распространяемое, крепко оседающее. К нам попадала по преимуществу игрушка фабричная, о сбыте которой торговцы старательно заботились. Оттуда присылали детям немецких оловянных солдатиков, но потом стали делать и русских, куклы с лицами болвашек и т. д.
Русские оптовые торговцы привыкли ездить 1—2 раза в год в Нюренберг или Зоннеберг за игрушками, как едут в Лейпциг за мехами, добытыми в Сибири. Так дело обстоит и поныне: большинство игрушек — иностран-
—стр. 62—
ные, и главным образом — германские, фабричные; для новых художественных опытов в игрушечном деле наш рынок еще не подготовлен; само общество с первыми шагами художественного воспитания не знакомо, а посредники не имеют никакой надобности и, конечно, никакой склонности прокладывать новые пути: и старый товар дает достаточно прибыли.
Но рядом с этим у нас есть старый кустарный игрушечный промысел. Старый — относительно, но все же он имеет за собою около двух столетий.
Интерес нашего общества к игрушкам все же растет. Первым внешним проявлением этого надо считать значительное внимание, которое вызвала „первая русская выставка игрушек в С.-Петербурге“ в 1890 г. В то время — до распространения идеи художественного воспитания — выставка преследовала цели педагогические. Поэтому на ней замечалось хаотическое смешение иностранного с русским, учебных пособий с игрушками. Тут участвовали и Фребелевское общество и детские сады; особенно большое место отведено было изделиям фабрики игрушек Фиреке и Лейтке в Риге. Однако и тогда уже наибольшее внимание обратили на себя кустарные игрушки.
Заслуживает быть отмеченным опыт Н. Д. Бартрама в его учебной мастерской. Желая развить в детях творческие силы, Н. Д. Бартрам направил их работу не столько на механическое обучение столярному делу, сколько на воспроизведение детьми заинтересовавших их предметов в форме игрушек.
Результаты получились во всех отношениях хорошие: дети очень скоро научились передавать свои наблюдения в игрушках, овладели попутно техникой столярного и токарного
—стр. 63—
Богатыри. По рис. Н. Д. Бартрам.
—стр. 64—
ремесла — и стали зарабатывать. Это навело Н. Д. Бартрама на мысль положить в основу игрушки окружающую жизнь, наблюдение, этнографическое, бытовое начало.
Кустарные игрушки последних лет есть всецело создание Московского Кустарного музея.
Затем начинается период энергичной и сознательной работы Московского Кустарного музея, организация его учебной игрушечной мастерской, две выставки, устроенные Н. Д. Бартрамом и вызвавшие небывалый сердечный интерес к народному творчеству.
Рядом с проявляющимся у художников интересом к игрушкам (А. Бенуа, Ламбин, Бартрам, Ефимов и др.) это возрождение народного искусства обещает в будущем много радости нашим детям, рост кустарного дела и открытие иностранного рынка русским игрушкам.
Лев Оршанский.
Игрушка из дерева начала XIX века. Из колл. Москов. Императ. Историч. музея. Рис. Н. Бартрам.
—стр. 65—
Русская народная игрушка в XIX веке.
Если вы хотите узнать людей, — приглядитесь, как и чем играют их дети.
Так говорит житейская мудрость, и она права, потому что дети — маленькие обезьянки. Игры их — жизнь, и в этих играх они, как в зеркале, отражают то, что происходит вокруг них в жизни взрослых.
Но если так, то не отражают ли дети в своих играх и того, что происходит в окружающей жизни целого общества и даже народа в данное время, и не запечатлевается ли эта жизнь на тех игрушках, которыми играют дети? Вот вопрос, достойный внимательного изучения. Но, к сожалению, материалов для него так мало, что если и возможны какие-либо выводы, то лишь очень смутные и неопределенные.
Игрушка — вещь дня. Ее не берегут и не хранят. Изломанную, ее выбрасывают в мусорную яму. Такова ее обычная судьба. Если же иногда, попадая в руки взрослых, она уцелевает, то это или случайность (просто ее забыли на чердаке или в пыли на полке, в заваленной ненужным скарбом кладовой), или вызывается исключительными обстоятельствами (ее берегли, как память любимого ребенка и т. п.).
—стр. 66—
Только в самое последнее время игрушка возбудила к себе общий интерес. Игрушки стали собирать, описывать, помещать в музеи и т. д.
Русская игрушка до самого последнего времени, по крайней мере — в средней и северной полосе, была по преимуществу деревянной резной. К этим игрушкам следует относиться с особым вниманием — и не только как к предметам, доставляющим радость детям, но и как к проявлению народной скульптуры. Резчик переносит свои жизненные наблюдения на игрушку, невольно придавая реальным формам условность навыка. Приемы работы передаются из поколенья в поколенье, и поэтому русская народная деревянная игрушка до сего времени облекается в весьма своеобразные формы и образы.
Если игрушка не предназначалась в продажу, а прямо передавалась ребенку, то часто в дело шел обломок сучка с изгибами, напоминающими фигуру человека или зверя, лишь немного оправленный ножом; в подобных игрушках очень любопытно проследить, как мысль исполнителя зависит от форм материала.
Работая для продажи, резчик стремится, посколько это позволяет копеечная стоимость вещи, передать больше правды, но недостаток техники затрудняет — ему приходится, пользуясь навыком, придавать фигурам орнаментальные формы, сохраняя лишь самую идею предмета. Так, например, игрушечные кони полны энергии и движения, в птицах характерно передан их полет, но сами они далеки от правды.
Любопытно отметить, как игрушечник, желающий доставить удовольствие детям, выполняет, главным образом, то, что привлекает его самого, — он изображает женщину
—стр. 67—
(нарядно разукрашенную), лихих коней и птиц, радующих его, как охотника.
О русской народной игрушке допетровского времени мы знаем мало определенного. От того времени почти не сохранилось ничего, и даже об игрушках последних десятилетий XVIII века можно говорить очень гадательно.
Несомненно только, что наивный резчик-художник был под сильным впечатлением тех иноземных новшеств, которые поражали его в помещичьих парках, в одеяниях дворовой челяди или самих господ и т. п.
Таковы, например, крошечные деревянные амуры (попадающиеся в так называемой „китайской мелочи“), или намеки на букли парика и шпагу у Щелкуна, который, кто знает, быть может, и сам пришел к нам с Запада) в виде завезенной в глухое поместье заморской, диковинной игрушки.
Игрушка из дерева начала XIX века. Из собр. П. И. Щукина. Москва.
Полнее уцелело наследие царствований Александра I и Николая I.
Отечественная война обратила внимание всей России на ее армию. Значение армии сделалось для каждого ярким. В рядах войска побывало чуть ли не все молодое поколение
—стр. 68—
тогдашнего дворянства, а проходившие через города и села войска познакомили с разными его видами горожан и поселян. Общим кумиром сделались герои Отечественной войны: Кутузов, Барклай и, главным образом, лихой казачий генерал Платов, а за ними и вообще храбрый генерал, ведущий в бой колонны войска; гусар, лихо закрутивший ус перед провинциальной красавицей; гарцующий на коне улан и бравый кирасир в ботфортах или казак с пикою, несущийся на врага.
Деревянные „кони“. Из собр. В. И. Боруцкого. Сергиев посад.
Военный же дух николаевского времени еще более закрепил это общее внимание к войску.
Батальные сюжеты и, главным образом, портреты популярных генералов в раскрашенных гравюрах украшают кабинеты помещичьих усадьб, и они же в миллионных лубочных картинах рассеиваются по всей России. Несомненно, игрушка должна была отразить на себе это общее увлечение.
—стр. 69—
Дети хотели играть теми солдатиками, генералами, офицерами и сражениями, про которые разговаривали взрослые.
И, действительно, на игрушечном рынке появляется бесконечное количество деревянных солдатиков — и конных, и пеших, и с пушками, и поодиночке, и целыми взводами, то в крошечном виде, чуть не в кедровый орешек величиною, то в вершок и два и более, до двухаршинных часовых, стоящих у огромных полосатых будок. Снабженные надлежащим механизмом из согнутой проволочки, бравые барабанщики с треском бьют в свои барабаны, часовые стоят у своих будок или шлагбаумов, взяв „накараул“, солдаты стройно маршируют, пушки стреляют деревянной пулькой на ниточке, скачут на конях казаки, в киверах набекрень, лихо гарцует на безумном коне генерал и т. п.
Скобелев. Из колл. А. А. Бахрушина. Москва.
Игрушки эти, воспроизводя знакомые всем образы, казались забавными и взрослым. Забавно было отставному улану или вдове гусара увидеть знакомую форму обмундирования, курьезно стилизованную руками наивного кустаря. Но для детей эта забава взрослых была настоящей радостью жизни, радовала глаз своими нарядными красками и формами, радовала она и сознание ребенка, воспроизводя невиданную диковину, или давая воплощение тому, о чем он слышал от взрослых рассказы, о чем грезил в своих снах.
—стр. 70—
Нарядная обмундировка войска, вызывающая иногда усмешку на устах человека большого умственного развития, в сущности обоснована на бессознательно угаданном психологическом законе. Любуясь внешностью предмета, его окраской, бодрым видом и т. п., мы невольно переносим наше чувство на самое содержание предмета, приписываем ему заранее внутреннюю привлекательность, действительную отвагу и т. п. Рёскин однажды высказал ту же мысль, говоря, что если бы войска были одеты в траурные, невзрачные цвета, то большой вопрос, пользовалась ли бы армия той общей любовью, как теперь.
Дама и гусар из дерева, XIX века, исполнены в Сергиевом посаде. Из колл. Н. Д. Бартрам.
В детях восторг перед ярко раскрашенными человечками, грозно идущими в бой или скачущими на конях, особенно ярко подчеркивает это влечение человека к внешней нарядности жизни.
—стр. 71—
Многие из этих игрушек почти целиком скопированы с лубков. Только в резьбе формы еще грубее, еще более упрощены. Скопированность этих генералов с лубочной картинки иногда даже ярко подчеркивается тем, что и на игрушке, как на лубке, под ногами огромного генеральского коня идут в бой крошечные русские солдатики, а „турки падают как чурки“ среди уступов земли, напоминающих собою те стилизованные утесы, которые игрушечник видал написанными еще на старинных иконах.
Это наивное выражение почтения к герою, пренебрежения к простому „пушечному мясу“ и презрения к врагу, как в лубке, так и в игрушке, является тоже характерным отражением того квасного патриотизма, который до сих пор еще при каждой новой войне грозит врага „шапками закидать“ и стелется по земле при грозном оклике каждого чиновного лица.
С лубочной же картинки брал игрушечник и бытовые сцены, например, девицу, которая гонит гусей („Гуси-лебеди домой“), пастуха с стадом или безобразную картину „Урок мужьям-дуракам и женам-щеголихам“. Здесь и на игрушке отразились грубость патриархальных семейных нравов и бесправное положение женщины в деревне. Грубая сцена не только не вызывала ни в ком протеста, но даже казалась забавною, и для забавы ее воспроизводили перед детскими глазами в игрушке.
Другая, того же характера, сцена воспроизводит уже прямо из жизни нравы крепостного времени в подвижной игрушке, изображающей порку розгами. На скамье, или кобыле, в надлежащей позе мужик, а по бокам два других с розгами в руках. При вращении проволочной рукоятки воздающие возмездие приходят в движение и всыпают нака-
—стр. 72—
Лубочная картина 1840 года. Из колл. Н. Д. Бартрам.
—стр. 73—
зуемому столько горячих, сколько пожелает играющий. На другой игрушке, иногда тоже подвижной, с вращающимися фигурами, — медведь с „козой“, т.-е. одетым козою мальчишкой, с вожаком или с кузнецом, при чем у обоих — у кузнеца в руках, а у медведя в лапах — молотки, и они поочередно бьют ими по наковальне. Трудно сказать, попал ли медведь в игрушку с лубка или из жизни, но несомненно, что и лубок нередко брал своим сюжетом ученого медведя, и в жизни еще на памяти многих цепные медведи, обученные разным фокусам, были любимым развлечением толпы и на ярмарках и просто на улицах захолустных городков. Во всяком случае и в этом перенесении в игрушку медведя-плясуна мы видим снова то же претворение забавы взрослых в наивную радость детей.
Двигающаяся игрушка, создавшаяся под влиянием лубочной картины. Из колл. Н. Д. Бартрам.
—стр. 74—
Как ни странно, но в русской игрушке был воспроизведен и знаменитый Гаргантюа Раблэ, тоже переселившийся в игрушку с лубка. Сначала с французской гравюры он попал на русскую лубочную картинку под именем „славного попивалы и объедалы“, а затем с картинки и в игрушку, изображавшую такого же „объедалу“ с огромной головой, выпученными глазами и широко разинутым этом, в который, при вращении ручки, с тарелки летели соединенные проволочкой жареные и живые утки, поросята и прочая живность.
Медвежонок с вожаком. Из колл. Московского Исторического музея.
Под впечатлением Крымской кампании, этот добродушный объедало скоро стал принимать все более и более страшный облик, и вместо живности в рот его полетели сначала французы, а затем и турки. Теперь же иногда попадается игрушка, вместо фигуры „объедалы“, представляющая дракона, скопированнаго с тех немецких драконов, которые не так давно на юбилейных картинках смиренно склоняли свои головы пред Бисмарком и гордыми усами Вильгельма. И глотают эти драконы уже не турок, а неизвестного звания человечков, одетых в синие рабочие блузы.
Однако первая половина XIX века жила не одним только милитаризмом. В странном смешении с ним и грубостью
—стр. 75—
нравов уживались идиллический сентиментализм и романтические мечтания. Они неглубоко проникали в окружающую жизнь. Вздыхавшие на луну барышни и проливавшие слезы при виде упавшей из гнезда птички молодые барыни отлично хлестали по щекам своих горничных и отсылали на конюшню пороть розгами своих дворовых, но все же сентиментализмом была окрашена жизнь русского барства в течение целого ряда десятилетий. Простому народу эти увлечения были совсем непонятны в своем существе, и резчик-игрушечник в своих изделиях мог, конечно, передавать только самые внешние их формы. Таким путем возникли игрушки, изображавшие нежных юношу и деву, окруженных овечками, на покрытом цветами зеленом лужке, златорогие барашки, снабженные иногда ленточками на шее, птички, нежно и грустно пищавшие при нажимании маленького меха в их подставке, птицы, кормящие детенышей, и пр.
„Глотальщик“, двигающаяся игрушка. Из колл. А. Бенуа.
—стр. 76—
Кто из нас не помнит также выходивших из рук троицких игрушечников-кустарей франта и барышню? Он — в клетчатых брюках, в черном фраке и высоком воротнике, с начесами на висках и шикарным коком на лбу. Она — в кринолине и розовом платье, с диковинной прической на голове и огромным цветком в руке. Повертывая ручку в подставке можно было приводить щеголя и барышню в движение, и они начинали церемонно раскланиваться по этикету, царившему в гостиных наших прабабушек.
Франт и барышня. Из колл. Н. Д. Бартрам.
Другая излюбленная игрушка того же времени в различных вариантах изображает голубой пруд перед одним или несколькими ярко раскрашенными домиками. На пруду
—стр. 77—
от одного домика к другому или вокруг них плавают приводимые в движение ручкой белоснежные лебеди. Перед домиком на ярко зеленой лужайке — яркие петушиные перышки, а внутри домика — ярко сверкающие зеркальца. Но разве не было того же и в самом деле в усадьбах помещиков, которые устраивали на пруду перед домом искусственные острова с птичьими домиками и пускали вокруг плавать лебедей — и настоящих и деревянных?
В этих игрушках плавание „гусей-лебедей“ сопровождалось всегда музыкой. Рукоятка, приводившая их в движение, вращала и барабанчик с натянутыми струнами, а за них задевало гусиное перышко, и в результате получалось тихое, мелодичное треньканье, напоминавшее опять-таки звуки тех эоловых арф, которые во времена Жуковского ставили на крыши беседок или среди ветвей деревьев, окружавших такие пруды.
Танцующая пара. Игрушка из глины. Соб. проф. Матэ.
Иногда, впрочем, игрушка воспроизводит весь этот сентиментальный маскарад, уже давая волю народному юмору (всегда, впрочем, очень добродушному).
—стр. 78—
Амазонка. Игрушка из глины. Соб. проф. Матэ.
Сказывается это ярче всего в детских свистульках, где само назначение вещи требовало большой стилизации, и эта стилизация сама наводила на ряд таких форм, которые давали простор веселой усмешке. Необъятные кринолины, шиньоны, шляпы и банты, кургузые фраки, нарядная амазонка, полные чванства позы, гордый поворот руки с сигарой, маленькие собачки-болонки, — вот впечатления игрушечника от диковинных костюмов и обычаев тогдашнего барства... И любопытно, что эти карикатурные барыни и франты выделывались как раз в тех губерниях (Орловской, Курской, Полтавской, отчасти Харьковской и т. п.), где доминировало дворянство. На севере, например, в Вологодской губ., где дворянства было
—стр. 79—
мало и преобладало сельское население, а не городское, там меньше этих фигурок барыни и щеголя. Там свистулька больше стилизует медведя и конька и т. п.
Деревянная игрушка Владимирской губ. Из колл. Н. Д. Бартрам.
Тот же конь, впрочем, рядом с барином или с барыней и на свистульке средних губерний. Конь всегда был любимым домашним животным в России. На него за целый ряд веков перенеслась, повидимому, та привязанность, которую должен был чувствовать к своему боевому товарищу ратный человек старой Руси. И в трактовке коня уже, конечно, не юмор, а всегда идеализация. Всегда у коня толстая шея с лебединым изгибом, кольцом, длинная густая грива, а хвост — до земли. Там, где проходили большие почтовые тракты, отдельного конька заменяет собою тройка, с лихо закрутившими головы пристяжными и ухарем-ямщиком на облучке. И мало-по-малу вся Россия буквально наводняется
—стр. 80—
игрушечными коньками всех величин и всевозможных раскрасок, резных и вылепленных из глины, оттиснутых из гипса или папье-маше, иногда выкрашенных масляною краскою, иногда даже оклеенных телячьею шкурой или, в ближайшее к нам время, обваленных в шерстяных оческах и т. п. И как в жизни серый конь в яблоках в течение почти всего столетия был излюбленною и модною мастью, так и игрушечный конек традиционно делается серым ¹).
Верховая езда была некогда в России обычным способом передвижения. Даже впрягая лошадь в оглобли, возница, по татарскому обычаю, сохранившемуся доныне в Средней Азии, садился на нее верхом, но все это отошло в глубь веков. В России XIX века езда в санях и колесном экипаже уже почти совершенно вытеснила верховую езду, к которой прибегали только в случаях необходимости, а не для удовольствия. Верховая езда в отъезжем поле с борзыми была в моде только в помещичьей среде. И народ ее не долюбливал.
Это отразилось и на игрушках. Русские игрушечные кони почти всегда были с надетой, наклеенной или нарисованной на них русскою упряжью в бляхах, и только изредка конь служил для верховой езды казаку или гусару, улану и т. п., т.-е. когда игрушка изображала не столько коня, сколько солдатика.
Наравне с лихою тройкой, запряженной в нарядные сани или расписную телегу, принадлежностью всякого русского
__________
¹) Любопытно сравнить этого богатырского, плотного коня русской игрушки с игрушечным конем Бухары. Та же стилизация, упрощение и архаичность, но конек маленького сартенка — та же текинская лошадь с тонкою прямою шеей и маленькой головкой.
—стр. 81—
праздника волею судеб сделался самовар, который в устах иностранца иногда служит даже эмблемою всего русского. И параллельно с этим самовар и чайные принадлежности играют также немаловажную роль в игрушечном товаре, при чем наиболее распространен он в фабричных местностях, где население побогаче и где самовар действительно играет большую роль.
Монах и монашки. Исполнено в Сергиевом посаде. Из колл. Н. Д. Бартрам.
Остается коснуться только еще одной стороны русской жизни, это — ее паломничество и хождение по святым местам. Это паломничество крепко сидит в народе — и тоже должно было отразиться на игрушках, хотя само собою разумеется, что эта игрушка предназначалась уже не только для настоящей игры и забавы, но имела скорей характер сувенира, памятки о посещениях паломником святых мест.
Такие изделия сохранились в виде резных из дерева изображений монахов и монахинь и некоторых святых, в
—стр. 82—
виде резных ложек с благословляющею десницею на конце ручки, рыбою (Соловецкий монастырь) или маленькой церковкой.
На самой же ложке обыкновенно делалось славянскими буквами соответственная надпись.
Сюда же следует отнести и знаменитую, так любимую детьми, игрушку „Сергиева лавра“, пережившую почти без изменения десятки лет. Ряд поколений в своем детстве радовался, расставляя миниатюрные колокольни, приземистые башенки, белые стены и маленькие домики монастырских служб с бесчисленным количеством окон ¹).
Заканчивая этот небольшой очерк, мы сделали бы большой промах, не сказав ничего о такой распространенной игрушке, как кукла. Однако именно в этой игрушке труднее всего уловить те отражения жизни, отметить которые было целью этого очерка.
Кукла не есть сама по себе нечто законченное и определенное. Кукла, это — нечто такое, на чем ребенок изощряет свое творчество, и одна и та же кукла в его руках сегодня маленький грудной ребенок, завтра барыня, делающая визиты, затем мальчик, едущий верхом кататься, или деревенская баба, идущая в лес по грибы.
Кукла сама по себе — изображение отвлеченного человека, понятия о нем, а не его самого в определенном конкретном образе. Этого отвлеченного человека ребенок одевает, кормит, укладывает спать, наказывает и пр., вообще конкретизирует каждый раз на свой лад, и потому кукла так быстро отлилась в известный шаблон, сделалась в этом
________
¹) См. брошюру Ал. Бенуа «Русские народные игрушки», приложенную к 2 сериям открытых писем: «Игрушки», изд. в пользу Общины святой Евгении. Спб. Прим. ред.
—стр. 83—
Русские куклы с французскими фарфоровыми головками.
1879 г. Собств. В. Н. Харузиной. | Начало 1870 гг. Собств. Рупперти.
—стр. 84—
шаблоне международной и распространилась буквально по всему миру.
В бедной деревенской семье ребенок, вместо куклы с фарфоровой головкой и ручками, играл с дощечкой или щепочкой, но точно так же, как и настоящую куклу, завертывал эту щепочку в одеяло и нянчил или одевал в подобие сарафана и шубы и заставлял изображать то деревенскую бабу, то пастуха и т. п., но суть дела не менялась. Таким образом, на самой кукле окружающая жизнь отражалась мало. Больше всего и ярче всего она отражалась на том, как играл ребенок этою куклой, что заставлял он ее делать и переживать, но от этого прошлое не оставило, да и не могло оставить, никакого следа.
Сергей Глаголь.
Народная игрушка Вятской губ. Из колл. Румянцевского музея. Москва. Рис. Н. Бартрам.
—стр. 85—
Игрушки у малокультурных народов.
І.
Этнограф, посвятивший свои силы изучению игр и особенно игрушек у многочисленных народов земного шара, наталкивается на большое препятствие. Несмотря на количественно громадный материал по названному вопросу, особенно относительно народов Европы, собранные данные поражают отрывочностью и неполнотой. Две причины лежат в основе этого пробела в наших этнографических знаниях. С одной стороны, мир детей до последнего времени пользовался незаслуженным пренебрежением у исследователей малокультурных народов. Читая многие крупные труды этнографов, серьезных путешественников в страны отдаленных материков, можно подумать, что они не видели в посещенных областях детской жизни. Во всяком случае, они не заинтересовывались ею и, очевидно, считали недостойным внимания такие „пустяки“, как детские игры, забавы и игрушки. Лишь за последнее время несколько этнографов-исследователей, напр., Kidd, Nieuwenhuis, Schultze, Th. Koch, Roth, Weule и др., подошли при изучении жизни малокультурных народов ближе к миру детей, умелым обращением привлекли к себе доверие темнокожей детворы, любовно раскрыли нам их радости и горести, их психологию, сближающие их с детьми всех стран света.
—стр. 86—
Кроме того, собирание материала по играм и игрушкам обставлено особыми трудностями. Исследователь чаще всего, говорит Вейле, имеет дело со взрослыми, а не с детьми; ему приходится каждый раз вызывать специальными вопросами их внимание к данной игре или игрушке. Далее, игры и игрушки меняются, смотря по времени года, как у народов цивилизованных, так и у малокультурных. Легко может поэтому ускользнуть от внимания путешественника существование той или другой игры и игрушки 1). Устанавливать его приходится специальными расспросами. Надо считаться также с застенчивостью — чертой, характерной для детей всего мира 2). Не всякий исследователь обладает даром подходить к детям с лаской и любовью, привлечь их к себе. Иногда полезно прибегнуть и к военной хитрости. Кидд, например, спросил однажды в Натале у кучки шумно резвившихся детей, известна ли им игра с веревочкой (Fadenspiele, Cat's cradle — исполнение различных фигур при помощи связанной веревочки, надеваемой на пальцы). Они отозвались незнанием. Кидд показал им первую фигуру, потом отдал им веревочку. Они сказали, что не знают, что́ надо с ней делать, и вертели веревочку в руках. Тогда Кидд отвернулся и сделал вид, что не обращает на детей внимания. Дети, думая, что за ними не наблюдают, уселись за его спиной и начали накидывать и скидывать веревку с пальцев совершенно так же, как это делается европейскими детьми. Существование игры с веревочкой и в Натале было таким путем доказано 3).
Вейле, изучавший типы и распространение игрушек у племен одной части Восточной Африки, рекомендует этнографам-собирателям следующий, применявшийся им, прием. Желая сделать свой вопрос об игрушках ясным для ту-
—стр. 87—
Кафрские дети, играющие в веревочку. Kidd, Savage Childlhood.
земцев, он проделывал движения, соответствующие употреблению данной игрушки. Это обыкновенно вызывало отклик и имело результатом появление в руках туземца соответствующего предмета 4). Далее, он прямо спрашивал о существовании всякой игрушки, употребительной у других народов земного шара: известны ли в данной местности куклы, кубари, волчки, детское оружие и пр., и таким путем выяснил с успехом игрушечное богатство посещенных им племен 5). Путь, указанный Вейле, — наиболее верный. Человечество в целом, очевидно, выработало определенное количество типов игр и игрушек. Как и в других областях культурной деятельности человека, и тут ярко проявляется единство человеческой психики на всем пространстве земного
—стр. 88—
шара. „Ничто не заставляет так сильно чувствовать родство между европейцем и кафром, как наблюдение над играми детей, — пишет Кидд, с такою любовью изучивший детскую жизнь у племен Южной Африки. — Почти всякую игру, в которую мы играем в Европе, знают и кафры. Если бы черный мальчуган упал внезапно на пески в Маргэт, он мог бы принять участие в большинстве игр“ 6). Как бы ни классифицировались игры и игрушки 7), — одни и те же отделы и группы игр, типы игрушек мы встретим у различнейших народов земного шара.
Что такое игрушка? Росз определяет игрушки, как „предметы, изготовленные с специальною целью и имеющие ту особенность, что источник доставляемого ими удовольствия зависит от того вида движения, которое им можно сообщить“. Мяч, кубарь, бумеранг сами по себе не являются источником удовольствия; забава и веселье начинаются с той минуты, когда их бросают, заставляют их вертеться, летать и т. д. 8).
Но игрушка не только предмет, изготовленный с специальной целью доставить тем или иным путем забаву. В руках обладающих живой фантазией детей самые разнообразные, самые незначительные на иной взгляд предметы обращаются в игрушку. Как взрослый представитель малокультурной народности в предметах обычных: костях, раковинах, корнях деревьев и пр., находит черты, останавливающие его внимание, возбуждающие его религиозную мысль, приводящие его к магическим сближениям и аналогиям, — так ребенок на протяжении всего земного шара раздвигает произвольно рамки окружающего его мира, подмечает сходство, намек, улавливает их и творит себе из „всего“ забаву, утеху и близкие сердцу предметы и существа. Кидд описывает прелестные сцены, разыгрывающиеся в кафрской хи-
—стр. 89—
жине в день появления на свет нового члена семьи. Не все имеют доступ к новорожденному — даже отец может войти к нему лишь по истечении определенного срока. Но маленьких детей зовут к матери показать нового братца или сестрицу. Дети обыкновенно выказывают к новорожденному необычайную нежность и ласку. Они целуют его, называют уменьшительными именами, от радости скачут пред ним, восхищаются крошечными пальчиками и т. д. Они засыпают его подарками — и для этого выворачивают свои сумки, в которых набиты их сокровища: куклы, глиняные волики, красивые камешки и всякая всячина, представляющая для них огромную ценность 9). Камень, раковина, лист дерева или растения, цветок и пр. легко применяются к игре, служат особого рода забавами. В Квинслэнде, например, умеют посредством особого движения руки бросать в густой дым большого костра кусок коры, листок или раковину, так что они поднимаются вместе с дымом спиралеобразным движением 10). Игры в камешки широко распространены во многих разновидностях 11); хлопанье листьями, цветами и пр., употребление в качестве детских погремушек плодов известны у многих народов. У маленьких вадшаггов (Вост. Африка), по свидетельству одного исследователя, нет игрушек в собственном смысле слова; но они хитры на всевозможные выдумки и создают себе все новые игрушки. Они возьмут, например, среднюю твердую часть (нерв) бананового листа, сделают на нем двенадцать надрезов, поставят стоймя языкообразные части; затем быстро проводят ладонью по ним; язычки опускаются с громким треском. Или изготовят себе деревянную трубку длиною в 30 сант., шириною в 3 сант., положат в нее маленькие желтые плоды одного растения и быстро вдвинут в трубку
—стр. 90—
деревянную палочку. От напора плоды лопаются с треском 12).
Мальчик из Квинслэнда, изображающий эму. Roth, Games etc.
Животный мир открывает особое широкое поприще детской игре. Существуют игры, в которых дети переряживаются животными, подражают их движениям. Так, в Квинслэнде дети надевают на себя плащ, выставляют из него одну руку вверх, изображая длинную шею и маленькую голову эму, а в другой руке, выставленной из-за плаща, держат пучок перьев, изображающих хвост. Купаясь, представляют акулу, подражая ее движениям, и пр. 13). Подобные игры развивают в детях наблюдательность — свойство, ценное для будущих охотников. Стоит вспомнить, что представители малокультурных племен нередко применяют особый охотничий прием — переряживанье животными, чтобы понять, что эта игра австралийских мальчиков близко стоит к серьезному проявлению жизни. Во многих местностях можно отметить особый вид игр с животными и насекомыми. Произнося известные слова, напевая известные песенки, дети заставляют будто бы насекомых или животных исполнять определенные действия. Так, у баронгов (Юго-Вост. Африка) девочки, увидав где-нибудь греющуюся ящерицу известного вида, становятся перед ней и, хлопая в ладоши, поют: „Большая ящерица, закинь, закинь назад голову!“ И ящерица будто бы качает головой, все время, пока перед ней бьют в ладоши 14). Но, кроме того, животные служат иногда настоящими живыми игрушками. В Австралии дети ловят зверей:
—стр. 91—
крысят, уоллоби и бандикутов, и держат их в своих жилищах, иногда привязывая их на ночь. В иных местностях детям дают играть с крысами, лягушками, игуанами, птицами, привязанными на веревке. Ловят также молодых змей, удаляют у них зубы и держат их в сосудах. Не всегда обладатели таких живых игрушек заботятся о них, и пленные животные умирают с голода 15). Но иногда подобная забава может быть первой ступенью к приручению животного. Приручение же может, как известно, приводить к искусству одомашнения животных 16). В Квинслэнде единственным домашним животным является динго. Известны случаи вскармливания щенят, принесенных из лесу, женщинами. Но прирученными можно считать в некоторых случаях и голубей и казуаров. У голубей выщипывают или срезают перья с хвоста, и они свободно гуляют на стоянке, поклевывая с земли съедобное. Молодых казуаров кормят; они ручнеют настолько, что следуют за туземцами в их перекочевках 17). Таким образом, здесь игра и забава соприкасаются тесно с серьезными сторонами жизни.
II.
Изучение игр и игрушек представляет для этнографа серьезнейший интерес. Быт, верования, воззрения народа в пленительной миниатюрной форме, но ярко и наглядно проходят в играх детей. Дети — подражатели взрослых. Черта подражания отмечена многими исследователями детской жизни 18). „Все, что наблюдают ясными глазами дети вадшаггов, они воспроизводят с богатой фантазией“. Они строят себе из деревяшек небольшой домик, в ½ м вышиною, и в отделение его, соответствующее хлеву, ставят вместо коров цве-
—стр. 92—
точные почки бананов. „Коров” этих они „водят на пастьбу“ и „доят“ их; для этого они подрезают почки и выпивают выступившую из них жидкость. В доме живут „отец с матерью“ — двое детей постарше. Они уходят на поклон к вождю, а во время их отсутствия их „дети“ готовят „обед“. Они делают ямку в земле и наполняют ее водой. „Это, — говорят они, — наша молочная каша“. „Родители“ возвращаются от вождя — „дети“ с радостными прыжками бегут им навстречу, приветствуя обычной фразой: „Ты идешь, господин“ Они показывают им кушанья, и „родители“ их хвалят и делают вид, что едят с удовольствием. Но и они пришли не с пустыми руками: вождь милостиво пожаловал им „мяса“ — пучок стволов от банановых гроздей. „Мать“ берет девочек с собою „на рынок“ и здесь променивает „бананы“ — части банановых гроздей на „платки“ — банановые листья. Для оставшихся дома „детей“ надо принести что-нибудь с рынка, и они берут с собой два-три камешка или несъедобные плоды одного растения. — Другая сцена: девочки отправились „на рынок“; они идут, беззаботно шутя и смеясь. Вдруг на них нападает спрятавшийся в стороне мальчик. Это —„леопард“. Он схватывает одну из девочек и „съедает ее целиком“. Другие с криком бросают на землю свою ношу и кидаются бежать, отчаянно призывая на помощь „мужчин“: „ее vomi! ее vomi!“ — „эй, мужчины! эй, мужчины!“ Полные геройской решимости прибегают мальчики с палками и нападают на хищника. Наконец, они поканчивают с ним и с торжеством волокут по земле мертвого зверя. А затем „леопард“ и „мужчины“ идут мирно вместе домой и здесь закалывают ,,жертву“ — одну из „коров“ — банановую почку или же просто банан, с которого снимают шелуху —„шкуру“ 19).
—стр. 93—
Кафрские дети строят игрушечную хижину. Kidd, Sav. Childhood.
Кафрские дети строят для своих кукол, а иногда и просто, небольшие хижинки, точные копии настоящих жилищ. Они снабжают их маленькими цыновками, глиняной утварью, камнями для перемалыванья зерна и пр. Перемалывая „зерно“ — землю, девочки поют ту песню, которую обыкновенно поют женщины, перемалывая зерна для пива. Иногда дети выделывают из глины волов, коз, кур и пр. предметы торгового обмена взрослых. Играя, „покупают“ и „продают“ их. Глиняная кукла-мальчик „покупает себе жену“ — глиняную куклу и платит за нее калым, например, десять глиняных волов. Справляют „свадьбу“, при чем поют настоящие свадебные песни. К своим куклам девочки проявляют большую нежность: они нередко носят их на
—стр. 94—
Кафрские дети лепят из глины волов. Kidd, Sav. Childhood.
Глиняные игрушки, изделие готтентотских детей. Schultze, Aus Namaland u. Kalahari.
—стр. 95—
спине в плаще, совершенно так же, как женщины носят своих детей. Дети устраивают иногда кукольные празднества и кукольные пляски. Закалывают для праздника куклу-вола; куклы-мальчики вызывают из своих хижин своих кукольных жен принять участие в веселье 20). В играх готтентотских детей, воспроизводящих деятельность взрослых, говорит Шульце, ясно сказывается двойственность природы готтентота: скотовода и охотника. Мальчики ловят мышей и запирают их в глиняные „краали“, называя их своим рогатым скотом. Вооруженные маленьким лучком и стрелами или только камнями, они отправляются „на охоту“: ящерицы для них — „козлы“ (Antidorcas euchorne Zimm.), мышь (Macroscelides) — „слон“, один вид грызунов — „лев“, полосатая мышь — „зебра“. С добычи они снимают шкуру и режут ее на части. Убивший птицу ощипывает перья и „продает“ их за страусовые 21). Если у кафров-скотоводов любимыми игрушками служат выделанные из глины волы, к которым они относятся с ревнивой любовью, — нет больше оскорбления для маленького мальчика, как посмеяться над его глиняным стадом 22); дети готтентотов выделывают на ряду с рогатым скотом и фигурки павианов, Antidorcas euchorne, антилоп, страусов, скорпионов и др. 23). В свою очередь, южно-американские дети лепят из черного воска фигурки ягуара с длинным хво-
Фигурки, выделанные детьми в Ц. Бразилии. Koch, Zwei Jahre etc.
—стр. 96—
стом, круглыми лапами и толстой круглой головой (Масасо prego), птицу тукана с короткими крыльями и характерным клювом 24). В Индии мы встретим в руках у детей выделанных из коровьего навоза и ярко раскрашенных слонов 25), в Китае — ярко-желтых тигров 26), у русского ребенка — стоящего на задних лапах кустарного Мишку, у португальского — кустарную глиняного производства повозку и плуг с волом, хлебопека, дровосека и домашнюю живность 27).
Игрушка из Ю. Индии. Karsten, Kinder u. Kinderspiele etc.
Драконы. Китайская мягкая игрушка.
Иную обстановку встречаем мы в играх детей семинолов (Флорида). Здесь кукольные дома, воздвигнутые детьми,
—стр. 97—
воспроизводят жилища семинолов — помост, приподнятый над землею фута на три, защищенный крышей из пальмовых ветвей. На ряду с охотничьими подвигами — стреляют из маленьких лучков небольших птиц, „ходят на охоту“, вооруженные „карабинами“ — палкой — дети устраивают и „кукурузные поля“: втыкают в землю стебли трав 28). А вот игра в „дом“ австралийских детей. Дети строят себе хижины и зазывают друг друга в гости. „Пойдем ко мне в хижину, у меня есть ямс“. — „Нет, — скажет другой, — пойдем ко мне: у меня есть для тебя опоссум“. Девочки делают вид, что готовят в кушанье корни ямса, подражая во всем матерям. Иногда играют в „мужа и жену“. Мальчик и девочка „поженились“; они построили себе хижину и сидят под ее тенью. Вдруг врывается другой мальчик — он хочет „похитить жену“. Между двумя „мужчинами“ происходит отчаянная схватка 29) — сцена из обыденной жизни окружающих. Островное царство Тихого океана — колыбель мореплавателей. И вот маленькие туземцы Джильбертовых островов приготовляют небольшие суденышки, снабжают их парусами из цыновки и пускают их по лагуне — игра, в которой с удовольствием принимают участие и взрослые 30).
Игрушка из Португалии. Globus, LXXXII, 18.
—стр. 98—
Яркие картины жизни проходят, таким образом, в играх детей. Быт во всех его разновидностях с верностью отражается в них. Так же характерна в этом отношении и игрушка. По ней во многих случаях можно изучать некоторые культурные явления в среде данного народа. Этого мало. „Молодежь, — пишет Вейле, — не только обладает способностью столетия сохранять культурные пережитки, но имеет также преимущество быть более восприимчивой к чужеземному, нежели старшие“ 31). Постоянный процесс смены культурных явлений, который придает более или менее быстрое движение жизни всякого народа на земном шаре, отражается и на детской игре и игрушке, иногда, может быть, более ярко, чем в быте народа. Готтентотские дети вылепливают на ряду с фигурами туземцев и фигурки буров и бурские повозки с цугом по-парно впряженных быков. Они устраивают также бурские повозочки, впрягая в них попарно род саранчи, с точностью воспроизводя упряжь: ярмо, срединную бечеву и пр. 32). Дети
Бурская повозка, вылепленная готтентотскими детьми. Schultze, Aus Namaland etc.
—стр. 99—
вадшаггов вырезывают колесики из корней банана и приставляют их к низеньким повозочкам, подобно употребляемым итальянскими колонистами для перевозки клади 33). Этнографами отмечены также у малокультурных народов игрушки, являющиеся прямым заимствованием. Вейле привез из Восточной Африки туземный „дьяболо“ и туземный „телефон“ — игрушку. Телефон состоит из двух небольших барабанов, соединенных тонко выработанной бечевой;
„Дьяболо“ и „телефон“ из В. Африки. Weule, W. Ergebnisse etc.
при помощи его можно переговариваться на расстоянии до 100 м. 34). Наконец, среди кукол и других игрушек малокультурных народов нередко попадаются фигуры европейцев и соседних народов, иногда поразительно реальные, иногда, может быть, невольно подчеркиванием черт переходящие в карикатуру 35). Но если изучение подобных фактов интересно для этнографа, потому что оно открывает ему иногда психологические источники новообразований в жизни изучаемой народности, ее культурный уровень, ее сношения с окружающими племенами, соприкосновения с европейской культурой, — не менее интересны ему и переживания в играх и игрушках, ясные указания на прежние культурные формы. Во многих случаях существование культурного явления в прежние времена можно установить только по игрушкам. Лук и стрелы
—стр. 100—
уже не служат в Восточной Африке военным и охотничьим оружием; но в качестве пережитка он сохранился в излюбленной игрушке мальчиков 36). Технические приемы, искусства, уже отжившие в народе, иногда сохраняются в детских забавах. Дети в играх добывают огонь сверлением, когда этот прием в жизни уже вышел из обихода 37). У бурят не было отмечено умения чертить планы и этнографические карты, известного другим народам. Но слабые намеки на уменье чертить планы „встречаются в детских забавах“ и играх бурят: именно, на земле „дети, а иногда и взрослые для детей, чертят план хижин или юрт“ 38).
ІІІ.
Игрушки тем более могут служить предметом изучения для этнографов, что они нередко отличаются поразительным реализмом в исполнении как всего изображаемого предмета, так и отдельных его частей. Просматривая в этнографических музеях игрушки различных народов земного шара, удивляешься той тщательности, с которою изготовляются иногда эти предметы, не имеющие как будто особой цены, существующие только для кратковременной забавы. Нередко игрушка заботливостью исполнения оставляет далеко позади себя аналогичные предметы культа. Предмет, изготовленный с целью культа, весьма часто делается небрежно, как будто изготовитель боится слишком ясно выразить свою мысль, считает это ненужным. Может быть, справедливо предположение Гэрнеса, что на низшей ступени развития и не могло быть стремления достигнуть точности в священном изображении. Оно не было заместителем божества, но только его местожительством. У древнейшего человека не было стимула
—стр. 101—
приблизиться в изображении к изображаемому; может быть, он даже старался не останавливаться на деталях 39). Но этого мало. Особая психология руководит человеком при отправлении религиозных действий — как бы сознание сверхчувственного, стоящего вне требования реальности, которое дает естественный толчок к символизации. Мысль некультурного человека в области религии быстро ассоциирует представления, отбрасывает часто видимость и углубляется в суть, расширяет содержание. В игрушке, наоборот, видно часто стремление вызвать представление о действительности, сделать игрушку похожей на оригинал. Где процветает искусство резьбы по кости и по дереву, оно выступает на помощь мастеру. Эскимосские костяные фигурки птиц, игрушечные сани, каяки и пр. исполнены с обычным для этого народа мастерством. Резные из дерева фигурки-игрушки племен северо-западного побережья Америки, хранящиеся в Берлинском этнографическом музее, полны реализма. Такова, напр., женщина, кормящая ребенка, — положение ребенка на руках женщины с свесившимися вниз ножками схвачено удивительно верно. Также игрушка — байдара с двумя отдыхающими в ней индейцами: один согнул ногу, другой лег поперек ладьи и упер в один борт лодки скрещенные ноги, в другой — закинутые за голову руки 40). У гиляков, пишет Шренк, одежда детей „с точностью воспроизводит одежду взрослых. У пояса, который придерживает шубу и передник на маленьких гиляках, висят все те же предметы, как и у взрослых: трутница, огниво, орудие для очистки трубки и т. д. Только все эти вещицы вырезаны из дерева в миниатюре“ 41). М. Шмидт привез от гуато (Ю. Америка) игрушку — музыкальный инструмент, в точности похожий на подобное же музыкальное орудие взрослых. Игрушечный лук гуато
—стр. 102—
воспроизводит способ прикрепления тетивы к деревянной части лука 42). В коллекции кукол индейских племен, собранных г-жею Диккерман, имеются, между прочим, кукольные колыбели апахов и плоскоголовых индейцев (Fleathead) — точные модели настоящих 43). Женщины С. Америки, изготовляющие куклы для своих девочек, одевают их согласно племенному обычаю. На голову оне прикрепляют человеческие волосы и устраивают обычную прическу индейцев, татуировку, прикрепляют губные украшения там, где они в ходу 44). Среди игрушек индусских детей можно отметить ручные жернова 45). У детей в Венгрии — тележки, скрипки, самострелы, косы и пр. предметы обихода 46). Игрушечные щиты у туземцев Квинслэнда являются воспроизведением в маленьком виде щитов взрослых: их украшают одинаковым орнаментом 47). Таким образом, игрушки могут иногда служить моделями; к ним применяют иногда усвоенные народностью технические приемы. Также сильно иногда на них влияние искусства народа: условные формы орнамента и стилизации человеческих и звериных образов переходят и на них.
Но далеко не всегда. Если всмотреться в образцы игрушек всех народов и всех времен, невольно поражает их большое сходство друг с другом. Как будто бы человечество издавна выработало и сохранило веками и тысячелетиями определенные типы коньков, быков, птиц, человеческих фигур и т. п. Объясняется это тем, повидимому, что психические основы при изготовлении игрушек везде были и остались одинаковыми. Игрушка — плод свободного творчества. В создании ее участвует стремление дать представление о предмете, толчок фантазии, которая могла бы самостоятельно уже работать дальше в известном направлении.
—стр. 103—
Чтобы дать этот толчок воображению, особенно живому детскому, требуется немного. Ведь и создает игрушку само воображение. Оно не затрудняется видимым несоответствием форм; то, чего недостает глазу, оно добавляет от себя; небольшая аналогия — и представление вызвано.
Игрушка из Гаскони, сделанная из кукурузы. | Кукла из соломы Тамбовской г. Колл. Моск. Рум. музея.
Вот почему в изготовлении игрушки ясно выступает прежде всего неразборчивость в материале. Умелые руки из всего сделают игрушку. Куклы из кукурузного початка мы встретим одинаково у кафрских народов 48), у индейцев С. Америки 49) и у крестьянских детей в Провансе и в Венгрии. Венгерские крестьянские дети играют в куклы, сделанные из цветка мака 50); во Франции подобные куклы называют enfants de choeur (намек на красные одежды прислу-
—стр. 104—
живающих в церкви детей) 51). В Медынском у., Калужской г., девочки свертывают куклы из лопушиного листа 52). Куклы, искусно свернутые из соломы и сена из Калужской г., представлены в Румянцевском музее. Самоеды утилизируют для своих кукол утиные клювы, которые своей округлой формой дают представление об округлости человеческой головы 53). Во всяком случае каждая народность все же в известной степени ограничена в выборе материала окружающей ее природой; отсюда известные формы возможно встретить лишь в определенных районах. Материал, таким образом, до известной степени характеризует игрушки данной местности.
Кукла-полено Смоленской губ. Колл. Куст. муз. Моск. Земства.
Другая характерная черта, общая игрушкам всего мира, — это довольствование одной-двумя чертами, вызывающими представление, намеком, напоминанием, сходством. Простое полено обращается в куклу в руках девочек Смоленской губернии и Венгрии, потому что оно в верхнем своем конце повязано платочком и завешано „фартучком“ 54). Деревянный чурбанчик, поставленный стоймя в середине игрушечного эскимосского каяка 55), потому — „человек“, что на нем сделана зарубка, обозначающая шею и голову, потому, что он поставлен в середину лодки, там, где при-
—стр. 105—
ходится люк для сиденья в эскимосском челне. Белая палочка из Сев. Камеруна (Африка) потому обратилась в куклу, что на нее наклеили кусочки черного воска, дающие представление о голове и плечах 56). Но вот к такой же палочке-туловищу в нижнем конце прилепили еще кусок воска и в него вставили две палочки потоньше — „ноги“. Это еще более совершенная человеческая фигура. А так как к палочкам — „ногам“ прилепили еще по кусочку воска, — „ступни“, она имеет возможность стоять 57). Вот еще столбик — „женщина“ — хаусса (Африка) не обманется в обозначении. Это, несомненно, женщина, у которой через носовую перегородку продето носовое кольцо 58). Вот кукла бахау (Ц. Борнео) — свернутый из куска лыка комочек, без головы; но это „человек“, потому что у комочка пришиты к плечам серьги, те характерные для племени кольца-серьги, которые сильно оттягивают книзу ушные мочки 59). У эскимосских кукол нет лиц (у многих кукол зырянских, самоедских, русских и
Эскимосские куклы. Boas, The Central Eskimo etc.
—стр. 106—
венгерских крестьянских девочек также не намечено черт лица) — все равно, это „эскимос“, потому что у него есть голова, руки, ноги, потому что он одет в меховую эскимосскую одежду определенной местности, потому что у него на голове капюшон 60). Глиняное туловище на четырех палочках (Африка) — „конь“ оттого, что к нему приделаны узкая шея и голова, напоминающая лошадиную; а гордая грива изображена поставленными стоймя, следом друг за другом треугольниками 61). Точно так же сартская игрушка изображает „коня“, потому что у фигурки — голова, подобная лошадиной, сзади загнутый хвост и на спине надрезы, напоминающие седло 62). Рога той или другой формы превращают фигурку в быка, антилопу, козла и пр.; голова и две ноги делают из плоской дощечки образ животного в зырянской игрушке 63); искусно расщепленная деревянная дощечка с оттянутыми книзу и кверху защепинами в виде ног
Кукла без лица из Смоленской г. Колл. Куст. муз. Моск. Земства.
Самоедская игрушка.
—стр. 107—
и рогов становится оленем у самоедов 64). Головка с клювиком, округлое туловище, веерообразный хвост во всех странах земного шара дадут понятие о птице. Африканскую, американскую игрушку, фигурки, добытые путем раскопок в областях древних культур, не отличишь в этом отношении от современной глиняной свистульки на русской ярмарке. И здесь проявляется стремление сделать предмет, фигуру похожей на оригинал. Сущность лишь в том, что для сходства достаточно одного-двух указаний, что это сходство улавливается быстро и легко.
Птицы Владимирской г. Собств. Н. Д. Бартрам.
Эта способность по намеку открывать целое характерна не только для игрушки, но и для предметов культа и магии, в частности — для человеческих и звериных изображений, изготовляемых для серьезных целей; оно дает также отпечаток орнаменту многих народов. В этой способности быстро ассоциировать представления малокультурный человек далеко оставил за собой представителей народов цивилизованных: он видит подобие там, где европейцы не могут его усмотреть. Если не иметь перед собой последовательного ряда куколок карайя (Ю. Америка), так называемые likokô, указывающих в разновидностях на развитие человеческой фигуры, нельзя было бы угадать „человека“ в веретенообразном предмете, в котором помечены только рот и пупок 65). Не всякий угадает также в косточке, обвязанной тряпочкой,
—стр. 108—
Куклы карайя. Ehrenreich, Beiträge etc.
„Мужчина“ и „женщина“ бороро. Steinen, v. d., Unter d. Naturvölkern etc.
куклу тоба 66). Еще трудней признать за человеческие изображения, более того, за „новорожденного ребенка“ оклеенные перышками и пушком тыквы, привезенные ф. д. Штейненом от туземцев Центральной Бразилии 67), или за „мужчину“ и „женщину бороро“ (Ю. Америка) — полоски пальмовых листов, свернутых по длине и перевязанных или нитью или поперечной полоской (намек на шнурок вокруг бедер мужчины и бедреную повязку женщины) 68), или еще за оленя полоску, свернутую особым образом у нагукуа 69). Если встретить австралийскую девочку с развилистой веткой на
„Олень“ нагукуа. Steinen v. d.; ор. cit.
—стр. 109—
шее, едва ли догадаешься, что она носит на себе свою куклу, подобно тому, как носит взрослая мать живого ребенка: развилины ветки обозначают ноги, свесившиеся с плеч 70). Куклами в Квинслэнде служат также отрезки Calamus; нижняя часть расщепляется, и обе половинки надламываются так, что напоминают ноги, согнутые в коленках. Такие куклы называются Kuchara — это название дают иногда и маленьким детям. Эти куклы не имеют ни головы, ни рук; их не одевают, не навешивают на них украшений 71). Столбик — „туловище“ и „ноги“ — с достаточной ясностью вызывает представление о человеческой фигуре.
„Кукла“ австралийской девочки. Roth. Games etc.
„Кукла“ из Квинслэнда. Roth, Games etc.
Сравнить с этими детскими игрушками можно и многочисленные предметы культа. „Древесный народ“ у чукчей, часть их домашней святыни, — развилистые сучьи (ноги) 72). Ина́у айнов, „деревянные люди“ — заструженные палочки с головкой и зарубками, намечающими некоторые органы 73). Шест с зарубками, намечающими шею, мы встречаем на местах погребения остяков, в местах культа индейцев пуэбло. Бесчисленны примеры подобной трактовки человеческого изображения. С поднятием культурного уровня и развитием искусства в народе появляется стремление и умение более реально изображать человеческий облик. Это уменье иногда достигает большого совершенства, и в игрушках сохраняется иногда еще давнишняя примитивность восприятия.
—стр. 110—
IV
Изучение игр и игрушек вводит этнографа и в область духовной культуры человечества.
Общеизвестен факт, что когда-то религиозный обряд сохраняется иногда в виде переживания в детской игре. Любимая весенняя игра девочек в Муромском у. — „похороны Костромы“ есть древний обряд 74). Детский праздник у вотяков Пель-сион, сопровождаемый играми, — переживание старинного религиозного действия 75). Но, помимо таких игр-переживаний, существуют детские игры, являющиеся воспроизведением в забаве виденного и слышанного и в религиозной области. Дети и в этом отношении являются подражателями взрослых. Гиляцкие дети „играют в медведя, стараясь подражать тому, что проделывают взрослые на медвежьих празднествах. Один из мальчуганов представляет зверя со всеми его ухватками, а другие его дразнят, укрощают, водят — все, как в действительности“ 76). У нанди дети играют в обряды, совершаемые торжественно при переходе в зрелый возраст. Так как им запрещено употреблять некоторые слова, связанные с исполнением этих обрядов, они их заменяют описательными выражениями 77). Участие, более или менее деятельное, детей в религиозно-обрядовой жизни малокультурных народов отмечено многими путешественниками 78). Во всяком случае, у многих народов дети допускаются в качестве зрителей к этой жизни. Они рано приглядываются к пляскам, к маскированным лицам, изображающим духов, и пр., рано начинают подражать движениям взрослых. Вейле видел совсем крошечных малышей, которые едва умели ходить, а, между тем, более или
—стр. 111—
менее грациозно повторяли в своих движениях ритм одной пляски, участвуя в ней на ряду со взрослыми 79). В рассказах взрослых, в их обрядовых действиях дети знакомятся с мифическим достоянием своего народа. Образы, созданные воображением взрослых и властвующие над ним, не чужды и детскому миру. Они выступают и в детских играх. По представлениям туземцев Квинслэнда Wu-ingall — злокозненный дух, являющийся то в образе мужчины, то в образе женщины, красивой, с блестящей кожей, так как она намазана жиром; в руке у нее острая раскаленная докрасна копалка (заостренная палка, орудие, имеющееся у каждой австралийской женщины для выкапывания кореньев, личинок и пр.). Дети представляют, что— „ночь“, и они будто легли спать. Wu-ingall входит на небольшую „стоянку“, устроенную детьми, начинает отыскивать жертвы и „всаживает“ в них свою копалку, наносящую неизлечимую рану и, наконец, останавливается у разведенного огня. Тут-то все вскакивают и хватают ее 80).
Кукла — katchinas пуэбло. Hodge, Handbook etc.
Иногда вполне сознательно привлекают детей в качестве зрителей религиозных праздников и плясок в целях сообщить им религиозное образование, познакомить их с религиозными представлениями своего народа. С этой целью пользуются также игрушками. Известны куклы-игрушки, которые раздаются детям у племен пуэбло в определенные празднества. Они изображают так называемых katchinas — духов растительности, имеющих связь и с духами умерших родичей. Эти katchinas ежегодно появляются среди сво-
—стр. 112—
их соплеменников под видом маскированных лиц. Они и раздают куклы — katchinas девочкам на утро последнего дня весеннего празднества. Куклы заготовляются в кивах (святилищах) жрецами. Они не пользуются почитанием; они не изображают божеств, но маскированных ими лиц в соответствующих масках и одеждах. Таким путем дети учатся религиозным преданиям и символам 81). У племен Ю. Америки, посещенных Кохом, в качестве игрушек встречаются „прелестные модели масок из кукурузных початков“. Они изготовляются с тем, „чтобы будущие участники плясок, играя, выучились бы значению отдельных масок и маскированных плясок“, и являются точными воспроизведениями настоящих масок 82).
Игрушечные модели масок в Ю. Америке. Koch, Zwi Jahre etc.
—стр. 113—
Но помимо игр, подражающих религиозным действиям и обрядам, игр переживаний, перед нами возникает еще интересный вопрос: не являются ли сами игры, по крайней мере, некоторые, в основе своей культовым действием? Религиозное значение игр подтверждается тем, что они иногда входят необходимой частью в религиозные празднества и, очевидно, содействуют, как в некоторых случаях и пляски, их действенности. Бега на некоторых празднествах пуэбло являются религиозным обрядом 83). На связь игр с религиозными действиями обратил внимание исследователь племен Ц. Борнео, Ниейвенхуис. Отдельные игры строго приурочены к определенным празднествам; эти же последние явственно отмечены религиозным характером. Одни увеселения имеют место при празднествах засева, другие — при малом и большом празднестве жатвы, при начале жатвы и новогоднем празднестве. Каждое действие при обработке рисовых полей у туземцев Ц. Борнео, пишет Ниейвенхуис, отличалось особыми религиозными обрядами, религиозными запрещениями и определенными играми. При праздниках жатвы пускали кубари и выступали маскированные лица; когда убирали в житницу новую жатву, стреляли друг в друга глиняными шариками из небольших выдувальных трубочек, а в прежнее время при этом случае происходили примерные схватки с деревянными мечами. При новогодних торжествах мужчины изощряются в борьбе, прыганье, беге, сражаются и с женщинами, что вызывает большое веселье; главным орудием при этом служат бамбуковые сосуды, наполненные водою 84). Религиозное значение игр в данном случае подчеркивается еще тем, что в другое время они запрещены взрослому населению, тогда как от этого запрещения, как и от других, носящих религиозный характер, освобождены дети, не
—стр. 114—
достигшие совершеннолетия 85). Ниейвенхуис отмечает также и то, что некоторые действия жречествующих лиц во время их служения воспроизводятся непосвященными в виде увеселения 86).
Религиозное значение имеют или имели, повидимому, игры и у с.-американских индейцев. В известные виды игр не играют дети, а только юноши и девушки и взрослые мужчины и женщины, при этом в определенное время года, при известных празднествах и при соблюдении определенных религиозных обрядов 87). За каждою игрою скрывается обряд, в котором игра когда-то занимала выдающуюся роль. Обряд в настоящее время уже исчез. Игра стала забавой, но иногда возможно в правилах игры открыть прежнее соотношение. Обряды, сопровождавшие игры, имели целью лечение болезней, изгнание злых духов, вызывание дождя, плодоносности полей, размножения животных видов 88). На алтарях хопи среди других предметов выставляли такие, которые употребляются при играх. Игра в серсо соединялась с идеей размножения, плодородия; внутри обруча делается переплет, напоминающий паутину — эмблему Матери Земли 89). Другая игра, в которой фигурируют четыре деревянных трубки или чашки, посвящена богам войны; четыре трубки или чашки имеют отношение к четырем странам света. Во время обрядового обхода полей у суньи стараются швырять ногой две небольшие разрисованные палочки; повидимому, эта забава в прежнее время имела целью оградить посевы от бурь и заносов песком. Игра в обруч (Wheel and Stick game) имеет символическое значение в связи с одним солнечным мифом. Существует разновидность этой игры, имеющая религиозный характер: ее играют жрецы в целях гаданья и при лечении болезней 90). У бакаири (Цент. Бразилия) начало подсечных работ в лесу
—стр. 115—
ознаменовывается обрядовым обходом молодежи селения и обрядовой пляской. И в эту же ночь на площади, по свидетельству исследователя-европейца, происходила оживленная борьба, а вечером накануне взрослые упражнялись в стрельбе из детских луков 91).
Игра в кости, в которой выказывают такое страстное увлечение герои древне-индусской литературы, упоминается, между прочим, и в качестве обрядового действия в церемониях вступления на престол царя. Царь должен был играть в кости с брамином, воином и крестьянином. Он поочередно обыгрывал их. Но затем произносил следующую формулу: „Я отдаю брамину то, что выиграл у него; воину я отдаю, крестьянину я отдаю. Пусть право царит в моем государстве“. „И хотя, — пишет Анри, — тексты видят в этом обряде как бы подтверждение прав собственности царя на все достояние его подданных, вряд ли можно сомневаться, что вначале он не столько имел юридическое значение, сколько магический характер“ 92).
Вспомним, что и обрядовая жизнь русского и западно-европейского крестьянина тоже переплетена с играми, из которых некоторые приурочены к определенным обрядам и празднествам.
Что играм придавалось значение большее, чем простому развлечению и забаве, доказывают, между прочим, мифы некоторых народов об их происхождении. Игры оказываются учрежденными или божествами или так называемыми „культурными героями“ — мифическими личностями, устроившими мир, давшими человечеству свет солнца, месяца, звезд, научившими его началам культурной жизни. По преданию племени хупа, в Калифорнии, игры были выдуманы Творцом и его братом; они же первые начали стрелять в цель из лука
—стр. 116—
(спортивная игра) 93). Игры появляются и в мифах других северо-американских племен. Божества играют первыми в известные игры, становясь их учредителями 94). На Гервейских) островах предание повествует, что бог Тане вызвал бога Ронга на состязание: боги пускали змея, и Ронго остался победителем, так как он запасся более длинной веревкой; это был первый случай пускания змей. Люди научились этой игре у богов. Первого пущенного змея зовут именем Ронго и посвящают его этому божеству 95). Не только игры, но и другие действия, которые мы в настоящее время привыкли считать увеселениями и которые у малокультурных народов и по сию пору освящены религиозным значением, оказываются в мифах изобретением и учреждением мифических личностей. Так, два брата — мироустроители у бакаири (Ц. Бразилия), Кери и Камэ, после целого ряда культурных подвигов, добыв солнце и месяц, огонь и воду, уменье плести верши и ловить рыбу, изготовлять гамаки для спанья и т. д., создав целые племена индейцев, — построили хижину для празднеств, изобрели флейту (имеющую и религиозное значение у бакаири) и созвали людей на пляску. Пришел народ и плясал под звуки флейты и пил охмеляющий напиток; сделали они себе также одежды и маски и трясли погремушками и дули во флейты. Так были учреждены празднества у бакаири 96).
Наконец, в религиозных системах и мифологиях некоторых народов мы встречаем духов и божеств, так или иначе связанных с определенными играми. Apsarâs и Gandharvas — покровительницы и покровители игроков в кости. Гимн, обращенный к богиням, называет их: „пляшущею с костями“, „умелою в игре“, „находящих удовольствие в игре в кости“. Другой гимн обращен к самим костям, как к божествам: „Боги, сожительствующие вместе, — таково ваше
—стр. 117—
имя, потому что вы, о кости, могущественны видом, поддержка царского достоинства” 97). У древних мексиканцев Xolotl был богом игры в мяч и лучшим игроком среди богов 98). Божеств, покровителей игр, мы встречаем и у северо-американских племен. Предметы, служащие для игры, выставляются среди других жертвенных предметов на алтарях божественных Близнецов у суньи 99).
Погремушка из орехов у словенцев. Колл. Рум. муз.
Не безынтересен также тот факт, что предметы, в которых мы привыкли видеть игрушки, у некоторых малокультурных народов служат одновременно и для детской забавы и для более серьезных целей, а именно — культовых.
—стр. 118—
Погремушки словно созданы для утехи маленьких детей. Соорудить ее крайне просто и легко. Вадшагги дают в руки ребенку длинные сухие стручки одного растения, еще сидящие на ветке. Сухие горошины в стручке издают шум 100). Обилие материала для погремушек имеется в Африке: плоды хлебного дерева, тыквы разных видов обращаются в руках черных детей в погремушки — стоит только бросить в них несколько камешков или твердых семян 101). Легкость изготовления погремушки обусловливает ее распространенность в качестве детской игрушки. В то же время погремушка известна в этнографии, как предмет, употребляемый при религиозных плясках. Погремушка у бакаири, как мы видели, изобретена миростроителями. С ней справляют свои религиозные пляски и другие племена Ю. Америки. В С. Америке погремушка употребляется только при обрядовых и религиозных плясках 102). У племен северо-западного побережья С. Америки погремушки, благодаря высоко развитому искусству резьбы, представляют иногда сплетение различных мифических фигур в характерном для данной области стиле 103). Погремушки, трещотки и прочие „вещицы, доставлявшие только удовольствие детям, приводили в неистовство принимавших участие в культе Бакха и Исиди. Афины во время торжеств часто оглашались звонкими кроталами, а в Риме толпа, сопровождавшая жрецов Исиди, потрясала священными систрами“ 104). Также широко распространена и другая игрушка — кубар или волчок. Она была известна и народам древности 105). Их изготовить также до чрезвычайности легко. У вадшаггов плачущего ребенка успокаивают следующим образом: проденут сквозь круглый плод палочку и, повертев ее между ладонями, придают ей вращательное движение 106). У племен Вост. Африки волчок делается из круглого кусочка тыквенной корки, в
—стр. 119—
которую продевают палочку 107). Но кубарь не всегда и не у всех народов является только игрушкой. У бахау Ц. Борнео в пускание кубарей играют взрослые только в определенное время, а именно — в течение празднеств засевания риса 108). Особенное значение этой игрушки у племен Ц. Борнео явствует еще из следующего. Каждый бахау хранит в особой плетушке (legen) некоторые предметы, „игравшие роль в его жизни и которых нельзя уничтожить, потому что их души стали бы мстить ему“. Среди этих предметов, относящихся к первым годам жизни ребенка и хранение которых признается нужным и у других народов (первая одежда, предметы, связанные с обрядом дачи имени, и пр.), находится и палочка, которой ребенок впервые выкапывает ямки для сеяния риса, и кубарь, которым он в первый раз играл на празднестве засевания риса 109). — Ходули — детская забава, известная в разных местностях земного шара; „для того, чтобы изобрести ее, не требовалось особого напряжения ума“ 110), и она могла возникнуть самостоятельно у отдельных народов. У суньи, напр., мальчики употребляют вместо ходуль палки с крючками, служащие для выкапыванья ямок при посеве кукурузы 111); ноги ставят на крюки. Но ходули мы встречаем в Вост. Африке в одной из сцен, сопровождающих обряд посвящения девушек. Появляется замаскированная фигура на ходулях, при чем хождение на них, благодаря особому устройству ходуль, нельзя считать за забаву. Это доказывало быстрое утомление исполнителей 112). У майя существовала пляска на ходулях в честь птичьего божества Jaccocahmut 113). — Игра в мяч в многочисленных разновидностях — универсальная забава 114). Но иногда она входит в состав празднеств и в таком случае соприкасается с другими характерными для этого празднества обрядовыми действиями. Так,
—стр. 120—
например, у эскимосов игра в мяч заканчивает большое ежегодное празднество, знаменующее победу над зловредным мифическим существом Sedna и протекающее по определенному ритуалу 115). Обрядовым же действием можно считать игру в мяч в церемониях принятия эскимосами чужестранца 116). На религиозное значение игры в мяч у древних мексиканцев и на возможное отожествление мяча с солнцем указывает Преусс 117). Мяч у с.-американских индейцев был священным предметом, до которого нельзя было касаться руками 118); он являлся символом солнца, месяца, земли 119). — Ревун, как известно, предмет, связанный с культом. В Австралии звук его внушает страх женщинам, указывая им на присутствие духа; они бегут тех мест, откуда слышен ревущий звук этого инструмента. Но в некоторых местностях Австралии ревуна увидишь в руках детей в качестве игрушки — и не только мальчиков, но и девочек; в других местностях ревуном забавляются только юноши и мальчики. В Bloomfield способу употреблять его мальчики обучаются при обряде первого посвящения; но, научившись, они могут употреблять его публично, следовательно, и пред женщинами 120). В С. Америке ревун употребляют при совершении обрядов у хопи, суньи, навахов, апахов и др. У навахов звук ревуна считается воспроизводящим голос громовой птицы; ее часто изображают на этом инструменте. На ревунах апахов, хопи и суньи изображается символ молнии; их пускают в ход, чтобы призвать тучи, молнии и дождь, иногда и ветер. Ревун соединяется в представлениях северо-американских племен с дождем, ветром, молнией, иногда с духами. Но у некоторых племен он встречается, как детская игрушка, и Кэлин предполагает, что игрушка есть подражание предмета культового 121).
—стр. 121—
Вейле видел в Вост. Африке в руках очень маленьких мальчиков особого вида флейты, в которые играют большие мальчики при совершении обрядов, знаменующих их переход в зрелый возраст. Игрушкой служит также род погремушки, так называемая Kakale, употребляемая в ритуальных целях при тех же обрядах 122).
Из этих фактов можно вывести заключение, что у некоторых, по крайней мере, народов известные предметы культа и некоторые игрушки совпадают. Может быть, предмет культа дозволено было воспроизводить в целях забавы, подобно тому, как не считалось не только предосудительным, но даже желательным подражание со стороны детей деятельности взрослых и их культовым действиям в целях воспитательных. Может быть, религиозная мысль не находила преткновения в этом употреблении в светских целях предметов, связанных с культом. Может быть, в иных случаях, предметы обыкновенные, служащие в обиходе и т. д. (напр., палки, служащие при земледельческих работах), признавались иногда пригодными для совершения религиозных действий. Они этим самым освящались, переходили иногда в культовые предметы, оставаясь в то же время предметом обыкновенным, благодаря чему возможно было и употребление их в целях игры. Во всяком случае, область обрядовой и серьезной деятельности и область забавы иногда близко соприкасаются 123).
Такое сближение ясно особенно по примеру одной игрушки, именно куклы. Мы привыкли видеть в кукле предмет забавы для девочки, над которой она проявляет первый проблеск врожденного материнского инстинкта. Однако некоторые данные в этнографии указывают, что куклы играют и другую роль. Девушки и женщины хранят куклы с определен-
—стр. 122—
ной целью: они, даже тогда, когда употребляются для игры, обеспечивают женщине возможность иметь детей. Куклу, как магическое средство вызвать появление на свет детей, мы встречаем не только у малокультурных народов, но и в обрядах крестьянского населения Европы. На это значение куклы было указано в этнографической литературе 124). В Квинслэнде девочки и женщины играют с конусообразным предметом, изображающим ребенка; они носят его на руках, как крошечных детей. Росз предполагает, что эта „игра“ является магическим средством, чтобы иметь красивых и здоровых детей 125). Чукотские девушки, выходя замуж, уносят с собой свои куклы и прячут их под изголовье, желая иметь детей. Куклы переходят от матери к дочери, с ними не расстаются, чтобы не отдать вместе с ними залог плодородия семьи 126). Предмет, в одном случае являющийся игрушкой, в других служит магическим средством, согласно принципу так называемой симпатической магии — „подобное вызывает подобное“: человеческое изображение, особенно малых размеров, по-нашему „кукла“, способно вызвать появление на свет живого человека. Насколько в магическом действии молоденьких туземок Квинслэнда имеется в наличности элемент игры, трудно определить в виду юного возраста „совершеннолетней“ женщины. Также трудно определить, поскольку в игре девочки с куклой определяется сознание, воспитанное на взглядах окружающих, что возня с любимой игрушкой обеспечивает ей в будущем ценимое в женщине преимущество: быть матерью работоспособных членов семьи.
Во всяком случае, этнограф должен иметь в виду это наивное смешение в жизни предметов, употребляемых для забавы и для серьезных целей. Одни и те же предметы служат целям, по-нашему, совершенно несходственным — как
—стр. 123—
будто ум малокультурного человека менее останавливается на форме и ценит только суть, ту идею, которую он вкладывает в нее. Известен факт, что вогулы, напр., приобретают детские игрушки русского изделья в целях культа, на ряду с изображениями, специально для этого изготовляемыми русскими торговцами 127). Но и с тем же простодушием, с которым вогулы видят в детской игрушке только человеческое изображение, пригодное вполне для выражения их религиозной идеи, и девочка-туземка Целебеса, которую имели случай наблюдать бр. Саразин, играла, как с куклой, с грубым человеческим изображением домашнего божества Teteles. Она видела в деревянной фигурке своего предка только человеческое изображение, которое отвечало ее собственной идее 128). И мальчик гиляк, которого видел Шренк играющим с резным бурханом — „медведем“, в данный момент усмотрел в этом изображении пользующегося почитанием зверя только удачный предмет игры 129).
Эти факты напоминают, с какой осторожностью должен оценивать этнограф наблюдаемое им явление в среде каждого отдельного народа: предмет, определяемый этнографом по мерке цивилизованного европейца, может иметь совершенно другое значение в глазах туземца.
Известен, например, трогательный обычай у многих народов класть в могилу детей их игрушки, — в данном случае мы действительно имеем перед собой игрушки. Но в иных случаях — „игрушечные“, с нашей точки зрения, изображения людей, животных, предметов обихода и пр. имеют уже другое назначение. Они приготовлены ими как замена жертвы подлинного объекта (символизация жертвоприношения) или с магической целью или для воплощения в чувственном образе идеи (как, напр., в ex voto, где изображение предмета желаемого является, так сказать, материализацией молитвы) и пр.
—стр. 124—
V.
Слово „кукла“ употреблялось и употребляется до сих пор с большой неразборчивостью в этнографических сочинениях 130). Не всякое человеческое изображение есть „кукла“, — название, которое следовало бы оставить только за человеческим изображением, служащим для игры и забавы. Та „кукла“, которую носит с собой женщина-оджибвейка, как заместителя умершего ребенка 131), есть изображение покойника и входит в обширную категорию подобных изображений умерших: дедов, отцов, мужей, жен и пр. 132). Изготовление же подобных фигур умерших составляет особый отдел культа мертвых. Наименее развитый тип этих фигур представляют, может быть, свернутые одежды покойника, род узла или подушки, заменяющих его самого 133), обрубок дерева или другое примитивное изображение, удовлетворяющее понятию о человеческой фигуре 134). У народов с высокоразвитым искусством резьбы эти изображения исполняются в определенном стиле, в виде законченных человеческих фигур 135). Слово „кукла“ в применении к подобным изображениям только затемняет тот глубокий религиозный смысл, который вкладывают в них изготовители. „Я припоминаю, — признается в своей ошибке исследовательница туземцев Западной Африки, — как однажды я пыталась занять больного ребенка человеческой фигуркой, находящейся близ него и которую я сочла за его куклу. Ребенок взглянул на меня жалостливо своими большими глазами“. Оказалось, что это была не игрушка, а изображение его умершего близнеца, и оно служило „местопребыванием для души умершего“ 136). Так легко впасть в ошибку при оценке этнографических явлений.
—стр. 125—
„Раз два друга сойота (особенно в старое время) захотят породниться друг с другом, а детей у них нет, то, чтобы в случае рождения ребенка никто не успел предупредить сватовство, один делает миниатюрную игрушечную юрту сажает в нее куклу и подносит ее другу; тот спрашивает: „Что это у тебя?..“ получает подарок (тодаз’н) и коня ас-беле, т.-е. происходит символический обмен — раздел родового имущества“ 137). Очевидно, что в описанном символическом обряде слово „игрушечный“ — неудачное выражение: юрта и кукла служат материализированным выражением своего желания.
Обычай изготовления человеческих изображений широко распространен, и вытекает он из различных оснований. Разные по существу идеи, вера в законы магии проявляются в человеческих изображениях, то поставленных в связь с деторождением или лечением болезней, то фигурирующих в культе мертвых, в обрядах аграрных, в черной магии и пр. 138) Это проявление во вне религиозной идеи, осуществление принципов магии заслуживает глубокого внимания этнографов.
Звериная маска из Ц. Бразилии. Steinen, v. d. Unter d. Naturvölkern etc.
Мы уже указывали, что надо уметь различать человеческий облик в смутных иногда очертаниях, в предметах, ничем, повидимому, не напоминающих человека. Мало того, не всегда легко отличить человеческое изображение от звериного. И в пластических и иных изображениях анимистические представления сливают природу зве-
—стр. 126—
риную и человеческую. Как в мифах нередко действуют звери с человеческими свойствами — зверь-человек, и обратно — люди-звери, так и в некоторых изображениях звериные лица не разнятся для европейца от человеческого, хотя узнаются легко туземцами по характерным признакам. Примером могут служить деревянные маски племен Ц. Бразилии, изображающие зверей, но с человеческим носом, ртом и глазами. Указания на соответствующее животное имеются в стилизованном орнаменте на поверхности маски, нарисованных рыбьих плавниках и пр. 139). Маска, изображающая птицу у карайя (Ц. Бразилия), представляет человеческое лицо; губы сделаны из воска, зубы вставлены деревянные. Человеческую же фигуру представляют и наряды лиц, изображающих разных животных 140). На одном сосуде (Medicinschale) суньи, хранящемся в Берлинском этнографическом музее, изображена лягушка; при этом голова ее представляет человеческое лицо в характерной для искусства суньи стилизации 141). Маска маконде (Вост. Африка), изображающая зайца, на первый взгляд напоминает человеческое лицо 142). Лишь вникнув в условные черты орнамента племен северо-западного побережья С. Америки (так называемый „глазной орнамент“), можно отличить в человеческих на первый взгляд лицах образы тотема — ворона, медведя
Маска „зайца“ из Африки. Weule. Wiss Erg.
—стр. 127—
и пр. 143). Взгляд на природу животных, предположение близости между ними и человеком объясняет возможность подобной трактовки.
Частое употребление в разных целях человеческих изображений ставит перед нами вопрос: можно ли считать куклу „первой и естественнейшей игрушкой ребенка“ 144), — и не является ли она лишь позднейшим подражанием человеческим изображениям, изготовленным с более серьезной целью?
Такого мнения держится, между прочим, Гэрнес. „Немыслимо, — говорит он, — предположить, чтобы скульптура началась с заботы о предполагаемых потребностях детей. Если в настоящее время у народов первобытных (Naturvölkern) встречаются куклы в качестве игрушек, то, наверное, подобные фигуры изготовлялись для других целей, и лишь постепенно, благодаря утрате их первичного значения, они опустились до детской забавы“ 145). Первыми человеческими изображениями, действительно, как указывают Гэрнес и Шурц, могли быть в глазах представителей малокультурных народов иногда странные скалистые образования, корни растений и пр., представляющие некоторое сходство с человеческим обликом 146). Далее, может быть, старались двумя-тремя удачными штрихами придать им еще большее сходство с человеком. Позднее, человеческая рука научилась уже самостоятельно создавать человеческий образ. Но во всех случаях малокультурный человек соединял с изображением серьезную, часто религиозную мысль. Лишь позднее уменье изображать человека было применено и к созданию игрушки. И не является ли само обращение с куклами, их одевание, кормление и пр. воспроизведением действий взрослых над объектом культа?
—стр. 128—
Ведь и с „божками“ своими и „бурханами“ народы малокультурные обращаются так же, как дети со своими куклами 147).
„Инау“ — примитивные человеческие фигуры, исполненные айнами из стружек, волокон трав и т. д.
Из статьи Штернберга. „Ежегодн. Русск. Антроп. Общества“. Спб. 1905.
Умственное состояние первобытного человека, по мнению Гэрнеса, исключает предположение, что древнейшие человеческие изображения давались в руки детям в качестве игрушек 148). Действительно, с человеческой фигурой связано у малокультурных народов, между прочим, характерное представление, будто она является чем-то оживленным: „первобытный человек не может вообразить образа без души“, говорит Гэрнес 149). Эти представления встречались как в верованиях, так и в преданиях многочисленных народов. У туземцев о-вов Торресова пролива существуют деревянные изображения, так называемые madub; предполагают, что они по ночам оживают и ходят вокруг плантаций с ревуном; от звука ревуна произрастает растительность 150). Гиляки верят, что всякое изображение имеет душу того целого или части живого существа, наподобие которого оно сделано. „Фигура“ — чхнаj — исполняет приказания сделавшего ее и идет, куда он ее посылает, сражается за него и пр. 151). Оживлен-
—стр. 129—
ными представляются инау — заструженные деревяжки у айну, „древесные люди“ — веточки с развилками у чукчей. Также и в преданиях многих народов человеческая фигура представляется оживленной. Родоначальник маконде вырезал себе из дерева фигуру и поставил ее стоймя; ночью фигура ожила и стала женщиной. И в воспоминание о родоначальнице, — стоявшей стоймя фигуре, родоначальник велел потомкам хоронить своих покойников стоймя 152). Представление об оживленности человеческого изображения должно было внушить и особое к ним отношение, выражаться и в чувстве вызываемой им жуткости. Отголоски более примитивных представлений чувствуются поэтому предрассудке багдадских женщин не давать детям кукол в качестве игрушек: они думают, что куклы могут неожиданно ожить и принести вред детям 153). При таких воззрениях на человеческое изображение невольно является мысль, что должно было пройти порядочно времени, прежде чем в руки детей попало человеческое изображение в роли игрушки. Было бы также интересно изучить, не делались ли попытки чем-нибудь отличить изображение игрушки от изображения, изготовленного в других более серьезных целях: например, сокращением определенных черт уничтожить оживляемость. Характерно во всяком случае то, что самоедские изображения религиозного и культового характера имеют намеки на человеческие лица, куклы же игрушки снабжены головами из утиного носа.
„Обские остяки и ямальские самоеды делают своим детям, кроме (других) игрушек, также особые 2—3-вершковые куклы (окань), которые представляют из себя в одежде некоторое подобие женщин, но без человеческих голов, туловища и конечностей, чтобы избежать сходства со священным изображением, вырезаемым из дерева в честь и па-
—стр. 130—
мять усопших родственников со всеми деталями человеческого корпуса, хотя иногда и без рук, но всегда с отчетливой скульптурой лица. Лицо человеческое, даже грубо и едва-едва намеченное на бревне или палке, уже само по себе заслуживает уважения и почтения, так как ему безусловно есть в мире духов свой гомолог, и приделать его к кукле, к игрушке считается совершенно непозволительным и кощунственным, играть же и забавляться — тяжким грехом. Чтобы избежать этого и все же дать выход удовлетворению естественному желанию всякой девочки поиграть в материнство, употребляется вместо подобия человеческой головы верхняя челюсть утиного или тарпаньего клюва, которая пришивается к прямоугольному кусочку сукна, образующему „тело“ куклы. Каждую куколку, не имеющую, таким образом, ни рук, ни ног, одевают в меховой халатик женского покроя (сах), сшитый из обрезков оленьих, горностаевых или беличьих шкур, при чем к утиному клюву иногда пришивается пара веревочных женских кос; за пазуху халатика всовывается игрушечная детская люлька, но без ребенка“ 154). Весьма возможно, что лишение главного признака человеческого изображения (припомним, что в примитивном изображении бывают именно подчеркнуты характерные черты) — лица лишает его и сущности жизни. Вопрос этот требует изучения.
В связи с поздним или ранним возникновением в истории человечества куклы-игрушки стоит и вопрос о распространенности ее. Мы привыкли видеть в кукле естественную игрушку девочек, и, действительно, мы встречаем ее у многочисленнейших народов земного шара. Багдадские девочки, которым матери не давали в руки кукол, няньчили вместо них подушки и обрубки дерева. Ислам запрещает фигурные изображения человека, но девятилетняя супруга Ма-
—стр. 131—
гомета Айша привезла с собой в его гарем своих кукол, и Магомет сам играл в них 155). Мы видели, что в стремлении создать себе „ребеночка”, предмет для „материнских“ забот, девочки выказывают большую изобретательность и довольствуются сверченным из соломы, тряпок и пр. подобием человека, веткой с развилиной, камнем и пр., — и тут являясь часто лишь подражательницами взрослых. Но существуют указания в литературе и на то, что куклы не всегда являются любимой игрушкой девочек. В северо-восточной части Венгрии девочки не делают себе кукол, но предпочитают играть с мальчиками 156). „Куклами бедна негритянская девочка“ 157), отмечает Вейле относительно племен Вост. Африки.
Игрушечная доска для ношения ребенка. Niwenhuis, Quer durch Borneo.
У бахау Ц. Борнео, по свидетельству Ниейвенхуиса, куклы дают только грудным и очень маленьким детям. Как только девочка начинает бегать вне дома, ее уже не увидишь с куклой. Между тем у девочек имеются игрушечные доски для ношения маленьких детей, во всем похожие на настоящие, вплоть до украшения резным орнаментом и обвешивания их бисеринками и ракушками для защиты от злых духов. В эти доски девочки охотно играют, но носят их с собой пустыми. Ниейвенхуис ни разу не видел на них кукол 158). Подобные факты этнографы не должны упускать без внимания. Было бы интересно фактически проследить распространение кукол, а также поставить в известность, не находится ли большее или меньшее употребление их в связи с особым почитанием человеческого изображения или с утратой постепенно этого почитания в данной народности.
В. Харузина.
—стр. 132—
1) Andree, Ethnographische Parallelen u. Vergleiche. N. F. Lpz. 1889. s. 88—89. — Weule, Wissenschaftliche Ergebnisse meiner ethnographischen Forschungsreise in den Südosten Deutsch-Ostafrika. B. 1908. s. 91. — Weule, Negerleben in Ostafrika. Lpz. 1908. s. 348.
2) О трудности изучения детских игр у кафров именно благодаря этой черте говорит Кидд: Kidd, Savage Childhood. L. 1906. p. IX.
3) Kidd, op. cit. p. 4.
4) Weule, Negerleben. s. 348—350.
5) Weule, Negerleben. s. 348. — Wiss. Ergebnisse. s. 91.
6) Kidd, op. cit. p. 161. Ha сходство игр детей баронгов с европейскими указывает Junod, Les Barongas. Neuchâtel. 1898. p. 22, — y меланезийцев и полинезийцев. Bron, Melanesians a. Polynesrians. L. 1910, p. 51.
7) Классифицировать игры и игрушки можно на различных основаниях. Можно в основу деления класть употребление игрушки и наличность игры в разные времена года, при определенных праздниках и обрядах. Далее, игры и игрушки можно делить на игры и игрушки специально мальчиков и девочек или принадлежащих обоим полам. Точно такое деление наблюдается и в играх взрослых. Другие классификации ставят в основу деления главные действия в играх или предметы, служащие для игры. Например, классификация Кэлина игр северо-американских племен делит игры на: Games of chance (кости, игры в отгадку) и Games of dexterity (мяч, серсо, стрельба и проч.). Некоторые игрушки и игры отведены Кэлином под рубрику: Minor amusements, другие игры остаются не классифицированными. Culin, Games of the North American Indians. 24 Rep. of the Bureau of Etbnology. Wash. 1907. p. 31 и оглавление. В указателе Ходжа, повторяющем во многом Culin’a, отличаются игры (Games) от забав (Amusements), к которым причисляются, например, куклы, кубари и др., также игры взрослых и детей, пляски, рассказывание сказок. Hodge, Handbook of American Indians North of Mexico. p. I. Wash. 1907. p. 50—51, 483. Бэбкок делит игры вашингтонских детей на: 1) Ring Games, 2) Vis à vis Games, 3) Archway Games, 4) Games of Mimicry, 5) Jumping G., 6) Rigmaroles a. Jingles, 7) Catches a. Riddles, 8) G. of Hands a. Feet, 9) G. with toys, 10) G. of Transposition, 11) Guessing G., 12) G. of Search, 13) G. of Chase, 14) Child Stealing G. Babcock, Games of Washington Children. The American Anthropologist. 1888. July. VI. № 3. Росз клаccифицирует игры детей Квинслэнда на: 1) Imaginative G. (раcсказыванье сказок), 2) Realistic G., 3) Imitative G., 4) Discriminative G. (прятанье и отыскиванье, отгадка), 5) Disputative G. (мерянье cилами), 6) Toys. — Roth, Games, Sports, Amusements. North Queensland Ethnography. Bull. № 4. Brisbane. 1902. p. 7. — В своем Anleitung für ethnographische Beobachtungen u. Sammlungen in Africa u. Oceanien (изд. Берл. Museum f. Völkerkunde 3 Aufl. B. 1904) v. Luschan отводит особый отдел для игрушек, игр, спорта (К. Spielzeug, Spiele, Sport, s. 57—58). Игрушки он классифицирует на: 1) куклы, 2) трещотки, 3) погремушки, 4) оружие в малом виде, 5) змеи, 6) волчки, 7) мячи и игры с мячом, 8) остальные игрушки. Игры на и. с веревочкою (Fadenspiele, cat’s cradle), бои с палками, пляски с маскированными лицами, бои животных, ходули, спортивные игры, борьба, бег, гребля, плавание, перегонки, бросание камнями и т. п. (см. также Neumayer, Anleitung zu wissenschaft-
—стр. 133—
lichen Beobachtungen auf Reisen. 3 Aufl. Hannover. 1906. B. II. статью v. Luschan. Anthropologie, Ethnographie, Urgechichte, где повторена та же программа). Бек де Фукьер расположил материал в своей книге «Игры древних» изд. А. Иванова. Киев. 1877, по следующим отделам: 1) игрушки, 2) игры девиц, 3) подражательные игры, 4) игры с гонкой и увертливостью, 5) игры и упражнения силы и гибкости, 6) игры ловкости, 7) игры с животными, стр. XVII и оглавление. В своей известной книге «Русские детские подвижные игры». М. 1892. Е. А. Покровский классифицирует игры следующим образом: игры с беганьем и другими простыми движениями, игры с прыганьем, игры с мячом, игры с мячом и палками, игры с шарами, игры с палками и деревяжками, игры с костями, игры с камешками, зимние игры. Во 2-м изд. своей книги „Детские игры, преимущественно русские“. М. 1895, он добавил следующие рубрики: и. с игрушками, прыганье, состязание в стойкости, и. с вращательными движениями, символические и., и. с песнями и хороводами, и. с завязанными глазами, и. с веревочкой, жгуты, и. с летательными орудиями, домашние и. — у П. В. Иванова, «Игры крестьянских детей в Купянском у.». Харьков. 1890, аналогичная классификация: и. с палкой, и. с мячом, и. с ножичком, и. с дощечками и др., и. в кражу, и. в куплю-продажу, и. с ловлей, и. в ад и рай, и. с гонкой, и. с переговорами, припевом и песнями. — Интересен также вопрос о географическом распространении отдельных игр, что стоит в связи с вопросом о заимствовании или самостоятельном возникновении отдельных культурных явлений в различных отраслях человечества.
8) Roth, ор. cit. р. 7, 17.
9) Kidd, ор. cit. р. 16—17.
10) Roth, ор. cit. р. 9, pl. I, 1, 2, 3. — Также Roth, N. W. С. Gucensland Aborigines. L. 1897. p. 130—131. pl. XVII. В дальнейшем цитаты no Roth, Games etc.
11) Hanp., Kidd, op. cit. p. 172—173. Бросание камнями. в ямку у племен Ц. Борнео — Nieuwenhuis, Quer durch Borneo. B. II. Leiden. 1907. s. 139. — Culin, op. cit. p. 728. См. также разные виды игры в камешки у Покровского, «Русские детские подвижные игры». М. 1892. стр. 110—116; у мордвы: Шахматов, «Мордовск. Этногр. Сборник». Спб. 1910. стр. 114—115; указание на существование этой игры в Германии и в южной Индии. Karsten, Kinder u. Kinderspiele d. Inder u. Singhalesen. Globus. 1899. B. LXXVI. № 15. s. 233, y народов классической древности. Бек де Фукьер, „Игры древних“. Киев. 1877. стр. 62—67, 151—153. Также Покровский, „Детские игры и т. д.“ стр. 340—341, у грузин — ibid, стр. 346—347.
12) Gutmann, Kinderspiele bei den Wadschagga. Globus. B. XCV. № 19. 1909. s. 301.
13) Roth, op. cit., p. 10, pl. I, 5. — Roth N. W. C. Q. Ab. p. 131, — см. также: Tho mas, Natives of Australia. L. 1906. p. 130—131, повтор. Roth’a.
14) Junod, op. cit. p. 25—26. Подобные игры записаны в других местностях. Мы их находим также в Западной Европе и России; вспомним обращение к божьей коровке или улитке: «Улита, улита, покажи рога, дам тебе кусок пирога» или в Савойе: „Escargot, virago, montre t’es écornes, avant que j’te tue“. Gennep, v. Religions, Moeurs et Légendes. III. P. 1911. p. 217. — См. также: Sébillot, Le Folk-lore de France. t. III. P. 326—329. Подобные обращения во время игры к растениям ib. р. 131. Некоторые исследователи справедливо сближают эти песенки с заклинаниями.
—стр. 134—
15) Roth, op. cit. p. 9. — Thomas, op. cit. p. 128—129.
16) Mortillet. G. de. Origine de la chasse, de la pêche et de l'agriculture. I. P. 1890. p. 305—307.
17) Roth, op. cit. p. 9.
18) Hoernes, Urgeschichte d. bildenden Kunst in Europa. Wien. 1898. s. 107. — Andree, op. cit., s. 87—88.—Koch, Zwei Jahre unter den Indianern. B. 1908. B. II. s. 150. — Hodge, op. cit., p. 51.—Hollis, The Nandi. Oxford. 1909. p. 82—83. — Шренк, «Об инородцах Амурского края». Т. III. Спб. 1903. стр. 14—15.
19) Gutmann, op. cit. р. 288—289.
20) Kidd, op. cit. р. 164—166.
21) Schultze. Aus Namaland u Kalahari. Jena. 1907. s. 308—309; 287.
22) Kidd, op. cit. p. 163.
23) Schultze, op. cit. p. 311—312.
24) Koch, op. cit. B. I. s. 120—125.
25) Karsten, op. cit. s. 235—236. fig. 9, 10.
26) Колл. Рум. муз.
27) Ethnographische u. anthropologische Arbeiten in Portugal. Globus. 1902. B. LXXXII. № 18. s. 286—287. Abb. 10, 11, 12, 13, 14.
28) Mc. Cauley. Seminole Indians of Florida. 5-th An. Rep. of Bur. of Ethnol. 1889. p. 506.
29) Roth, op. cit. p. 13. — Thomas, op. cit. p. 131—134.
30) Finsch, Ethnologische Erfahrungen u. Belegstücke aus d. Südsee. Wien. 1893 (Mikronesien). s. 34 (302).
31) Weule, Negerleben. s. 352.
32) Schultze, op. cit. s. 309.
33) Gutmann, op. cit. Globus. B. XCV. № 19. 1909. s. 301.
34) Weule, Wiss. Erg., s. 94-95; Taf. 28. Ab. 4. Taf. 27. Ab. 6.
35) Такова, например, фигура европейца, выделанная готтентотскими детьми: в игрушке подчеркнут узкий и высокий нос европейца, так сильно отличающийся от вдавленного низкого носа готтентотов. Schultze, op. cit. s. 310—311; глиняная кукла из Восточной Африки, изображающая женщину суахели с характерным ушным украшением. Weule, Wiss. Erg., s. 94. Taf. 27, Ab. 2 восковые карикатурные куклы бразилианских солдат, на которых форменное платье обозначено налепленными кусочками красной и синей материи. Ehrenreich, Beiträge z. Völkerkunde Brasiliens. B. 1891. s. 26.
36) Weule, Wiss. Erg., s. 92.
37) Харузин, H., «Этнография». в. I. Спб. 1901. стр. 34, 133.
38) Адлер, «Карты первобытных народов». Спб. 1910. стр. 161.
39) Hoernes, op. cit. s. 108—109.
40) Kng. Berl. Mus. f. Völkerkunde. IV. a. 882 и 6763.
41) Шренк, op. cit. т. III. стр. 14.
42) Schmidt, M., Indianerstudien aus Z. Brasilien. B. 1905. s. 309, 310. Abb. 150 152. — Kngl. Berl. Mus. f. Völkerk. V. B. 5046, 5028 5031.
—стр. 135—
43) Steffens, Die Indianerpuppensammlung von Fr. Dickerman. Globus. B. LXXV. № 22. 1899. s. 356.
44) Hodge, op. cit. p. 395.
45) Karsten, op. cit. s. 237. fig. 13.
46) Gabnay, Ungarische Kinderspiele. Globus. 1904. B. LXXXV. № 3, 4. Abb. 2, 3, 4, 5. Этот исследователь детских игр пишет: «Детская этнография по большей части верное отражение этнографии взрослых» s. 60.
47) Roth, op. cit. р. 15.
48) Kidd, op. cit. р. 163.
49) Hodge, op. cit. р. 395.
50) Gabnay, Ungariche Puppen. Globus. 1902. B. LXXX I. № 13. s. 205. Abb. 1.
51) Roland, Flore populaire. T. 1. P. 1896. p. 178. Цит. тут же сочин. M-me de Genlis, Les jeux champêtres des enfants, где есть и изображение в красках подобной куклы. — Sébillot, op. cit. p. 523—524.
52) Из собств. зап. книжки.
53) Колл. Антропол. музея при Московск. Университете.
54) Колл. Кустарн. муз. Моск. Земства. — Gabnay, op. cit. s. 205.
55) Kng. Berl. Mus. f. Völkerkunde. IV. a. 7053.
56) Kng. Berl. Mus. f. Völkerkunde. III. C. 19201.
57) Kng. Berl. Mus. f. Völkerkunde. III. C. 19201.
58) Kng. Berl. Mus. f. Völkerkunde. III. C. 18342.
59) Nieuwenhuis, op. cit. B. II. s. 139. Taf. 15. c.
60) Boas, The Central Eskimos. 6-th Ann. Rep. of the Bur. of Ethn. 1888. p. 571. fig. 527 и 528.
61) Kngl. Berl. Mus. f. Völkerk. III. C. 19187.
62) Колл. Румянц. муз., № 4840.
63) Колл. Румянц. муз., № 649 и далее.
64) Колл. Кустар. муз. Моск. Земства.
65) Ehrenreich, op. cit. s. 26. Taf. XI. — Kng. Berl. Mus. f. Völkerk. V. B. 3918 и сл.
66) Kng. Berl. Mus. f. Völkerk. V. C. 3558 a—c.
67) Kng. Berl. Mus. f. Völkerk. V. B. 5352-60.
68) Steinen v. d., Unter d. Naturvölkern Zentral-Braziliens. B. 1894. s. 280. Abb. 67. — Kngl. Berl. Mus. f. Völkerk. V. B. 5363—75. — R. J. Museum in Cöln. № 17680. Изобр. см. Foy, Führer durch das R. J. Muscum. Cöln. 1910. s. 162, также в статье Оршанского: «Игрушки с точки зрения этнографии, детской психологии и педагогики», стр. 36.
69) Steinen v. d., op. е loco cit. Abb. 66.
70) Roth, op. cit. p. 13, pl. I, 6.
71) Roth, op. cit. p. 13, pl. I, 7. — Thomas, op. cit. p. 132—133.
72) Богораз, «Очерки мат. быта оленных чукчей». Спб. 1901. стр. 50.
73) Штернберг, «Культ инау у племени айну». «Ежег. Русск. Антроп. Об.». I. Спб. 1905. стр. 293, 294. Табл. І и II— Hitschcock, The Ainos of Iezo. An. Rep. of the Board of Reg. of the Sm. Inst. Wash. 1891. p. 473, 474. f. 86.
74) Шейн. Великорусс в своих песнях и т. д. Спб. 1898. стр. 370.
—стр. 136—
75) Верещагин, «Вотяки Сарапульск. у.». Спб. 1889. стр. 104—106. Ср. Его же, «Вотяки Сосновского края». Спб. 1886. стр. 61—63 и Харузин, Н., «Этнография». В. IV, Спб. 1905. стр. 279—280.
76) Шренк, ор. cit. т. III. стр. 15.
77) Hollis, ор. cit. р. 83.
78) Харузина, В., «Об участии детей в религиозно-обрядовой жизни». «Эт. Об.» 1911. I. кн. LXXXVIII.
79) Weule, Wiss. Erg. s. 95. — рано, с двухлетнего возраста, начинают приучать к пляскам детей и на Н. Мекленбурге. Pavkinson, 30 Jahre in d. Südsee. 1907. s. 281.
80) Roth, op. cit. p. 10. — Thomas, op. cit. p. 131.
81) Hodge, op. cit. p. 396. — Ehrenreich, Ein Ausflug nach Tusayan (Arizona) im Sommer 1898. Globus. 1899. B. LXXVI. № 9. s. 92.
82) Koch, op. cit. B. II. s. 172—173. Abb. 103.
83) Ehrenreich, Ein Ausflug nach Tusayan etc. Globus. 1899. B. LXXVI. № 9. s. 140.
84) Nieuwenhuis, op. cit. B. I. s. 169—170, 130, 135—136.
85) Nieuwenhuis, op. cit. B. I. s. 77.
86) Nieuwenhuis, op. cit. B. II. s. 131.
87) Culin, op. cit. p. 31. — Hodge, op. cit. p. 483.
88) Hodge, op. cit. p. 485.
89) Culin, op. cit, p. 34. — Hodge, op. cit. p. 484 (см. подробное и интересное сопоставление этой игры с предметами обрядового характера). Culin, op. cit. р. 420—441. Типы серсо и способ игры, ib. р. 441—527.
90) Hodge, op. cit. р. 50.
91) Schmidt, М. op. cit, s. 96 и 98.
92) Henry, La Magie dans l'Inde antique. P. 1909. p. 78—79.
93) Gennep van, La formation des légendes. P. 1910. p. 110.
94) Culin, op. cit, p. 32—33.
95) Andree, op. cit. s. 95. cp. и указание др. греков, будто Мистида, няньчившая вместе с Ино малютку Диониса, «первая изобрела бубен, забряцала игрушкой для Диониса, ударила в звонкие кимбалы из звонкой бронзы... и первая придумала обряд мистической корзинки с игрушками юного Бакха». Бек де Фукьер, op. cit. стр. 10—11.
96) Steinen, v. d., op. cit. s. 378—379. Предание об учреждении плясок с масками у кобеуа культурным героем см. Koch, op. cit. II. s. 162—164.
97) Henry, op. cit., p. 113—115, 115—116. Интересно также неясное, правда, указание, что перед игрой в кости как будто бы требовалось соблюдение целомудрия. op. cit. р. 116; 117.
98) Preuss, Die Feuergötter als Ausgangspunkt z. Verständniss d. mexikanischen Religion in ihrem Zusammenhange. Mitt. d. Anthrop. Ges. in Wien. B. XXXIII. H. III—IV. s. 182.
99) Culin, op. cit. p. 32, 33—34.
100) Gutmann, op. cit. s. 301.
—стр. 137—
101) Weule, Wiss. Erg., s, 94. cp. погремушки из орехов y словенцев. Колл. Румянц. музея — погремушки из головок мака Sébillot, ор. cit, р. 524. Разные типы погремушек у русских крестьян. Покровский. Д. игры стр. 73—74.
102) Hodge, ор. cit., р. 50.
103) См., напр., Волков и Руденко, «Этногр. колл. из бывших российско-амер. владений». Матер. по этнографии России, Т. I, Спб. 1910. стр. 199 — 200. рис. 32—35.
104) Бек де Фукьер, ор. cit. стр. 7—8.
105) Andree, ор, cit. s. 93.
106) Gutmann, ор. е. loco cit. Cp. y семинолов Mac Cauley, op. e. loco cit. У индейцев Ю. Америки один тип волчка состоит из круглой пластинки, вылепленной из воска с продетой насквозь палочкой. Koch, op, cit. В. I. s. 119—120. Abb. 67; другой тип: жужжащий при верчении из насаженного на палочку пустого плода, в котором проделано отверстие. ib. Abb. 68.
107) Weule, W. Erg., s. 93. Taf. 28. Abb. 6, 7. Кубари встречаются также из дерева. В одной и той же местности существует иногда несколько типов, различающихся также по способу пускания: с веревкой, без нее, посредством кнутика и проч. — о типах кубарей и волчка в России. Покровский, Д. игры стр. 80—82.
108) Nieuwenhuis, op. cit. I. s. 329. Форму кубарей и способ пускания их см. В. II. Taf. 15. В. I. Taf. 63. Типы волчков и кубарей у сев.-амер. индейцев см. Culin, op. cit. р. 733—750.
109) Nieuwenhuis, op. cit. II. s. 126—127.
110) Andree, op. cit. s. 99—100. — Koch, op. cit. B. I. s. 119. Об области распространения их см. Weule, Negerleben, s. 290. — Wis. Erg. s. 113; см. также Taf. 42, Abb. 2. Покровский, Д. игры стр. 144—145.
111) Culin, op. cit., p. 731. f. 960.
112) Weule, W. E., s. 112—114, 121. — Negerleben, s. 291 илл. прил. s. 304.
113) Culin, op. cit. p. 731.
114) Andree, op. cit. s. 100—101. — Покровский, Д. игры стр. 235.
115) Breysig, Die Völker ewiger Urzeit. B. 1907. s. 499—500; см. также Boas, op. cit. p. 603—606; мотив песни при игре в мяч см. ib. р. 656—657.
116) Boas, op. cit. р. 609.
117) Preuss, Die Feuergötter etc. s. 179; 182.
118) Culin, op. cit. p. 561.
119) Hodge, op. cit. p. 484.
120) Roth, op. cit. p. 14—15. Roth, Nwc. Q. Ab. p. 129.
121) Culin, op. cit. p. 750. fig. 1008. — Hodge, op. cit. p. 171. Ревун в качестве предмета культа встречается в Южн. и Зап. Африке, в Британской Колумбии и на юге Соед. Шт., у бороро в Бразилии, на Н. Гвинее и др. Gennep, v. Mythes et Lègendes d’Australie P. p. LXX. О ритуальном употреблении ревуна в Австралии см. ib. p. LXIX—LXXXI.
122) Weule, W. E., s. 93. Taf. 27. Abb. 5. Taf. 46. Abb. 3 a, b. — Negerleben, s. 356.
123) На это указывает и Roth, op. cit., p. 10.
—стр. 138—
124) См. указания Андрэ на куклы у одного африканского племени, которые хранятся девушками до рождения первого ребенка. Andree, op. cit. s. 92. — Оршанский, ор. cit. стр. 33. — Харузина, В., Заметки п. пов. употребления слова «фетишизм». Э. О. LXXVI—LXXVII. 1908. 1—2. стр. 30—32.
125) Roth, ор. cit. р. 13. pL I, 8.
126) Богораз, ор. cit. стр. 49.
127) Анучин, «К истории искусства и верований приуральской чуди». Матер. по археол. Костр. губ., т. III. М. 1899. стр. 137.
128) Sarasin, Reisen in Celebes. B. I. Wiesbaden. 1905. s. 51.
129) Шренк, op. cit. III. стр. 110. Шренк в этом факте видит доказательство неуважительного отношения гиляков к своим «идолам».
130) См. Харузина, В., Заметки и т. д., стр. 30, прим. К приведенным примерам можно было бы добавить еще много других.
131) Andree, op. cit. s. 91—92. — Jevons, An Introduction in the History of Religion. L. 1896. p. 46.
132) Несправедливо именовавшихся фигурами предков (Ahnenfigur).
133) Напр., у гольдов: Шимкевич, «Матер. для изучения шаманства у гольдов»; Хабаровск. 1896. Стр. 21—22.
134) Напр., у чукчей: Биллингс рассказывает, что на месте сожжения трупа были сложены камни, которые должны были воспроизвесть его фигуру; самый верхний и большой называется головой, его смазывают при ежегодных посещениях костным мозгом и жиром. Ратцель, «Народоведение». Спб. 1903. I. стр. 692. У сиапушей во время похорон фигурирует деревянное изображение покойника, а при обряде погребения умершего вдалеке недостающий труп заменяют манекеном в одеждах. Zaborowsky, Les peuples aryens d’Asie et d’Europe. P. 1908. p. 52, 53.
135) Cp. человеческ. изображ. на o. Ниасе, на Н. Мекленбурге и пр.
136) Kingsley, Travels in W. Africa. L. 1899. p. 473. Bce серьезное значение подобной фигуры для носящего его при себе ребенка можно оценить, только зная, какие представления соединены у африканских туземцев (также и у других народов) с появлением на свет близнецов и на их влияние на судьбу семьи и всей округи.
137) Яковлев, «Этногр. обзор населения долины южного Енисея». Минусинск. 1900. (Описание Минусинск. муз., в. V), р. стр. 90.
138) Ст. Харузина, В., Заметки и т. д., стр. 28—39. — Ее же, «Этнография», в. I. М. 1909. стр. 298—302.
139) Steinen, v. d., op. cit. s. 299; 304. Abb. 94—97 и др.
140) Ebrenreich, Zur Völkerkunde Brasiliens. s. 36—37, 34—36. Abb. 18—21.
141) Kngl. Mus. f. Völk. IV. C. 7106.
142) Weule, Wiss. Erg., Taf. 21. Abb. 2.
143) Волков и Руденко, op. cit., рис. 24; табл. VII—VIII.
144) Andree, op. cit., s. 90.
145) Hoernes, op. cit. s. 107.
146) Hoernes, op. cit. s. 110. — Шурц, «История первобытной культуры». Спб. 1907. стр. 549.
147) Ср. Hoernes, op. cit. s. 113 „eine Art Puppenpflege“, говорит Гэрнесь.
148) Hoernes, op. cit. s. 107.
—стр. 139—
149) Hoernes, Natur-u. Urgeschichte d. Menchen. B. II. Lpz. 1909. стр. 551.
150) Haddon, The Religion of the Torres - straits Islanders. Anthropologicai Essays presented to E. B. Tylor. Oxford. 1907. p. 170.
151) Штернберг, «Материалы для изучения гиляцкого яз.». т. I. Спб. 1908. стр. 34 и др.
152) Weule, Negerleben. s. 316.
153) Andree, op. cit. s. 91.
154) Из частного письма Д. Т. Яновича.
155) Andree, op. cit. s. 90, 91.
156) Gabnay, Ung. Kinderspiele. s. 60.
157) Weule, W. E. s. 94.
158) Nieuwenhuis, op. cit. B. II. s. 139 u. Taf. 15. fig. a и d игрушечные доски для ношения ребенка; b и с — куклы. B. I. s. 77.
—стр. 140—
Воспитательное значение игрушки.
1) О центральном значении развития творческих сил в деле воспитания. 2) Игрушка, как импульс детского творчества. 3) Игрушка, как средство развития в ребенке эстетического чувства, наблюдательности, внимания, пытливости и охоты к труду. 4) Игрушка, как учебное пособие. 5) Игрушка, как связь детской души с душой народной. 6) Значение игрушки для воспитателей, как материала для изучения способностей, склонностей и типа душевного развития ребенка. 7) Несколько слов о литературе вопроса.
Дитя есть первое движение, произвольно катящееся колесо, новое начинание, святое утверждение.
Ницше.
І.
Человек, поскольку он заслуживает носить это название, поскольку он новая ступень в лестнице своих животных собратьев, — прежде всего творец, и лишь степень и оттенки его творчества определяют то, что мы называем человеческой личностью.
В животном царстве торжествует закон Ветхого завета: плодитесь, размножайтесь и населяйте землю, с дарвиновским прибавлением: перегрызая горло друг другу, — что называется борьбой за существование.
Человеческое в истории человека начинается новым законом — законом стремления к бесконечному совершенству. И для выполнения этого закона человеку отпущены силы, количество и качество которых еще никем не измерено. Чело-
Кукла Орловской губ., сделанная из тряпочек. Из коллекц. Румянцевского музея. Рис. Н. Бартрам.
—стр. 141—
век в сущности недавно стал человеком и во взрослой жизни своей мало пользуется своими новыми чудесными свойствами довольствуясь древними привычными указками инстинкта и стадного подражания.
А между тем каждое человеческое дитя рождается с обязанностью самому сотворить свой мир. Каждый, кто не рожден идиотом, живет в детстве жизнью гения и затрачивает огромные усилия ума, фантазии, воли к творчеству, чтобы связать и осмыслить, как целое, те непонятные, многообразные вещи, которые теснятся вокруг него тысячами неотступных загадок. Из звуков, красок, из холода, тепла и боли в какие-нибудь четыре-пять лет дитя создает по-своему целую концепцию мира, в котором к тому времени есть уже свое искусство, своя философия и своя религия. Не нужно прибавлять, что все это в зачатках, в крошечных ростках, в намеках на то, чем это может быть. Но зато ростки эти, несмотря на свою микроскопичность, всегда носят печать индивидуальности, всегда особенные, интимные, не повторяемые в своей физиономии. Что же делается потом с этими ростками? Какой жестокий закон косности и стадности уравнивает целые мириады их под общий шаблон, сводящийся к прекращению душевного роста, к имитации душевного развития по тому или другому заготовленному историей образцу? Отчего столь немногие сберегают неугашенным очаг творческой жизни своего духа? Не оттого ли, что в огромном большинстве своем люди не понимают центрального и священного значения этого очага в человеческой жизни?
Но оставим в стороне ту часть этого вопроса, которая касается жизненных путей взрослого человека, взрослой обломовщины духа и медленного или быстрого заволакивания образа
—стр. 142—
и подобия Божия тиной быта; борьбой за жизнь, интересами минуты.
Остановимся на отношении взрослых к их детям и постараемся выяснить, много ли делается в современной педагогии, домашней и школьной, для того, чтобы вложенная в ребенка искра творческого огня разгорелась в пламя, освещающее и согревающее не только его детство, но и всю последующую жизнь.
Там, где отсутствует всякое предумышленное воспитание, — в крестьянской, в мещанской среде, где воспитывают детей поле, сад, животные и общество других детей, — дело обстоит несравненно лучше, чем в средних и так называемых „высших“, вообще, в „интеллигентных“ классах.
Вопрос о всей сумме причин такого странного положения дел в верхних слоях культуры выходит за пределы задачи настоящей статьи. Мы коснемся здесь лишь одной из причин нашей бедности духовной — той именно причины, которая лежит в уродливо поставленном деле воспитания.
У ребенка городской интеллигентской среды гораздо меньше, чем в крестьянской и мещанской среде, гораздо меньше, чем в старину у фонвизиновских героев, возможностей самостоятельно и свободно развить свои природные дары. Все так приготовлено здесь задолго до его рождения, что каждый день детской жизни становится днем постепенного формирования детской натуры по общему для всех образцу. Нужно иметь исключительную силу самоопределения и сопротивления, чтобы вынести живой живую душу из этих ступок, колб и реторт, в какие она попадает, начиная с детского сада, гувернанток с их бездушной дисциплиной, потом гимназии с ее ранжиром.
—стр. 143—
К счастью, прирожденные особенности человека — интеллекта, воли и эмоциональной сферы — представляют собой нечто в высшей степени устойчивое и лишь через воздействие этического и религиозного развития поддающееся некоторым изменениям. Мы можем проверить это на бесчисленном количестве примеров, когда дети одной семьи, близкие друг другу по возрасту, при совершенно одинаковых условиях воспитания, вырастают ничем не похожими друг на друга по складу ума и характера, нередко даже диаметрально расходящимися во вкусах и интересах идейного порядка, казалось бы, всецело зависящего от той общей атмосферы интересов и вкусов, в какой дети воспитывались.
В этих областях педагогическая рутина не в состоянии принести, по нашему мнению, большого вреда. От природы сильный, умный и чуткий ребенок вынесет целыми характер, волю и душевную чуткость (изменив лишь направление их) из какой угодно педагогической муштровки, равно как и из самой темной среды. Но та нежная почка творческого отношения к миру, что расцветает на самой вершине дерева, для которой, может быть, и самое то дерево начало жить, гибнет очень рано при отсутствии необходимых для нее условий.
Как и для всего нежного и сложного, для нее необходимо большое количество и большая определенность наличных условий для развития. Еловое семечко вырастает на камне. А для того, чтобы расцвела роза особой утонченно-изящной формы, с особенным индивидуальным ароматом и оттенком окраски, нужна такая сумма условий естественных и искусственных, расстроив которую можно совсем не получить никакого цветка.
То же и с детским творчеством происходит.
—стр. 144—
И только самые могучие ростки его в силах пробиться сквозь все мертвое и ядовитое, чем окружены сплошь и рядом детские души в семье и школе.
Из общей суммы условий, нужных для развития творческих сил ребенка, необходимо выдвинуть два условия, без которых не может совершаться душевный рост ни взрослого человека, ни ребенка. Эти два условия — свобода и самостоятельность — то же для человеческой души, что воздух и свет для растения. Без них она глохнет, мертвеет и живет призрачной жизнью (иногда целые годы и десятилетия), ничего не определяя в человеческом „я“, которое сводится к бледному воспоминанию ничем не связанных моментов ощущений, страстей, мыслей и чувств и к слепой цепкости за жизнь во внешних ценностях ее и в простейших ощущениях, как за единственно доступную.
Такой процесс омертвения души совершается иногда в очень раннем детстве, — и особенно в школе, среди четырнадцатилетних, пятнадцатилетних подростков, легко собрать целый букет таких цветов, которые уже обессилены и мертвы в венчике своего духовного творчества и никогда не дадут плодов.
Это не значит, конечно, что эти обезпложенные души при другом уходе за ними явили бы миру целые легионы Праксителей, Шекспиров, Рафаэлей. Но каждая из этих былинок в своем доступном ей творческом подъеме дала бы цвет и плод и сама бы жила живою жизнью, а не как граммофон или искусно сделанный автомат, и все они вместе преобразили бы косное лицо мира в живое и обвеянное общим стремлением к высшим формам жизни.
Спасти это живое зерно души, дар творчества, каким человек уподобляется Творцу, не есть ли основная и великая
—стр. 145—
задача воспитания? Во имя этой задачи многое не только в детской и классной комнате, но и в обиходе взрослых должно пережить великие реформы. С обихода самих воспитателей, может быть, их и следовало бы начать, но и в пределах детского мира возможно начертать такие пути развития ребенка, где он найдет себя самого, вместо прописей и гипсов, с которых ему приходится копировать и методы восприятия и содержание своей психической жизни.
II.
Подобно тому, как птицы из всяких вещей сооружают гнездо, так дети из всего, что попадает им в руки, делают себе игрушку.
В. Гюго.
Трудно представить себе, что может дать одна гибкая древесная веточка.
Рамэн Роллан.
С первым пробуждением сознания ребенка одним из крупных факторов его развития является игрушка. Многие из взрослых не дают себе достаточного отчета в том, что такое для ребенка игрушка. Это слово взрослые чаще всего произносят с оттенком снисходительности или пренебрежения, как синоним пустяка в отличие от вещей своего обихода. А между тем для ребенка игрушка — нечто неизмеримо более важное, чем для нас любая из наших вещей. Мы можем дорожить вещами из-за узкой полезности их, из-за соображений эстетического свойства, нередко из тщеславия, из жадности. Дитя прежде всего ценит в игрушке волшебный талисман, интимный дар волшебного, неведомого и прекрасного мира, в который он попал. Этот талисман —
—стр. 146—
какой-нибудь кнутик из палочки и шнурка — способен превратиться и в змею, и во флаг новооткрытой земли, и в недостающего в игре товарища, и в лошадь, и в ружье, и в мост, и даже нельзя предсказать заранее, во что он способен обратиться. Подобно тому, как Кювье восстановлял тип ископаемого животного по одной кости, уцелевшей от его скелета, так ребенок по крошечному кусочку необъятного мира, попавшему в его руки, — по игрушке, которой он в данное время занят, — стремится воссоздать не одну, а под ряд несколько возможных картин и сцен жизни, в которых, вдобавок, он принимает участие, как главный герой, стремясь с самым неподдельным пафосом и силой перевоплощения угадать и пережить то, что подсказывает ему общий замысел его творения.
Мне случилось однажды видеть, как солдатская пуговица, попавшая случайно в руки одной девочки семи лет, привязанная к нитке, прошла через целый ряд чудесных приключений, где были и войны, и опасные путешествия, и восхождение на Арарат (это был комод). И девочка при этом ежеминутно проникалась судьбой героя своей поэмы и то ужасалась, то ободряла, то сочувствовала ему, прятала его от врагов, лечила его раны, приклеивая к пуговице клочок папиросной бумаги.
Не у всех детей в одинаковой мере, но у всех, по сравнению с взрослыми, в очень большой мере, развита способность на основании того, что им дано фактами действительности, творить новую действительность, художественное произведение, летучее и хрупкое лишь потому, что ребенок разбрасывает искры творчества безотчетно, не регистрируя и не объединяя их в нечто целое. Очень часто такой избыток творческого воображения, не находя себе исхода, превра-
—стр. 147—
„Жандарм“ — игрушка, сделанная детьми из отбросов моря: раковин, пробок и т. д. Париж. Трокадеро.
щается в лживость, или в майн-ридовском возрасте находит себе исток в авантюристических мечтах о Монтигомо—Ястребином Когте. А между тем этот избыток фантазии легко может быть отвлечен в ту или иную область искусства, если во-время ввести в нее ребенка. И двери в эту область естественнее всего в раннем детстве открываются игрушкой.
Не всякая, однако, игрушка способна сделать это. Солдатская пуговица в приведенном сейчас примере могла вдохновить ребенка и подсказать ему целую повесть, переложенную
—стр. 148—
в драму и тут же разыгранную. В такой роли часто бывают именно случайные предметы, присвоенные детьми для игр. В такой роли каждому случалось видеть огрызки карандашей, катушку, старый футляр от очков, ключи, пустой флакон. Эти экспромптные игрушки хороши, как вдохновители, но там, где дело ограничивается ими одними, у ребенка утрачивается вкус к реализации, к созиданию не только в мечте, но и в жизни, и приобретается наклонность к так называемой бесплодной мечтательности. Там же, где дело не ограничивается случайными игрушками, оно обстоит еще хуже. У богатых людей вся детская после Рождества или дня рождения ее обитателя запружена дорогими, пестрыми игрушками, которые можно бы, за немногими исключениями, разделить на пять категорий:
К первой категории нужно причислить почти все механические игрушки, все отношение к которым со стороны ребенка сводится к минутному удивлению, когда эту игрушку заводят в первый раз, и к тщеславному наслаждению удивлением, а подчас и завистью товарища, которому ребенок покажет сам, как поползет жестяной жук, полетит бумажная стрекоза. В лучшем случае дети, более живые и пытливые, — и уж наверное тот из них, кому суждено быть изобретателем, — ломают безжалостно хитрую выдумку, чтобы рассмотреть механизм ее, и действительно знакомятся таким путем с элементарными применениями законов механики. Замечательно, что такой жук, когда крылья его отломаны и
—стр. 149—
Станция из старых коробок, катушек и проч.
—стр. 150—
ноги недвижимы, часто попадает из скучных игрушек в любимые, но, конечно, уж не в роли именно жука, а какой-нибудь скамьи, лодки и даже слона (я видела, как в зверинце пятилетнего ребенка, где недоставало слона, жук с успехом заменял его).
К скучным игрушкам нужно отнести также слишком разодетых кукол, которых, вдобавок, не позволяют обладательнице их раздевать. Часто можно видеть, как такую щеголеватую куклу, в шляпе, с кружевами и лентами, девочка без протеста дает запереть в шкап, так как знает, что ее нельзя ставить в такие положения, где она может смять или испачкать свой наряд. Но если девочка не сделает этого, ее дальнейшее отношение к кукле складывается, главным образом, на почве суетного удовольствия понести ее с собой на прогулку на показ всем. И при этом происходит то зло, о котором итальянский профессор Колоцца говорит: „Каждая нарядная кукла делает одну девочку высокомерной, а сто других — завистливыми“.
Скучны хрупкие фарфоровые звери, которых сейчас же бережно, двумя пальцамя, велят поставить на туалетный стол. Скучны животные и фигуры людей в одной хотя бы и характерной, но застывшей, неразгибаемой позе, играющие котята, собаки на задних лапах, заяц с вытянутыми для стремительного бега ногами. Тем, что вся поза их говорит о движении, а движение это застыло, игрушка напоминает ребенку о своей безжизненности, и ему становится с нею скучно.
Глупые игрушки обыкновенно рассчитаны на особый психологический эффект, при чем как раз не принята в расчет детская психология. Таковы — щелкунчик с уродливо-страшным лицом, страшные маски, японские би-ба-бо.
—стр. 151—
Если бы последние делались не с такими безобразными, по-лягушечьи выкаченными глазами, их успех среди детей был бы, несомненно, больше. Ребенок не может любить безобразное и страшное. Инстинкт душевного здоровья подсказывает ему убегать от таких впечатлений, которые вносят дисгармонию в жизнерадостный тон детской души и омрачают ее символами гибели. Ведь тайный смысл всего безобразного и страшного — угроза со стороны хаоса принципу гармонии, на котором зиждется самая жизнь.
Мертвые игрушки (и, вдобавок, подавляющие своею мертвенностью живое начало в творчестве ребенка) с первого взгляда могут показаться умными и интересными. Они стоят обыкновенно на грани учебных пособий. К ним принадлежит, например, большинство фребелевских забав. Немецкие забавы эти навязывают скучную геометрическую линию глазам ребенка, убивают в нем инициативу тем, что дают готовый трафарет для всякого занятия, готовый материал, форму и размеры каждой вещи, не оставляя для свободного творчества никакого места.
Говоря о пошлости некоторых игрушек, мы имеем в виду, главным образом, карикатуры. У детей есть склонность к шаржу, и если шарж умен и художественно выполнен, в этом, конечно, не было бы еще большой беды. Но карикатурные изображения какого-нибудь толстяка со свиным телом на коротких ножках, пьерро с малиновым носом, в дурацком колпаке, невероятно курносого парня, „Матрешки“ с осклабленным ртом, дергунчиков с уродливыми гримасами, поднося ребенку безобразное не в страшном виде, а в комическим, вульгаризирует его вкусы, шевелит атавистическую грубость, отнимает возможность
—стр. 152—
человеческого участия к самому трагическому из явлений мира — к уродству.
«Деревня зимой» — из картона и ваты.
Без оттенка карикатурности, но с несомненным оттенком пошлости и такие игрушки, какие выпускает Париж в очень большом количестве. На игрушечном рынке его существуют куклы, иллюстрирующие собой „последний крик моды“, одетые со всей тщательностью и элегантностью живой парижанки. К счастью, эти куклы недоступны по своим ценам для широких слоев покупателей и в силу этого обречены попасть в руки лишь к тем девочкам из большого света, чья судьба во Франции предрешена — быть живым манекеном для последнего крика моды.
Вообще, нужно признаться, что всякая слишком дорогая, слишком роскошная игрушка несет на себе отпечаток свойств всех перечисленных категорий. Она неизбежно будет скучна, так как, вероятно, даже детей миллиардеров гу-
—стр. 153—
вернантки заставляют беречь такую игрушку; отсюда она будет глупой, так как не выполнит своей цели украсить жизнь ребенка и сделаться одним из импульсов его развития. Лежа за стеклом игрушечного шкапа, она становится мертвой. Отпечаток же пошлости всегда неразлучен с предметами роскоши, если они не представляют собой настоящей художественной ценности. И такая роскошная игрушка уж непременно безнравственна по последствиям своим, так как отчасти предназначена ослеплять глаза менее богатых детей и наполнять сердце их завистью или, еще хуже, мистическим благоговением перед золотым тельцом.
Качели из тряпочек и щепок.
Колоцца, один из тонких авторитетов в педагогической литературе, отмечает, кроме того, эстетическую бесполезность таких богатых и нарядных игрушек. „Кто пред-
—стр. 154—
лагает детям такие формы красоты, какие недоступны им по их способностям, — говорит он, — тот подобен человеку, желающему кормить ребенка в первый месяц его жизни жареным мясом и поить спиртными напитками“.
Представителями игрушек безнравственных являются столь распространенные и столь любезные сердцам почти всех мальчиков предметы военного дела — сабли, ружья, пушки, крепости, эполеты, каски, ордена. Все это ведет к играм, пробуждающим звериные инстинкты, жажду крови, насилия и разрушения.
То же самое, что об играх в войну, нужно сказать и об играх в охоту. Противоестественно для ребенка, в мироощущении которого все живое — одна семья, который может разговаривать с собакой и стремится приласкать и вовлечь в свою игру всякого зверька, — противоестественно и вредно для души его забавляться воображаемой смертью птиц и зверей.
Кроме перечисленных здесь категорий игрушек, большинство игрушек фабричного производства должны быть устранены из детской жизни, как тормоз развития самостоятельного детского творчества.
Мы подошли сейчас к главному жизненному нерву той реформы в области игрушки, какую выдвинула сама жизнь за последние годы. Необходимость раскрепощения ребенка от многовековых традиций воспитания вошла в сознание более интеллигентной части общества, где взамен прежнего воспитания — „так жили отцы, так жили и деды“ — замечается страстное, хотя и неокрепшее и слишком теоретическое новаторство, которое своим девизом могло бы взять: „все, но только не то, как жили отцы и деды“.
Такой крайней попыткой абсолютной свободы воспитания был краткосрочный опыт „Дома свободного ребенка в
—стр. 155—
Москве. Но и эта попытка важна уже тем, что будила мысль о новых путях воспитания и натолкнула отдельных членов „Дома свободного ребенка“ на новую — хотя и не абсолютно свободную — учебно-воспитательную постановку дела в детских садах, в средней школе и в домашней жизни ребенка.
В этом новом течении педагогии выдвинут, как основной тезис желательных реформ, принцип свободы и самостоятельности ребенка.
И применение ее в дошкольном возрасте уже принесло и в семье и в школе желаемые результаты — повышение духовной и физической жизнедеятельности детей.
Те же самые игрушки, которые приносятся в отлакированном, обезличенно-шаблонном виде с фабрики, сделанные ребенком по своему почину, по своему вдохновению, с затратой собственных умственных и физических сил, становятся из мертвых вещей живыми друзьями ребенка, свидетелями его вкусов, увлечений и всего пути его развития.
Из числа покупных игрушек желательны только очень немногие, жизненное значение которых проверено на опыте. К таким игрушкам относятся некоторые образцы народного кустарного производства. Они близки ребенку своею примитивностью, они оставляют достаточно простора для его собственного воображения, давая изображаемый предмет лишь в простейших, типических и в то же время всегда несколько фантастических линиях. К тому же они являются посредниками для связи ребенка, особенно городского, с душой народной, о чем подробнее будет сказано ниже.
Такая игрушка хороша еще тем, что не только не подавляет в ребенке охоты к самостоятельному творчеству, но служит, наоборот, импульсом к нему, подсказывая ме-
—стр. 156—
тоды, наиболее свойственные ребенку, и радуя достижимостью выполнения. Детям, воспитанным исключительно на фабричных игрушках, может и в голову не прийти, что они сами в состоянии создать что-нибудь для своих игр. Такой ребенок скорее возьмет какую-нибудь пуговицу и вообразит в ней все, что ему захочется. Видя в фабричных игрушках рабские копии действительности, он не подозревает, что можно подойти иначе к натуре, что можно сделать самому какого угодно зверя из бумаги, из глины, из воска, и что от этого он получит новую прелесть, оживленный процессом художественного творчества.
Есть дети настолько богатые воображением и настолько активные по натуре, что без всяких указаний со стороны взрослых они без конца мастерят из всего, что попадает им под руки, какие-то игрушки. Но большинство детей нуждаются в том, чтобы им открыли двери к творческим проявлениям их духа. И часто в этих случаях бесплодная мечтательность становится плодовитою, и детская комната превращается в питомник, где растет и крепнет талант будущего художника.
Самодельные игрушки не дают заснуть духовным силам ребенка; упражняясь, эти силы развиваются и растут — и не только для сотворения игрушек растут, а и для созидания самой будущей личности человеческой, так как в творчестве, хотя бы направленном на игрушки, усиливается процесс ассимиляции нужного для души и отбрасывания ненужного и организуются будущие формы ее отношения к миру.
Трудно перечислить все образцы самодельных игрушек. Каждый из нас по воспоминаниям своего детства знает, как неожиданны и разнообразны они.
—стр. 157—
Кто не помнит целых вечеров, посвященных вырезыванию из бумаги теневых изображений? Кто не был в детстве, хотя бы и тайным и гонимым, скульптором, творцом петушков из сургуча или из хлеба? Почти все знают, какие восхитительные повозки можно было сделать из катушек, какие корзины сплетались из репьев, какие замки строились из старой колоды карт.
Гусь, собака и человек из пробки.
От воспитателей тогда зависело перевести эти занятия в более определенное русло, снабдив ребенка таким материалом и такими указаниями, которые помогли бы ему на ряду с этими случайными забавами сделать игрушку любимым делом, где развились и окрепли бы такие важные факторы общего развития, как наблюдательность, внимание, пытливость и охота к труду.
—стр. 158—
ІІІ.
Чтобы вызвать и укрепить произвольное внимание, нет иного способа как придать привлекательность тому чем ребенок занят.
Локк.
Каждому воспитателю и учителю известно, как сильно успешность общего развития ребенка зависит от степени развития в нем активного внимания. Известно также и то, в какой крестный путь превращается школьная жизнь для такого ребенка, у которого внимание слабо развито. Существует изречение: „гений — это внимание“. Если это парадокс, то лишь наполовину. Внимание само по себе гениальности не предрешает. Но как гений немыслим без наличности высоко развитого внимания, так невозможно и простое накопление опыта и знаний там, где активное внимание отсутствует.
Одним из наиболее успешных способов развить это качество в ребенке с раннего детства может служить привлечение его к самостоятельному созданию игрушки.
Заинтересовавшись тем, чтобы получше склеить, раскрасить, вылепить ряд предметов, взятых из окружающего обихода или из собственной памяти, он невольно проявит к этому делу, как к интимно близкому для него, ту степень внимания (а это довольно большая степень), какая нужна, чтобы произведения эти удались в пределах творческой возможности молодого художника. Мне случалось видеть ленивых и рассеянных по природе детей, с необычайным терпением перекрашивающих десятки раз какую-нибудь птицу, добиваясь того впечатления, какое носилось перед ними в их грезе о птице.
—стр. 159—
Переходя от простых игрушек к более сложным, ребенок усиливает понемногу степень нужного для этого внимания и терпения, при чем развивается и общая его трудоспособность, находящаяся в строгой зависимости от этих двух факторов нашей души.
Отец, мать и ребенок. Исполнено девочкой 6 лет из огурцов, листочков лопуха, пиона-ромашки и палочек.
При самостоятельной выработке игрушек важно, чтобы ребенок моделью в своей работе не брал какую-нибудь уже существующую игрушку, а пользовался бы натурой или образами своей фантазии. В первом случае, когда он будет иметь дело с окружающими его предметами, он почувствует внутреннюю необходимость быть наблюдательным, выбирать наиболее типичные черты и вообще не проходить мимо того, что характерно, красиво или замечательно в каком бы то ни было отношении. Такая привычка кладет уже
—стр. 160—
начало другой, чрезвычайно важной для душевного развития черте — пытливости. Разбираясь в окружающих предметах, как в моделях для своего творчества, ребенок неизбежно будет сравнивать их между собою, углубляться в их значение, задавать вопросы и реализовать свое расширившееся понимание в новом освещении своих работ.
В таких попытках очень важно оставлять неприкосновенной детскую инициативу.
Многие дети, особенно такие, которые большую часть жизни проводят среди природы, почти не нуждаются в указаниях взрослых, чем им занять себя. Материалы для игрушек им щедро доставляет лес, поле, река. Из еловых шишек, из соломы, лозы, камешков, изо мха, вереска, раковин, древесного клея, из цветов мальвы, из простой травы какое множество можно сделать очаровательных вещей, таких фантастических и таких близких к стихиям, так пленительно напоминающих и поле, и лес, и реку своим материалом.
На выставке, устроенной Н. Д. Бартрамом (в 1910 году в помещении Кустарного музея Московск. губ. земства), были образцы таких игрушек. Некоторые из них были доставлены из деревень северных губерний, из Малороссии, некоторые были сделаны детьми. Детям с художественными наклонностями часто приходят в голову экспромпты — из апельсина, из моркови, из яйца сделать человеческое лицо, приделать к ореховой скорлупе скамейки, руль и весла, вылепить что-нибудь из хлеба. Экспромпты эти редко встречают сочувствие взрослых, видящих в этом прежде всего ,,порчу“ материала. А между тем такую изобретательность следовало бы всячески поощрять, не вводя, конечно, как правила, порчу фруктов и овощей, которые легко заменить деревом, картоном и бумагой.
—стр. 161—
Игрушка из крученой бумаги, исп. по способу С. К. Исакова.
—стр. 162—
На выставке Кустарного музея, о которой мы сейчас упоминали, были чрезвычайно интересные животные и целые группы (охота на льва, бедуины в пустыне), сделанные художником Исаковым из мятой бумаги. Фигуры из бумаги, при их особой, воздушной пластичности, изменяющие все выражение от чуть заметного поворота той или другой их части, представляют для ребенка чрезвычайно интересную школу скульптуры. Чистота и доступность материала (для этих фигур лучше всего простая оберточная, папиросная и даже газетная бумага) делают их особенно желательными в тех случаях, когда почему-либо неудобно возиться с мастикой и глиною.
Что касается до лепки, она получила уже достаточно широкое право гражданства в наших детских садах и первоначальных школах.
Лепка способна заинтересовать с самого раннего возраста и таких детей, которых нельзя приохотить к рисованию. Изображение на плоскости, сделанное так несовершенно, как это неизбежно при слабо развитой технике, доставляет некоторым детям чувство досады и разочарования. И возможно, что именно такие дети особенно увлекутся лепкой, так как у них может оказаться более сильным чувство формы, которое и мешает им удовольствоваться плоскостным изображением.
Самые крошечные дети любят делать пирожки и пасхи из песку, и если у них нет для этого формочек, они в 2—3 года уже умеют придать форму булки и пирога сырому песку. Пятилетний ребенок из комка глины в детском саду уже умеет создать и гриб, и жолудь, и всякий овощ более простых форм.
—стр. 163—
В рисовании, как и в лепке, дети — импрессионисты. Они довольствуются тем, что схватывают в наиболее характерных чертах и изображают не самый предмет, а впечатление от него, при чем в горниле их воображения экспрессия линий предмета усиливается, краски приобретают особую сказочную интенсивность, — отсюда эта сила изображений, эта младенческая свежесть тонов, которую у детей заимствовали новаторы современной живописи и которую у детей стремятся засушить некоторые учителя рисования, подсказывая им путь к своему опустошенному, фотографическому воспроизведению мира.
Маленького ребенка на это совратить нельзя — он слишком любит свое искусство, слишком чужды ему другие пути. Но в школьном возрасте академизм преподавателей совращает детей тысячами на проторенные пути, где спасти душу живую дано лишь самым богатым и непокорным индивидуальностям.
Кроме бумаги, глины, картона, есть еще материал для бесконечно разнообразных игрушек, которым уже совсем мало пользуются в детской. Это дерево.
В кустарном производстве над выделкой игрушек на ряду со взрослыми кустарями работают и дети. Начатки столярного и токарного дела, полезность которого, как одной из форм оздоравливающего физического труда, врачами давно уже признана, пора бы внести в классную, как для исправления юных спин, согбенных над чистописанием и диктантами, так и для радостного, свободного творчества детей над игрушкой.
Помимо близких ребенку образцов кустарных игрушек, он может делать их совершенно самостоятельно, по собственным рисункам, иллюстрировать стихотворения, басни и
—стр. 164—
сказки, попытаться создать более или менее сложные фигуры — типы окружающего быта, гимназиста, барыню, извозчика, городового. Все это доступно, разумеется, лишь детям школьного возраста. Маленькие будут довольствоваться более простыми формами.
«Рыцарь» — сделан из жестянок какао девочкой 11 лет под влиянием чтения Эдгара Поэ.
При изготовлении ребенком игрушки важно его познакомить с таким типом ее, в котором отдельные части игрушки, скрепленные проволокой, могут свободно менять положение. Фигуры зверей с ногами на шарнирах, с поворачивающейся головой, фигуры людей, сделанные по тому же принципу, домики, где отворяются и окна и двери, попадая в руки маленьким детям, доставляют им неописуемое наслаждение. Насколько механическая игрушка расхолаживает и нередко раздражает ребенка своей машинностью и точно каким-то насмешливым обманом, в ней скрытым, настолько такие фигурки, согласно с волей ребенка то энергические, то отдыхающие, то грустно опустившие голову, то пугливо убегающие по замыслу игры, дают ему иллюзию жизни и вдохновляют к импровизации различных сцен из их жизни.
—стр. 165—
Фигуры этого типа могут быть вырезаны и из картона. Для сложной импровизации какой-нибудь массовой сцены картоном легче воспользоваться, чем деревом.
Здесь, как и в рисовании, как в лепке и деревянных игрушках, не нужно становиться на дороге замыслам ребенка и исправлять его способ изображения. Если фигуры его не будут похожи на те бездарно скопированные с олеографий, какими ребенок играл, когда ему дарили коробки с каким-нибудь „Багдадским пирожником“, — это лишь знак, что ребенок способен еще к самостоятельному художественному развитию.
Если при детях есть человек с художественным чутьем, он может указать ребенку на недостаток характерности или на полное несоответствие вырезанных им фигурок с действительностью. Но методы, но творческую индивидуальность ребенка необходимо оберегать, как святыню.
IV.
Буква мертвит, дух животворит (Посл. Коринфянам, III, 6).
Ребенок постигает мир не путем холодного анализа и отвлеченного мышления, но через собственный живой опыт. А те вещи, какие вне пределов пяти чувств открываются ему интуицией и силой воображения, столь свойственными детям, художникам и поэтам. Наука со своими методами „научного“ мышления, вторгаясь в детство человека, должна пойти на компромисс, чтобы не надорвать юные силы, не опротиветь учащемуся и этим не обречь себя самое на бесплодие. Чтобы из горького корня сделать науку желанной
—стр. 166—
пищей души ребенка, необходимо провести ее в детскую голову через врата опыта и искусства. Когда она станет привлекательной и радостной для ребенка настолько, насколько радостна и привлекательна игра, тогда кончится противоестественное истязание молодых жизней принудительными мерами к ученью, варварской пыткой экзаменов, жестоким иссушением всякого интереса к науке как раз к тому времени, когда настает пора для нее, — к 14—17 годам.
Поскольку в ребенке и раньше этого возраста окрепнет способность отвлеченного мышления, систематизации и научной дисциплины, он сам отбросит младенчество и пойдет, „препоясавшись, как муж“. У нас же требуют от младенца, чтобы он был как муж в периоде, когда он должен только готовиться к науке, выработывая нужные для этого силы и накопляя подготовительные эмпирические знания.
Все „научное“, что взваливают на плечи ребенка до этого возраста, — непосильный груз, который он или тащит, согнувшись в три погибели, или сбрасывает с плеч и едет, облегченный, на двойках и тройках, пересаживаемый из класса в класс с помощью экзаменных фокусов, удач или трудов репетитора. Мне приходилось не раз слышать признание, что после экзамена ученик старается забыть все, чтобы „очистить“ голову для следующего экзамена. Это было бы смешно, если бы здесь не скрывался один из смертных грехов человечества, предусмотренный в писании: „Духа не угашайте“.
При той постановке обучения, какова она в огромном большинстве учебных заведений, во все годы пребывания в них культивируется преуспеяние буквы и угашение духа. И в последнее десятилетие поднимались не раз в родительских
—стр. 167—
кружках и в педагогических журналах вопросы о реформах в постановке школьного преподавания.
Как на одну из таких необходимейших реформ, можно указать на реформу в учебных пособиях.
Тот же принцип свободного и самостоятельного детского творчества, который должен лечь в основании вопроса об игрушке, получает еще большее значение, перенесенный в сферу учебных пособий.
Прежде всего по возможности, дети должны приготовлять их сами, что в особенности доступно тому ребенку, который с раннего детства привык сам изготовлять себе игрушки. Переход от них к учебным пособиям будет незаметен. Раньше из глины ребенок лепил грибы, избушку на курьих ножках, петуха, зайца. Теперь он вылепит из той же глины в их сравнительной высоте главные возвышенности земного шара, горные цепи во всех частях света на рельефной карте, этнографические типы, какие ему случалось видеть.
Для наглядного обучения географии те пособия, какими должна иллюстрироваться жизнь на земном шаре, должны быть по возможности не плоскостным изображением, как это заведено в школах, а сделанными из дерева, глины или папье-маше, чтобы ребенок мог осязать такой предмет, рассмотреть его со всех сторон, составить группу из нескольких таких предметов.
Очень ценно также, чтобы сами дети по возможности собирали коллекции, привозили вещицы из своих путешествий или рисунки и модели из глины того, что они видели. Школа должна сделаться страстным коллекционером и скопить у себя типичные для различных стран и народностей предметы. В тысячу раз больше, чем самое добросовестное зубрение
—стр. 168—
Турции по Круберу, дала бы ребенку модель мечети и минарета, плоскокровельных домов, в типичных красках схваченная картина уличной жизни Востока, кусок турецкой ткани, амулет, зеленое знамя, модель турецкой феллуки, куклы: турок и турчанка, рамазанный барашек, игрушечный ослик с двумя корзинами, перегруженными турецкими огурцами и баклажанами.
Вместо этого ребенку дается засушающая весь этот свежий, яркий мир образов карта с чуждыми уху надписями и глобус, на котором где-нибудь эти шесть букв: „Турция“, и ничего не говорящие слова: минарет, муэдзин, Ильдиз-Киоск, Айя-София.
Если уже нужны глобус и карты, ребенок должен их сделать сам; небольшой глобус, выточенный из дерева самим ребенком, разграфленный, надписанный его рукой (и не по принуждению, а по доброй воле) уже будет что-то значить. Без этого же он — скучный синий шар, по которому велят отвечать скучный урок.
Еще большую сферу применения могут иметь самодельные учебные пособия при изучении естественных наук.
Помимо минералогических коллекций и гербариев, которые легко составлять самим детям, если они часть года проводят не в городе; помимо аквариев и террариев, дети могут делать из бумаги, воска и глины модели цветка и плода в разрезе, модели насекомых, птиц, рыб и зверей укрепляя в памяти таким образом их анатомическое строение и развивая способность к более отчетливой наблюдательности над живой натурой. Цветы из бумаги, воска и материи представляют одно из увлекательных занятий для многих детей, особенно для девочек. Но обыкновенно принято копировать эти цветы с купленных в магазине образцов машин-
—стр. 169—
ного производства, чем уничтожается в корне эстетическое и научное значение этой забавы. Тут необходимее, чем где бы то ни было, живая натура, и, лишь входя в творческое общение с ней, ребенок приучается к внимательному проникновению в ее тайны и к терпеливому и любовному воспроизведению ее красоты.
Наглядные картины для школ, как пособие, в естественных науках так же, как в географии, должны уступить место предметам трех измерений, подвижным, по возможности разбирающимся, что очень важно при изучении анатомии животного или растения. Принцип наглядности можно считать осуществленным лишь тогда, когда ребенок может осмотреть предмет со всех сторон и познакомиться с его формой осязательным путем. Естественные науки должны преподаваться всецело наглядным путем так же, как и история культуры и этнография.
При элементарном изучении физики дети не только должны сами сделать ряд опытов, но и самые приборы для простейших опытов могут быть сделаны ими собственноручно.
Математика, в силу своей отвлеченности, только на первых ступенях нуждается в пособиях. Кубики, счеты, палочки, по десятку в каждой пачке, — все это может быть изготовлено детьми, как и основные геометрические фигуры.
Не останавливаясь на подробном рассмотрении каждого из существующих учебных пособий, мы советуем читателю сделать самому беспристрастно критическую оценку любого из существующих в нашей школе учебных пособий. Пусть спросит себя: выдерживает ли оно испытание жизнью? Не летит ли с него от дуновения жизни пыль застарелой скуки, с какой созерцали его потускневшие глаза детей на еще более скучном уроке? Нет ли в нем отпечатка фабричности,
—стр. 170—
всему придающей машинный, безжизненный вид? Наконец просто — радуются ли ему дети? Облегчает ли он их путь, чему оно их научило? Связана ли с ним хоть одна живая мысль, хоть одно представление, сделавшееся не специально классным, а жизненным достоянием ученика?
Таких пособий, которые не отличались бы сухостью, мертвенностью, с которыми бы ребенок мог войти в живое, личное отношение, в распоряжении учеников наших школ очень мало. И количество их должно быть увеличено, главным образом, внесением в школу обязательности самодельных учебных пособий. А также и приучением ребенка изготовлять их под видом игрушки в его первые детские годы. Дитя на рассвете своей сознательной жизни, выработавшее себе охоту к труду и известный навык в этой области в школьные годы, будет уже обладать известным опытом и мастерством в своей работе и будет способно выполнить даже технически сложные вещи.
Нужно твердо помнить воспитателю, что вещь, сделанная самим ребенком, соединена с ним живым нервом, и все, что передастся его психике по этому пути, будет неизмеримо живее, интенсивнее, глубже и прочнее того, что пройдет по чужому, фабричному и очень часто бездарному измышлению, каким является большинство наиболее употребительных учебных наглядных пособий.
—стр. 171—
V.
... Там чудеса, там леший бродит,
Русалка на ветвях сидит,
Там на неведомых дорожках
Следы невиданных зверей...
А. Пушкин.
Единственный учитель, которого можно пожелать для ребенка на заре развития его творческих сил, — это душа родного ему народа. Отделенная от него историей, она отыскивает окольный путь к нему и приходит в детскую под видом няниной сказки или бесхитростной кустарной игрушки.
Через сказку и народную игрушку ему становятся доступными первообразы древнего народного творчества, учиться у которых он будет не как безличный копировальщик, а как наследник и продолжатель общего дела.
Кто знает, если бы возле Пушкина в годы его детства и юности не было Арины Родионовны с ее сказками, нашел ли бы он сам дорогу к родникам народной поэзии? Поэтом он родился, но поэтом народным помогли ему сделаться нянины сказки, близость к няниной душе.
Народные сказки и народная игрушка, подобно каплям живой воды, вызывают к жизни те творческие семена, которые без этого могли бы пролежать бесплодными в душе ребенка.
Элементы, из которых слагается народное творчество, методы его и главные его свойства глубоко родственны детской душе, и, соприкоснувшись с образами его, она сразу чует, что это ее колыбель, что тут все свое, родное, понятное. По опыту своего детства я знаю, какое чувство, похожее на возвращение изгнанника на родину, будила во мне деревян-
—стр. 172—
ная кукла „кормилица“ после нарядных фарфоровых, пищавших „папа“ и „мама“ кукол.
Гуси из глины. Вологодская губ. Из колл. Кустарного музея. Москва.
Примитивность таких игрушек ошибочно принимается многими за какую-то низшую ступень по сравнению с современным уровнем эстетического развития. Но это — глубокое заблуждение, которому пора уступить место правде.
Игрушки, порожденные фабричным производством, не только потому ниже в эстетическом отношении народной игрушки, что там они обездушены общим шаблоном и машинной выделкой, согнавшей с них следы индивидуальности замысла первой игрушки. Эстетическое падение фабричной игрушки глубже, — и сам первый замысел в ней уже не более, чем сколок с прежде бывшего на рынке или робкий вариант, повторяющий без тени самостоятельного порыва узаконенные спросом и предложением образцы.
—стр. 173—
Вглядимся в этих прыгающих пуделей, лошадей в настоящей упряжи, кур в настоящих перьях, которые поражают в игрушечных магазинах детское воображение своей величиной и — с первого взгляда — удачным подлогом жизни. В лучшем случае впечатление от них похоже на впечатление искусно сделанного чучела. Следа человеческого творчества в них не отыскать. И, перенесенные в детскую, они становятся в разряде парадных игрушек в пополнение особой выставки детского тщеславия, занимающей обыкновенно целый угол в детской богатых людей.
Там же можно встретить и образцы той категории фабричных игрушек, которые действуют на воображение детей, уже испорченных понятием „дорого“ и „дешево“ и привычками к роскоши и внешнему блеску.
Игрушки этого рода (что бы они собой ни изображали) изготовляются из бархата, шелка, бронзы, крокодиловой кожи, лайки, обильно украшаются всякой инкрустацией и позолотой и этим всем добиваются успеха у детей, развращенных богатством, и развращают вкус созерцающих их бедных детей, отвлекая от истинного критерия красоты.
Неиспорченный ребенок, сохранивший живое чутье художественной правды, предпочтет этим игрушкам игрушку кустарную. Но у детей с слабо выраженной индивидуальностью нетрудно умертвить чутье, что с успехом и делают фабричные игрушки.
Некоторые из фабричных игрушек достигают иногда условного внешнего изящества, которым они прежде всего импонируют вкусам взрослых; но даже там, где они действительно изящны, для ребенка это пропадает даром, так как изящество их возникло по слишком чуждому для детей закону, по долгому выбору из тех наслоений культурных
—стр. 174—
вкусов, которые приобретаются годами и десятилетиями культурного развития.
Наоборот, в примитивной игрушке, столь близкой ему и по духу своему и по простоте художественного приема, ребенок сразу схватывает душу ее и через нее входит в живое общение с создавшей ее душой своего народа.
Примитивность, о которой говорят, касаясь народного искусства, вовсе не заключается в одной несложности технических приемов. Самая простота приемов порождается импульсивностью народного и детского творчества, напором сил, жаждущих воплощения и нуждающихся не в том, чтобы копировать поточнее действительность, а в том, чтобы с наибольшей силой и стремительностью передать свое впечатление от нее.
Самый творческий процесс ребенка и народа по существу своему требует для себя примитивных форм. Когда творческая жизнь так импульсивна и так стихийна, некогда думать о деталях, об отделке. Из деталей оказываются нужными лишь наиболее характерные, поразившие воображение художника. И детский импрессионизм доходит до того, что ребенок берет иногда только одну характерную деталь и изображает ее вместо целого предмета.
Один пятилетний импрессионист, пораженный злым выражением лица своей бонны, за что-то бранившей его, тут же вдохновился, и через пять минут на клочке бумаги, в углу, наверху показался ряд каких-то зубцов, расположенных двумя полукругами, посредине — рука с невероятно длинными пальцами, а внизу, в уголке, маленький четырехугольник с еле заметным крестиком над ним. Ребенок дал такое объяснение: сверху — Freulein, это ее зубы, она оказалась ведьма; посредине — „она гонится за мной, но не может поймать, я
—стр. 175—
убежал“. На вопрос, что означает четырехугольник с крестиком внизу, мальчик тихо, опустив глаза, ответил: „А это ее могилка. Она тут упала, и ее похоронили“.
„Няньки“ из глины. Вологодская губ. Из колл. Кустарного музея. Москва.
Детское творчество, как и творчество народное, в высшей степени подчинено влиянию непосредственной эмоции, которая отражается, как в описанном случае, и на пропорциях рисунка и на общей экспрессии произведения. У кустаря и у ребенка легко проследить в изображенном ими предмете их отношение к этому предмету. Недавно в г. Одоеве на рынке мне попалась глиняная статуэтка, изображающая барыню. Насмешка над барской манерой одеваться, над барской спесивостью разлита во всей грубой и до убожества примитивно вылепленной фигуре барыни, особенно же в ее
—стр. 176—
непомерно крошечной шляпе, в виде какой-то корчажки, усаженной на темени.
Симпатии и антипатии народа, верования, суеверия, добродушный юмор и злая сатира отразились на многих традиционных народных игрушках и в старинном лубке, пользуясь которым, по почину Н. Д. Бартрама, кустари с большим успехом начали вырезывать целые сложные группы („Как мыши кота хоронили“, „Соловей-разбойник“ и др.). Подходя к такой игрушке, ребенок приобщается первоисточнику, где зародились мифы и легенды родной страны. И так как в самом ребенке скрывается этот мифотворец, тут он находит живой импульс для объединения и художественного воплощения беспорядочно проносящихся в его фантазии образов. Впервые он поймет, может быть, что его мир узаконен взрослыми, что он может найти настоящий отклик в них, что не „пустяки“ он болтает, рассказывая несуществующие встречи свои с волком или с бабой-ягой, а что у этого есть свое место в жизни, что это может воплотиться вот в такую прекрасную игрушку. Я говорю здесь не языком и не мыслями ребенка; я только пытаюсь разобраться в смутном, радостном ощущении, какое испытывали многие из детей на выставке игрушек в Кустарном музее в 1910 году.
Взрослые забывают к тому времени, как становятся воспитателями, собственное детство, и невольно им хочется, — даже самым просвещенным из них, — навязать ребенку свои ценности, свое в большинстве случаев до убожества обедневшее и потускневшее представление о мире. Изгнанные из рая, „в поте лица“ питающиеся волчцами и терниями, они рассказывают ребенку про этот пустырь, куда их прогнали, а он хочет слышать о чудесах рая, о первозданной свежести райского утра.
—стр. 177—
Фантастическое, чудесное для ребенка и есть самая истинная реальность, и отрезвлять его, привлекать исключительно к тому, что можно взвесить и смерить, значит посягать на целостное и гармоническое развитие его личности. В годы детства естественно и в высшей степени важно постигать мир через образы своего и чужого творчества.
И только народное творчество (если не считать немногих близких детям по духу поэтов и художников) вполне может соответствовать особенностям детского художественного восприятия.
Создать для ребенка свободный приток впечатлений от народного искусства — такая задача должна быть серьезно поставлена в число других задач душевного воспитания ребенка.
Фабричные игрушки, которыми у нас окружают пробудившееся сознание ребенка, осуждают его на пребывание среди мертвых вещей. Только народная игрушка, сохранившая всю свежесть создавшего ее процесса, говорит живым языком душе ребенка.
Механическая кошка, мяукающая, необыкновенно искусно сделанная, так, что даже взрослых вводит на минуту в заблуждение, все же бесконечно менее интересна для ребенка, чем живая кошка, на сравнение с которой напрашивается эта игрушка; и ребенок, подивившись этой имитации, очень скоро забудет о ней для живой кошки.
Кот на раздвижной площадке, которую я видела среди игрушек в Сергиевом посаде, — явление совершенно иного порядка, чем живая кошка. Этот кот, сопровождающий бабу, которая загоняет гусей, и есть тот „невиданный“ зверь, чьи следы можно найти только на „неведомых“ дорожках творчества. Он сразу переносит ребенка в мир сказочных возможностей и энергически будит воображение и волю к
—стр. 178—
творчеству у ребенка. Уже для того только, чтобы превратить его в известного ребенку домашнего кота, необходим процесс сравнения этих двух образов: сергиево-посадский кот похож немного и на собаку, и на волка, и на тигра. Затем, в игре его можно превратить в какого угодно сказочного
Куклы из тряпок. Калужская губ. Из колл. 3. Фалеевой. Москва.
—стр. 179—
зверя. А вдохновившись его образом и взявшись за самостоятельное изображение кота, ребенок позаимствует от него лишь метод смелого, свободного изображения того внутреннего образа, какой остался в нем от предмета.
Вступая в общение с животными, — не книжными, зоологическими, брэмовскими кугуарами и пумами (для них есть свой черед, не в раннем детстве), а живыми поэтическими образами животного эпоса, ребенок расширяет пределы сочувственного опыта, что является необходимой ступенью морального развития.
В „Детстве“ Толстого есть странички, где шестилетний Николенька укладывает в уголок на подушки возможно удобнее любимую фарфоровую собачку. Тут мы видим первый нежный росток могучего будущего дерева. Но и для обыкновенного ребенка естественной школой более широких симпатий к миру, чем те, какие определяются семейными инстинктами, важно любовное общение в детстве с миром животных.
Интимность детского отношения к игрушке, изображающей то или другое животное, определяет дальнейший интерес ребенка к этому животному.
Кугуар и пума могут интересовать ребенка лишь на такой ступени развития, когда у него есть уже представление о странах света и их характерных особенностях. Это вообще относится уже к ступени чисто-научной любознательности. В раннем же детстве импульсом к научной любознательности может быть только непосредственный, эмоционального характера интерес.
Собака, лошадь, лисица, волк, медведь, белка, с которыми ребенок, благодаря игрушке, сказке и басне, дружит
—стр. 180—
в дни своего первого детства, проведут его к изучению естественной истории через мост живейшего интереса к ним. Мы не можем не интересоваться биографией и образом жизни лиц, сделавшихся близкими и дорогими. И для ребенка рассказы про зверей, товарищей его детства, будут не сухой „зоологией“, которую теперь так ненавидят в гимназиях, а полным интереса удовлетворением естественно пробудившейся любознательности.
Ребенок, воспитанный исключительно впечатлениями городской жизни и тех магазинных игрушек, где уже нет следа живого творчества, похож на растение, запрятанное в душный угол, куда не доходят струя свежего воздуха и солнечные лучи. В случае исключительной даровитости тут будет болезненное переразвитие мечтательности, книжности, холодности к реальной жизни, неспособности к гармоническому восприятию целого в каждом отдельном случае, тепличная робость перед жестокой, но и закаливающей душу в своей жестокости правдой природы.
В случаях неисключительных, у ребенка без особенно яркой индивидуальности, это разобщение с народной жизнью и с природой отразится, как раннее засыхание всех живых корней души. Это может пройти незаметным для воспитания уже потому, что в школе, в семье, особенно в больших центрах, такое засыхание, как мы уже говорили выше, вовсе не исключительное, а рядовое явление. От детей требуют не живой свободной деятельности, а послушного несения обязательного ярма.
Слушается, „хорошо“ учится, — большего редко желают сами воспитатели. Но родителям и в голову не приходит, что их первый ученик уже ходячий мертвец, в котором живы только растительные функции и те служебные телу сто-
—стр. 181—
роны ума и воли, какими он будет поддерживать свою фиктивную жизнь до конца дней.
У Толстого в „Холстомере“ вырвался страшный приговор городской культуре, как она сложилась в настоящее время: „Иной человек, живущий в городе, — говорит он, — и не подозревает, что уже лет десять ходит мертвый“.
Литература и искусство в жажде обновления время от времени возвращаются к вечно свежим стихиям народного творчества, к мифу, к апокрифу, к сказке; то же необходимо сделать и практической педагогии — растворить двери душных детской и классной навстречу свежему воздуху полей, лесов, сказке, песне, всем формам искусства народного.
Именно потому, что формы его примитивны, оно несет в себе, как в нераспустившейся почке, возможность листьев, цветов и плода, и семян, и ростков для новых всходов. В молодости нашего народного искусства и заключается тайна его освежающего влияния. Как весенние травы, полные соками только что пробудившейся земли, несут целебные силы природы истощенным организмам, так и городу, с его лихорадочным эксцессом культуры, народное искусство несет оздоровляющие соки.
Чем раньше дитя городской культуры приобщится к творческой жизни своего народа, тем естественнее и здоровее будет его последующий рост.
Сравнительно немного форм создано народным русским искусством в мире игрушек, и несложны они. Но каждая из этих фигур представляет собою результат цельного, веками сложившегося миропонимания и ярко символична для создавших ее быта и истории. Введенная в детское сознание, фигура эта больше скажет ему о русской жизни и природе, чем десятки описаний деревни из детских книг.
—стр. 182—
Произведения кустарей (на выставке игрушек 1910 г.), если бы они остались единственными памятниками для отдаленных от нас грядущих веков, внимательному изучателю дали бы ключ ко всей русской истории. Не к истории завоеваний и роста государства Российского, а к тому, как и чем жил народ почти за триста лет.
Тут мы видим и понурого, до невероятности тощего коня пахаря, конягу, вывозящего на себе всю историю государства Российского с ее Академией и войнами. И гоголевскую птицу-тройку, живущую в мечте народа, как и в мечте великих его поэтов. Птицу-тройку, воплотившую всю удаль, всю стремительность и неукротимость порыва — унестись далеко от „низких нужд“ жизни.
Звери на этой выставке, как всегда в животном эпосе, похожи на человека, и столько в них юмора и созерцательности и добродушия, что стороны натуры славянской, создавшие мудрость пословиц и поэзию сказок и самого дедушку Крылова, отражаются в них, как в зеркале.
Медведь — кустарная игрушка. Собств. В. И. Боруцкого.
Есть в педагогии течение, неодобрительно относящееся к воспитательному значению сказок. Здесь высказываются опасения, как бы не повредило ребенку „переразвитие“ фантазии в ущерб его другим способностям. Но „переразвития“
—стр. 183—
фантазии не может быть. Фантазия для ребенка — не пища его, а ключ к миру, путь, теснейшим образом связанный с детской интуицией. И повредить на этом пути ребенку можно только двумя способами — или загромоздив его воображение дурными, вредными, страшными образами или же не давая пищи его фантазии (из боязни переразвития) и таким образом умерщвляя тот деятельный нерв, каким ребенок реагирует на впечатление и строит базис для всего здания своего собственного, свободного и самостоятельного отношения к миру.
VI.
Представим себе такой сад, насадив который, садовник задался бы целью получить из разных отводков деревья одного вида и роста и все время был бы озабочен тем, чтобы то или другое дерево не росло слишком вширь или ввысь, не замедляло и не ускоряло развития и расцветало бы в одно время с другими.
Задавшись такою целью, садовник начал бы безжалостно подстригать под общий образец более раскидистые, причудливые растения, и если бы они зацвели раньше времени, обрезал бы цветы их, в досаде, что зацвели не во-время; а те деревья, какие собирались бы зацвести позже других, окружал бы всякими искусственными условиями, чтобы поторопить их цветение.
Таким садом является современная школа, а также и семья, если она только подгоняет детей к требованиям школы и не ставит себе задачей развития в ребенке самостоятельной человеческой личности.
Личность, в противовес стадному человеку, нуждается в строгой индивидуализации условий для каждого ребенка.
—стр. 184—
Если в школе это возможно не вполне, пока она организована для множества, для классного организма, где каждое дитя — лишь „палец от ноги“, то в семье и в небольшой школе индивидуализация условий и метода в воспитании вполне достижима. Начать ее необходимо с повышенно-внимательного отношения ко всем проявлениям ребенка. А так как жизнь последнего протекает больше всего в детской, среди игр и игрушек, необходимо внимательнейшее наблюдение над этой стороной проявлений детского „я“. В игре оно свободнее и смелее проявляет себя. И то, что подавлено уже некоторой дисциплиной воспитания, и то, что бродит в нем еще в зачаточном виде, и то, что перешло уже в сферу страстного, но почему-нибудь скрываемого от взрослых устремления, выплывает наружу в час игры, особенно, если речь идет в ней о самостоятельном творчестве ребенка.
„Страшный зверь и испуганный господин“ — игрушка, сделанная девочкой 6 лет из картофеля и листьев.
Воспитатель, вдумчиво следящий за тем, какую игрушку предпочитает ребенок, что он именно в ней ценит, на-
—стр. 185—
долго ли она его интересует, как он ею играет, имеет возможность составить полную картину главных черт зарождающейся личности ребенка и проследить ступени его развития. Там, где ребенок сам делает игрушку, когда под рукой у него есть все нужные для этого материалы, уже самый выбор материала, если он постоянен, говорит о некоторых особенностях психического строя ребенка. Есть дети, которые любят делать все в крупном масштабе, любят непокорный материал, любят шумную и настойчивую победу над ним. Они радуются столярным инструментам, выбирают такие работы, где можно что-то сколачивать, твердо закреплять. В играх любят тоже иметь дело с тяжестями — им не лень выдвинуть на середину комнаты все кресла и столы. Из дерева такой ребенок вырежет лихого коня, сказочных богатырей. В истории он любит героические легенды. И опытный воспитатель все эти черты может угадать, иногда побыв в детской несколько часов и понаблюдав, как сколачивает будущий конквистадор какой-нибудь ящик и как при этом командует окружающими детьми.
Вялость или живость сообразительности, поверхностный или углубляющий ум, степень наблюдательности, сильная и слабая воля, интенсивность увлечения, сила и окраска высших эмоций, дурные и хорошие инстинкты, маленькие и большие слабости, и пороки, и чисто индивидуальные оттенки всего этого ярче, чем где бы то ни было, проявляются в детской, где ребенок, увлекшись игрой, забывает обо всем на свете.
Основные свойства ума, воли и темперамента сказываются уже в том, как ребенок приступает к игре. По тому, „хватается“ ли он за все или действует методически, проявляет ли достаточную инициативу или склонен больше подражать соседу, терпелив ли в преодолении трудностей, спе-
—стр. 186—
шит ли обратить общее внимание на каждый шаг в своей работе или углубляется в нее до самозабвения, — по всем этим признакам можно угадать линию развития его будущей работы и линию развития его будущей личности.
В области чисто-художественного творчества, если ребенку предоставлена в ней полная самостоятельность, взрослому другу ребенка еще легче проследить типические черты его душевного строя и степень развития и содержание его душевной жизни в данный момент.
Вдумываясь в детские рисунки, нетрудно выделить в них то, чем живет в данный момент ребенок, что наиболее занимает его сознание.
У детей с сильно развитыми художественными склонностями импульсивность творчества доходит до такой повелительности, что почти в самый момент острого переживания они стремятся воплотить в образе овладевшее их психикой впечатление.
Нередки случаи, когда дети с сознательным отношением к смерти, уже чувствующие в ней и горе окружающих и собственную утрату, на другой день после похорон близкого лица воспроизводят в игре весь похоронный обряд.
Подсознательная жизнь у ребенка обширнее, чем у взрослого, так как способность к самоанализу и привычка к сознательной отчетности у детей меньше развита. Поэтому такие способы ознакомления с детской психологией, как расспросы, письменные анкеты, сочинения на тему: „Самая большая радость“, или „Самое большое горе в жизни ребенка“, или „Самое наибольшее желание его“, не приводят к этой цели. Ребенок прежде всего может, из свойственного многим детям психического целомудрия или из недоверия к взрослым, уклониться от разоблачения интимных моментов
—стр. 187—
своей психологии. Кроме того, очень немногие дети обладают такой степенью самонаблюдения и отчетности, чтобы самим разобраться в явлениях своей психической жизни и дать им определенное место.
Иногда ребенок тоскует и повторяет: „Мне скучно“, но не может объяснить, о чем его тоска. Но проследим его игру в детской или мотивы его творчества из бумаги, из глины, в рисунках или в литературном произведении — если ребенок занимается писательством, что в семьях, где есть родные и знакомые литераторы, не редкость. Окажется, что ребенка бессознательно мучит какая-нибудь забота, или потеря, или обида, которые он сам считает не существенными и часто по жизнерадостному инстинкту сохранения душевного здоровья даже не возвращается к ним воспоминанием. Но при известной глубине переживания след от них не заживает сразу, и в области творчества, всегда опускающейся корнями в подсознательный мир, можно найти те образы, которые отражают переживаемую глухо душевную боль.
Если бы в играх и в игрушках детей взрослые пытливее искали отражения внутреннего мира играющих, легче было бы предупредить заблуждения, эксцессы, страхи и печали, через которые дети проходят иногда лишь потому, что вовремя дружеская рука не указала исхода их неопытной душе.
В каждой игре, в каждом самостоятельном рисунке, в каждой самодельной игрушке отражаются, кроме текущих моментов настроения, владеющего в данный момент ребенком, и последней мысли, его занимающей, еще и основные черты его типа и преобладающие его склонности.
Для этого нужно длительное наблюдение над детской игрой, над выбором игрушек и отношением к ним ребенка.
—стр. 188—
Есть дети-конквистадоры — им принадлежит первенство во всех шумных рискованных затеях школы, они делают больше других шума своими играми дома. Кропотливая работа над игрушками им несносна. К игрушкам, особенно механическим, они относятся, как яростные разрушители. Если предоставить им выбор игрушек, они захотят саблю, ружье, лассо и т. д. Их увлекает спорт, и в области самодельных игрушек они примутся вытачивать кегли, начнут делать мячи для футбола; если же им дать иллюстрировать по собственному выбору сказку, — они выберут что-нибудь в роде „Соловья-разбойника“.
Дети-мечтатели неохотно берутся за игрушку, с которой нужна какая-то возня, напряжение активного внимания. Такой ребенок возьмется за самое простое, требующее наименьшей затраты сил; к тому же — ведь чем проще предмет, тем больше он дает такому мечтателю простора для мечтаний.
При известной комбинации других психических свойств дети с таким избытком фантазии становятся художниками, поэтами, путешественниками или религиозными искателями.
Ребенка-художника не нужно присаживать к карандашу и краскам. Он во всякую свободную минуту будет что-то рисовать, иллюстрировать, вырезать, лепить.
При этом еще в очень раннем детстве у художественных натур обнаруживается чувство красок, перспективы и вкуса.
В семье, где есть взрослые религиозного настроения, дети-мечтатели и художники уходят иногда в область религиозных исканий. Их тянет церковь, пленяет эстетическая сторона ее, мерцание свеч, кадильный дым, изображения святых, церковное пение. Они без конца способны слушать рассказы из священной истории. В пяти-шестилетнем воз-
—стр. 189—
расте их занимает уже вопрос о грехе, о возмездии, о рае и аде, о Боге и дьяволе.
Бывают дети, выказывающие очень рано склонность к педагогической деятельности. Они вечно играют в школу, в экзамены. Предоставленные собственному почину в изделии игрушек, они наверное охотно станут изготовлять учебные вещи, дополняющие их игры. Им доставит большое удовольствие сделать модель школы, миниатюрную ландкарту, маленький глобус.
Наблюдая игры девочек, поскольку они бывают обособлены от обще-детских игр, их можно подразделить на три разряда: игры (и игрушки) матерей, принцесс и кухарок.
Мать неустанно возится с куклой и обращается с ней не как с самостоятельным существом, а всегда как с своим ребенком, требующим постоянной опеки. В творчестве такого ребенка непременно будет фигурировать дитя или же любимая кукла, которая символизирует дитя, и не какое-нибудь, а непременно собственное дитя данной девочки.
Всяческие изделия для куклы, позже — для младших сестер и братьев, — вот содержание возможных самодельных игрушек таких девочек. Изображая животных, они оттеняют их беспомощность, миловидность, игривость, черты, сближающие их с ребенком. Величавое, грозное, опасное в природе их пугает и отталкивает. В пейзаже они предпочтут такие, где есть уютный домик, сад, коровы, голуби.
Принцессы ничем этим не интересуются.
Из игрушек они неизменно выбирают себе все внешне красивое, блестящее, все, что в их представлении „самое лучшее“. Девочка-принцесса увлечется выделыванием мебели или цветов из бисера, особенно, если бисер имитирует
—стр. 190—
жемчуг или золото. Будет низать ожерелье для себя и для кукол, мастерить диадему из золотой бумаги.
У такого ребенка всегда просвечивает мечта о первенстве, о красивой раме и о красавцах рыцарях.
Прирожденные кухарки с крошечного возраста тяготеют к стряпне и хозяйственной уборке. Чайная, кухонная посуда, плита, утюги — их излюбленная сфера.
Творческой самодеятельности у маленьких кухарок, вне кулинарной области, обыкновенно очень мало.
VII.
О детских играх и игрушках, о значении их для ребенка и для воспитателя, желающего глубже проникнуть в мир детской души, было много писано. Кроме авторитетов в чисто-педагогической литературе, этот вопрос затрогивали в художественной форме и в рассказах о своем детстве такие писатели, как Жорж-Занд, Пьер Лоти, Анатоль Франс, у нас — Л. Толстой, Короленко, Чехов и др.
У Жорж-Занд есть прелестные строки о Корамбэ, таинственном жертвеннике, сделанном ею в саду из камней. Тщательно скрывая его от взрослых, маленькая Аврора убирала его цветами и обратила его в исходный пункт накопления и развития всего священного и прекрасного, присутствие чего смутно чувствовала в мире богато одаренная душа, предоставленная самой себе. Это значение талисмана, охраняющего духовное богатство ребенка, имеют нередко так называемые любимые игрушки. Порой они заменяют, кроме того, друга, недостающего товарища игр, если ребенок растет один. Потеря любимой игрушки приносит ребенку огромное горе.
—стр. 191—
которое после вспоминается на ряду с утратой близких людей.
А. Франс и Пьер Лоти дали целый ряд прекрасных психологических очерков из детской жизни. В „Книге прошлого“ А. Франса собрано много черт, в которых можно угадать будущий блестящий расцвет очарованного миром скептика, иронического и тонкого наблюдателя.
„Роман ребенка“ также отражает в миниатюре скитальческую душу Лоти, его неопределенную тоску и мечтательность, тяготение к экзотическим странам, к морям и пустыням.
В одном месте этой книги он говорит, между прочим, что, когда взрослым увидел впервые море и пустыню, у него появилось такое чувство, точно он уже видел их, точно они ему родные, и он пережил только радость окончившейся разлуки. Так сильна интуиция ребенка. Виденные им на каких-нибудь раскрашенных гравюрах морские пейзажи и изображение каравана под финиковыми пальмами дали ему пережить все величие, каким дышит неизмеримость океанов и пустынь.
Безутешный атеизм, „le vain de choses humaines“, окрашивающие его дальнейшую жизнь, уже в самом раннем детстве намечаются в настороженной грусти, с какою временами он созерцает мир и самого себя.
Повышенная впечатлительность и пылкая идеализация — источник неизбежных разочарований.
Ребенку с такими качествами, как маленькому Пьеру Лоти, можно предсказать, что он пройдет свой путь с опечаленной и неутоленной душой.
Из биографии Л. Толстого, составленной Бирюковым, мы узнаем, как великий учитель любви играл в детстве
—стр. 192—
в „муравейных братьев“. Игра заключается в том, чтобы как можно теснее и дружнее прижаться всем друг к другу под накрытыми платком стульями. Там же рассказано и об игре в „Зеленую палочку“, которая где-то зарыта, а если ее отрыть, можно осчастливить весь мир. В „Детстве и отрочестве“ есть превосходное изображение отношения различных детей к игре, где этим отношением определяются все главные особенности их типов и темпераментов.
„В дурном обществе“ Короленко и в „Истории моего современника“ и в других небольших рассказах проскальзывают иногда очень ценные наблюдения над тем, как психика ребенка отражается в мире его игрушек.
Детство Чехова (и юность) полны изобретательных и остроумных выдумок в области игры. Пушкин восьми лет написал и поставил своего „Escamotteur'a“.
Подробное жизнеописание каждого замечательного человека в страницах об его детстве дает богатый фактический материал для иллюстрации нашего положения — как в играх и в игрушке сказывается индивидуальность человека, в особенности ее творческие свойства.
Марсель Броуншвиг ставит тезисом своего исследования об игрушке: „Скажи мне, во что ты играешь, и я скажу тебе, чем ты будешь“.
Величайший из авторитетов в вопросе воспитания, Локк считает необходимым для развития в ребенке самодеятельности, чтобы он сам делал себе игрушку. Кроме того, он советует не давать детям много игрушек, чтобы они полнее и всестороннее использовали имеющиеся в их распоряжении немногие игрушки и привыкли бы дорожить ими, как произведениями своего творчества.
—стр. 193—
Руссо также ратует за возможное упрощение игрушек и за сведение их к самому скромному количеству. Ему хотелось еще, чтобы дети для развития в них гуманных чувств играли изображениями хромых, горбатых, слепых. Это чисто-французский сентиментализм вряд ли повел бы к чему-нибудь, кроме глумения над такой игрушкой у одних детей, болезненного отвращения у других, а у тех, кто вошел бы, в конце-концов, во вкус такой игрушки, развилось бы исключительное равнодушие к изображаемым несчастиям.
Сикорский, рекомендуя фребелевские игры, по нашему мнению, увлекается их научностью и переоценивает их значение. Своей геометричностью, симметрией, не говоря уже о безвкусной фабричной раскраске, они вносят в душу ребенка засушенное представление о вещах того мира, куда он явился. Симметрию он постигнет в свое время сам, и тогда это будет действительно ценное приобретение.
Мы упоминали уже об итальянском профессоре Колоцца, высказывавшем решительное осуждение слишком сложным и слишком роскошным игрушкам, особенно для детей младшего возраста. Игрушка покупная, по его мнению, приблизительно должна быть такова, какую и сам ребенок мог бы сделать.
Этим он предрешает свое одобрительное отношение к русской кустарной игрушке, примитивность которой делает ее особенно родственной произведениям детского творчества.
Джон Рескин, Риго горячо ополчаются против заводных игрушек и выдвигают необходимость эстетически развивающей игрушки. Риго в особенности нападает на уродливые игрушки, на паяцев и на маски, приводя в пример выдержки из Жорж-Занд и Диккенса, где описывается до-
—стр. 194—
ведшее ребенка до кошмара впечатление паяца, в другом случае — впечатление безобразной маски.
Форнари пишет об эстетическом преимуществе сделанных самим ребенком игрушках, останавливаясь преимущественно на куклах из цветов.
О таких же игрушках сообщает в своих статьях Н. Д. Бартрам.
Интересный материал для сравнения детского и народного творчества представляли на выставке 1910 года (в Московском Кустарном музее) такие самодельные из соломы, травы и сосновых шишек куклы из северных деревень и из Малороссии.
О необходимости серьезной постановки вопроса об игре и об игрушке существует целое исследование, написанное Лакомбом. Из своих наблюдений над ребенком он делает вывод, что ум ребенка, равно как и тело его, нуждается для правильного функционирования и для нормального роста в постоянной оживленной деятельности. Пассивное состояние является уклонением нормы, признаком болезненных изменений душевного строя или телесного благосостояния ребенка. Исходя отсюда, он требует активного отношения ребенка ко всему, чем он занят, и на этой активности обосновывает желательные реформы в преподавании географии, физики, математики, языков.
Мы боимся, как бы серьезное значение, придаваемое игрушке в нашем очерке, не было истолковано, как мечта о реформе, обращающей игрушку в какое то классное занятие, в принудительный и неприятный труд.
Игрушка и может и должна повести к труду, — но радостному и свободному.
—стр. 195—
Соломенные куклы из центральных земледельческих губ. Из колл. Кустарного музея. Москва.
Где исключено радостное и свободное устремление к работе, там исключено и понятие творчества. Задачей же нашей статьи было выдвинуть центральное и священное значение творчества детской жизни.
Все искренно заинтересованные вопросом воспитания писатели всегда отыскивали наиболее важный для них пункт, который осветил бы уже все другие стороны задачи воспитания. В идеале воспитания должно бы стоять равномерное воздействие на все стороны психического и физического „я“ ребенка. Но бессознательно каждый писатель подчеркивал в этом „я“, как самые существенные стороны, те, какие явля-
—стр. 196—
лись для него самым ценным и самым характерным признаком человека.
Типический представитель англо-саксонской культуры, Локк на первый план своих воспитательных теорий выдвигает инициативу, подвижность, энергию. С этой точки зрения всякий спорт, закаляющий тело и развивающий волю, должен стоять во главе всех игр и занятий.
Руссо, напуганный бедствиями, в какие ввергла человека его удаленность от природы, в своих трактатах о воспитании верен своему тезису — „все прекрасно, что выходит из рук Творца, все искажается в руках человека“. Для него цель воспитания — счастье ребенка, счастливое самочувствие, основанное на полной нестесненности его инстинктов, наклонностей и всех прирожденных свойств, которых воспитание не должно ставить ни в какие определенные рамки.
Дружественный по своим педагогическим симпатиям с Руссо, великий яснополянский педагог практически осуществил эту свободу в своей школе, и результаты в смысле расцвета душевных свойств и способностей яснополянских детей были изумительны. Принцип нестеснения всегда ведет за собой усиленный расцвет свободного творчества; особенно же это бывает там, где возле детей находится человек, сам живущий богатой творческой жизнью.
По Сикорскому характерные стороны ума, воли и чувства ребенка складываются в личность до семилетнего возраста, — и в это время чрезвычайно важны все окружающие воздействия на формирование человека. Центральным пунктом для воздействия воспитания Сикорский делает умственное развитие, заботясь о нем для ребенка, еще не вышедшего из колыбели.
—стр. 197—
Карлейль оттеняет необходимость от раннего детства чувство религиозного благоговения перед „величием нравственных идеалов“.
Колоцца, Риго стоят за полное невмешательство, очевидно, пораженные при наблюдении над постановкой воспитательного дела торжеством рутины и традиций в нем.
Каждый из этих писателей внес посильную лепту в дело раскрепощения ребенка для свободного и самостоятельного развития его человеческой личности.
Исходной же точкой этого развития, законом, оберегающим его, равно как и целью его, должен быть, по нашему мнению, священный огонь человеческого духа — творчество.
В. Малахиева-Мирович.
—стр. 198—
Кустарный игрушечный промысел Московской губернии.
Учебная игрушечная мастерская Московского губернского земства в Сергиевском посаде и ее значение для игрушечного промысла России.
Кустарный игрушечный промысел развит у нас по преимуществу в Московской губернии. Москва является главным складочным пунктом этого товара для всей России. В последнее время, кроме обычных торговых складов и магазинов, в которых кустарные изделия являются одним из предметов торгового оборота, в Москве открылось несколько магазинов, торгующих исключительно одним кустарным товаром, и среди этого товара — наши игрушки всегда занимают видное место.
Кустарей-игрушечников, работающих в Московской губернии, возможно подразделить на несколько групп.
Самая многочисленная группа состоит из кустарей, давно уже порвавших связь с землей, и в жизни которых земледелие уступило свое место занятию производством игрушек.
Эту группу составляют не только кустари из купцов и мещан Сергиевского посада (главного центра кустарно-игру-
—стр. 199—
шечного производства в Московской губ.), но также и довольно значительная часть крестьян, живущих на окраинах посада. Сюда же можно было бы, по всей справедливости, отнести и некоторых кустарей-игрушечников из солдат и даже крестьян, живущих в некоторых селениях Московской губ. и, кроме игрушечного производства, не имеющих никаких занятий.
Вторую категорию кустарей составляют такие лица, для которых земледелие является таким же заработком, как и кустарные занятия. У них старая „тяга к земле“ как бы борется еще с новыми видами промыслов.
И среди кустарей-игрушечников Московской губ. есть, хотя сравнительно с другими категориями и немного, такие, которые лишь отчасти обрабатывают свои земельные наделы... Таковы игрушечники-токари Верейского уезда.
Наконец следует третья группа кустарей, для которых главным источником существования и пропитания является земледелие, сельское хозяйство во всех его видах.
Кустарные промыслы являются для них лишь побочным занятием, которому они отдают только свободное от сельских работ время.
В окрестностях Сергиевского посада, в деревнях и селах, расположенных в его округе, живет немало кустарей-игрушечников такого типа.
Приведенное здесь деление кустарей на несколько групп, или категорий, с точки зрения их связи с землепашеством и вообще занятием сельскими промыслами, имеет не теоретическое только значение, но является весьма важным экономическим фактором в жизни кустарей.
Одна категория кустарей, отдающая весь свой досуг и все свои силы занятию кустарными промыслами, может
—стр. 200—
лишь под условием высшей доходности от них заниматься ими.
Понижение доходности от их кустарных промыслов отражается самым печальным образом на их экономическом существовании, так как им не к чему более приложить своих рук и нечем более заняться.
Вторая группа кустарей в состоянии довольствоваться меньшею, сравнительно с первыми, доходностью от своих кустарных промыслов. Недостаток доходности от этих промыслов восполняется для них доходностью от земли.
Наконец третья группа кустарей довольна бывает даже тем, что получает хоть какой-нибудь остаток в виде маленького дохода от производства. Их главная сила в земле, и кустарный промысел имеет для них скорее моральное, чем экономическое значение; заполняет их зимние досуги.
Производство игрушек сосредоточено, главным образом, в Сергиевском посаде, Московской губ., а также и во многих селениях его района, по всему смежному с ним Дмитровскому уезду.
Здесь вырабатывается и отсюда поставляется на рынок бесконечное множество игрушек, но при всем их видимом разнообразии, их можно свести к следующим основным категориям: а) игрушки бумажные и мастичные, б) токарные, в) резные из дерева, г) металлические и д) смешанные.
С каждым годом кустарное производство игрушек растет, и в настоящее время число работников по игрушечному промыслу доходит до весьма внушительной цифры — 1300 дворов, тогда как еще лет 20—25 тому назад эта цифра не поднималась выше 500 дворов.
—стр. 201—
В такой же приблизительно пропорции возросла и общая сумма вырабатываемого кустарями Московской губ. кустарно-игрушечного товара.
Если в восьмидесятых годах она колебалась в пределах от 300 до 400 тысяч рублей, то за последние годы она готова уже перешагнуть за 900 тысяч руб. годового оборота.
Не безынтересно будет проследить и самую историю первоначального возникновения и постепенного развития кустарно-игрушечного промысла, играющего уже теперь такую крупную роль в экономической жизни населения некоторых из уездов Московской губ.
Сохранилось среди жителей посада любопытное предание, будто преподобный Сергий сам выделывал простые деревянные игрушки, которыми и любил оделять приходивших к нему детей.
Но едва ли этому сказанию можно придавать значение, большее поэтического вымысла. По более достоверным сведениям, игрушечный промысел в Сергиевском посаде (несомненно, что здесь он появился раньше всех других местностей, занимающихся им теперь) возник во времена сравнительно очень недавние и существует всего каких-нибудь 100—125 лет.
В то время Сергиевский посад был далеко не тем, что он представляет из себя теперь. Население его было малочисленно, и занималось оно почти исключительно земледелием. Это было не столько город, сколько большое село или деревня.
Рассказывают, что в одно время среди троицких мещан появился глухонемой, которому и суждено было сыграть роль родоначальника игрушечного промысла в посаде. Кто
—стр. 202—
был этот родоначальник современных нам кустарей-игрушечников, как его звали (говорят „Татыга“), — все это забыто. Осталось лишь и расцвело и развернулось в могучую отрасль народного труда то дело игрушечного производства, которому Татыга положил начало. Рассказывают, что ему удалось однажды из липового дерева вырезать большую куклу (до 9 вершков вышины), и что, принеся ее в лавку Ерофеева, он продал ее здесь за семь гривен ассигнациями. Ерофеев, торговавший тогда близ монастыря кушаками, рукавицами, лаптями и т. п. товаром, купленную им у глухонемого куклу выставил в лавке скорее как украшение, нежели как товар. Скоро, однако, на куклу нашелся покупатель, который дал за нее владельцу хорошие деньги. Само собой понятно, что глухонемой после этого получил заказ на новую куклу, за ней — на другую и т. д. Работать одному Татыге становилось не под силу, и глухонемой стал набирать себе учеников из посадских детей. Они-то и упрочили дело игрушечного производства в Сергиевском посаде. Успех дела, начатого глухонемым, скоро возбудил соревнование и породил подражателей. Некий Чирков (из числа штатных служителей) решил испробовать свои силы на игрушечном промысле. Он не только с успехом продолжает и поддерживает начинание глухонемого, но и создает совершенно новую отрасль в области игрушечного производства, положивши начало так называемой лепке игрушек. Натолкнуть его на это мог, как полагают, один троицкий монах, с которым был знаком и близок Чирков. Этот монах занимался выделкой крестиков с распятием из алебастра. Свои изделия он чрез посредство монастыря сбывал богомольцам. Чирков расширил производство своего знакомого монаха, присоединивши к крестам игрушки, и тем положил начало лепному
—стр. 203—
Учебная игрушечная мастерская Москов. Губ. Земства в Сергиевском посаде.
—стр. 204—
производству детских игрушек и прежде всего, конечно, по примеру Татыги, кукол.
Близкое к лепному мастичное производство кукол появилось в посаде еще позднее — всего лишь 60—70 лет тому назад. Честь этого дела приписывается И. В. Сафонову, племяннику известного в свое время в посаде Александра Григорьевича Сафонова. Последний выписал для чего-то в свою мастерскую скульптора. Как нимало пробыл московский скульптор в мастерской у Сафонова, все же хозяйский племянник успел у него выучиться составлять массу и лепить из нее фигуры.
В других местностях Московской губ. кустарно-игрушечное производство явилось значительно позже, нежели в Сергиевском посаде, и, как надо предполагать, не без его влияния. Некоторые данные отмечают довольно значительное увеличение количества игрушечников в 20-х годах прошлого столетия, а еще больше в 60-х годах его.
В Дмитровском уезде, Московской губ., существует еще металлическое производство игрушек. Его родоначальником был, как полагают, барский крестьянин Петр Талаев. Талаев жил сначала в Москве, где работал каретные фонари, затем отстал от хозяина и начал работать тот же товар у себя дома, в деревне. Когда выпускаемые Талаевым изделия начали почему-то плохо итти в продажу, он видоизменил свой промысел, перейдя к выделке металлических игрушек, которые и сбывал на первых порах в Сергиевском посаде.
История возникновения всех многоразличных видов кустарно-игрушечного производства почти совершенно одинакова и схожа с приведенным примером.
—стр. 205—
Обыкновенно лица, давшие начало тому или другому виду игрушечного производства, сначала жили в Москве у хозяев, потом отходили от них и заводили свое собственное дело у себя в деревне.
Характерно лишь то, что главным рынком для сбыта всех их изделий служил Сергиевский посад.
Хотя предание честь основания игрушечного промысла в посаде присваивает глухонемому, но в действительности вряд ли этот глухонемой был первым игрушечником посада. Вернее — он был только первым производителем игрушек, начавшим сбывать свой товар не в руки богомольцев, как это делалось прежде, а в руки лавочников, которые, таким образом, и служили посредниками в деле сбыта его изделий богомольцам. Косвенное подтверждение такому предположению можно видеть в изданном еще при Екатерине II сборнике ¹) который указывает уже на существование игрушечного промысла в Сергиевском посаде. В этом сборнике мы, между прочим, читаем: „многие (речь идет о жителях тогдашней слободы, или нынешнего посада) упражняются в рукоделиях и продают разные каменные и писанные, деревянные вещи: ларчики, чашки и детские игрушки“.
Так как сборник относится приблизительно к тому же времени, в какое, по преданию, жил и глухонемой, то невероятно, чтобы составитель сборника, говоря: „многие“, разумел одного только глухонемого. Правдоподобнее будет предположить, что, кроме глухонемого, были и другие мелкие производители игрушек, которые могли сбывать свой товар прямо богомольцам.
___________
¹) Историческое и топографическое описание городов Московской губернии с их уездами с прибавлением исторического сведения о находящихся в Москве соборах, монастырях и значительных церквах. Москва, 1787 года.
—стр. 206—
Такому предположению нисколько не мешает то обстоятельство, что среди современного нам населения посада не сохранилось никаких указаний ни на собственные имена первоначальных производителей, ни на время их жизни.
Вероятно, игрушечное производство посада началось значительно раньше глухонемого, но и началось и велось оно как-то незаметно, так что только со времени глухонемого судьба игрушечного промысла начинает понемногу проясняться.
В настоящее время самым крупным центром кустарно-игрушечного производства в Московской губ. является Сергиевский посад с его слободами. В нем занято производством игрушек свыше 5550 дворов, с общей выработкой в сумме 400 тысяч руб.
Здесь производятся почти все виды игрушек, первоначальное возникновение которых мы только что проследили; кроме того, множество таких, о которых и представления не имели первоначальные насадители кустарно-игрушечного производства.
Второе, после посада, место занимают поселки Дмитровского уезда, лежащие близ своего уездного города. В них производится выделка, главным образом, металлических игрушек. Всего там занято производством игрушек около 270 дворов с годовой выработкой товара на сумму до 100 тысяч рублей.
За ними следуют селения Звенигородского уезда (Еремеевской, Перхушковской, Якунинской вол.), жители которых, числом до 100 дворов, занимаются по преимуществу выделкой мелких токарных изделий (бирюльки, домино, шашки и пр.), зарабатывая в год свыше 50 тыс. руб.
—стр. 207—
Раскрашиватель игрушек в Учебн. игр. маст.
Кустари Верейского уезда (Симбуховской и Кубинской волостей) занимаются изготовлением разных поделок из дерева.
Всего этим промыслом здесь занято до 40 человек с ежегодной выручкой до 10 тыс. руб.
Наконец в Подольском уезде в довольно широких размерах производится выделка точеных яиц и прочего крашеного, полированного и белого товара. Ежегодный заработок этих кустарей приблизительно 75 тыс. руб. Занято этим промыслом до 200 человек.
Что же касается остальных игрушечников Московской г., то все они рассеяны по разным селениям или мелкими группами или даже поодиночке, так что перечень их местожи-
—стр. 208—
тельства с обозначением суммы их годичного заработка не представляет решительно никакого интереса ¹).
Итак, уже одна стоимость вырабатываемого кустарями Московской губ. игрушечного товара, которая, как это можно видеть из приведенных нами данных, доходит до 900 тыс. руб. (включая сюда и стоимость ежегодной обработки прочих мест Московской губ.), показывает, какое широкое развитие получила здесь эта отрасль промышленности, и какое множество людей кормится от нее.
Главным местом сбыта своих изделий для всех игрушечников служит соседняя с посадом Москва, но немало идет этого товара, особенно в последние годы, также и в Петербург, Харьков, Киев, Одессу, Варшаву и другие крупные торговые центры России.
Тот простейший способ сбыта, когда производитель сам вступает в непосредственные торговые сношения с потребителем, продавая ему свои изделия, теперь уже почти совсем отошел в область преданий, и если кое-где существует, то носит на себе все признаки постепенного вымирания.
Между производителем и потребителем стал торговый посредник.
Такими посредниками в деле сбыта игрушечных изделий для наших посадских игрушечников служат разные торговые фирмы гор. Москвы, имеющие специальные склады и магазины игрушечного товара. Таковы, например, фирмы: Аксенова, Васильева, Тихонова, Мюр и Мерилиз,
__________
¹) Упоминания заслуживает разве только производство разного рода фарфоровых игрушек-кукол, петушков, фигур, зверей и т. п., а также фарфоровой детской посуды (чайные сервизы и т. п.). Этого рода промыслом заняты, главным образом, кустари Бронницкого, Богородского и Верейского уездов.
—стр. 209—
Кустарный музей Московского земства, товарищество „Союз“ и проч.
Имеются торговые посредники-скупщики по сбыту игрушечного товара и в самом Сергиевском посаде. Покупка ими товара от кустарей в большинстве случаев носит все следы торговой спекуляции.
Когда товар, предлагаемый кустарями, имеет спрос и в ходу, скупщик старается быть в самых лучших отношениях с кустарями: за товар платит им полностью, нередко даже с надбавкой к обычной установленной цене на него, охотно дает им аванс и самый расчет ведет с ними правильно, без всякой обиды.
Но стоит только перемениться к состоянию их рынка, стоит лишь обозначиться первым признакам упадающего спроса, показаться на складах лишним залежам товара, как отношение скупщика к своим поставщикам-кустарям быстро меняется: место любезности и предупредительности занимают холодность и пренебрежение, расчеты ведутся крайне неаккуратно и часто запутываются, деньги за товар приходится ждать по целым неделям.
Такое положение в жизни кустаря наступает почти неизменно каждый год в летнюю пору (сезон самого слабого спроса на товар), в предпраздничные дни Рождества и Пасхи.
Нечего уже и говорить о том, что пользующийся бедственным положением кустаря, нуждающегося в деньгах к празднику, скупщик назначает ему самую низкую плату за его товар, — настолько низкую, что ею едва покрываются подчас расходы кустаря на потраченный им материал. Даже и при таких условиях товар иногда не идет с рук.
—стр. 210—
И расплачиваются эти скупщики с кустарями очень часто не деньгами, а товаром или даже материалами производства. Понижая цену на изделия кустарей и выдавая им вместо денег товар своей лавки (большею частью предметы наиболее широкого потребления, как, например, чай, сахар, хлеб, муку и проч.), они, таким образом, дважды наживаются от кустаря.
Особенно широко такая система практикуется по отношению к кустарям-токарям Подольского уезда, Московской губ., и к резчикам деревни Богородское, Александровского уезда, Владимирской губ.
Единственным средством борьбы с эксплуатацией наших кустарей со стороны торговых скупщиков может служить широкое развитие мелкого кредита и организация кооперативных артелей.
В лучших условиях относительно сбыта своих изделий, сравнительно с прочими кустарями, находятся те, которые прошли через земскую учебную игрушечную мастерскую.
Они большею частью пользуются ее же посредством и в деле сбыта своего товара.
В самые последние годы завоеван еще один новый и обширный рынок для сбыта товара кустарей — сбыт игрушек за границу.
Вот несколько цифровых данных, наглядно свидетельствующих о том быстром росте заграничного сбыта, который был организован Московским Кустарным музеем.
На Западе идет товар только лишь улучшенного качества, сработанный по последним рисункам и моделям земской учебной мастерской.
В 1906 г. сумма заграничного оборота выражалась еще в очень скромной цифре 11.730 р. Следующие два года (1907 и
—стр. 211—
1908) она держится на уровне 15 с небольшим тысяч руб., еще через год она уже шагает за 30 тыс. руб., и, наконец, в минувшем 1910 г. выражалась суммою 48.830 руб., при чем около 1/4 этой суммы приходится на женские кустарные работы и изделия из папье-маше, а на остальную сумму отправлено за границу игрушек, резных из дерева изделий и т. п.
Лепщик из бумаги в Учебн. игрушеч. мастерской.
Больше всего отправлялось товара в Австрию, Англию, Германию, Францию, Америку, Голландию, Италию, Турцию, Швейцарию, Данию и Бельгию, а также и в славянские страны.
—стр. 212—
Заграничный сбыт кустарно-игрушечного товара практикуется не одним только Кустарным музеем и земскими мастерскими, но и некоторыми частными фирмами.
Так, фирма Аллины и Ляурысевич отправила за границу товара в следующих размерах: в 1909 г. на 21.968 руб. и в 1910 г. на 29.604 руб.
Наконец с особенным удовольствием следует отметить инициативу самих кустарей по отправке своих изделий на заграничный рынок.
Посадские кустари братья Ивановы (выученики учебной мастерской) частию непосредственно, частию чрез посредство московской фирмы 3. Шаровского начали организовать отправку изделий своей мастерской за границу.
Прошло всего четыре года, как они приступили к заграничному экспорту (в 1907 г.), а к концу 1910 года он уже достиг цифры 18.000 руб. за год.
Успех игрушечно-кустарной промышленности объясняется не только подъемом собственной инициативы и предприимчивости кустарей, развитием среди них кооперативных обществ и повышением самосознания, но главным образом содействием со стороны земства, правительства и частных лиц. (Кустари-игрушечники Московской губ. многим обязаны просветительной деятельности попечителя Московского Кустарного музея С. Т. Морозова, всегда широко отзывающегося на их нужды и принимающего на себя инициативу введения в жизнь необходимых улучшений в кустарном деле Московской губ.)
Улучшение кустарно-игрушечного промысла достигается тремя способами: во-первых, улучшением техники самых кустарных изделий, во-вторых, организацией или, по крайней мере, содействием сбыту изделий кустаря и, в-третьих, снаб-
—стр. 213—
жением кустарей хорошими материалами его производства по доступным сравнительно ценам.
Московское Губернское земство эти три задачи осуществило чрез посредство устроенной в 1891 г. учебной игрушечной мастерской в Сергиевском посаде.
До открытия земской учебной мастерской в Сергиевском посаде кустарями производились, главным образом, игрушки самого низкого качества. Вся выработка продавалась почти исключительно в провинции, и лишь самая незначительная часть ее шла в солидные магазины обеих столиц. Между тем на десятки тысяч ежегодно выписывалось крупными фирмами, торгующими игрушками в Москве и Петербурге, товара из-за границы. Мастерская первое время пыталась оказывать помощь кустарям, вырабатывавшим простой, так называемый лаковый товар, но, конечно, безуспешно. Конкурировать с местными торговцами ей было не под силу. Покупая от кустарей товар всегда по одинаковой цене, мастерская была лишена возможности предлагать его оптовым покупателям и надеяться на сбыт его. Местный скупщик в зимний сезон платит кустарю более или менее нормальную цену за изделия, летом уже прижимает его, скидывая с зимней расценки иногда до 50%. Следовательно, скупщик всегда имел возможность продать товар одного и того же сорта дешевле, чем его расценила земская мастерская. Поэтому содействие кустарям в такой форме оказалось невозможным.
Среди массы кустарей, изготовлявших игрушки, находились в то время настолько хорошие мастера, что вещи, ими изготовляемые, по своему качеству не уступали заграничным образцам, случайно попадавшим в их руки. Кустарей таких насчитывалось не более 5—6 человек (A. А. Бочков,
—стр. 214—
C. M. Канищев, A. А. Табашников, A. Г. Кутузов, Н. Н. Рубцов и С. Д. Гурылев). На них мастерская обратила свое внимание, намереваясь с их помощью обучить кустарей улучшенным приемам производства и выделке хорошего, более привлекательного на вид товара, чем лаковые игрушки. Были приобретены образцы, открыта мастерская, и инструктором в нее был приглашен лучший в то время мастер A. А. Бочков, передавший свои познания сначала заведывающему мастерской, а затем и принятым в нее ученикам.
В течение первых лет кустари не понимали пользы от введения новых сортов товара и неохотно работали по новым образцам, назначая крайне высокие цены на улучшенные изделия. Практика показала, что мало дать кустарю новую модель, надо дать ему и заказ, позаботиться о сбыте сработанной им вещи, и только лишь тогда он усвоит всю пользу от мероприятий земства на развитие данного промысла. Вследствие этого мастерская решилась покупать от кустарей и брать иногда на комиссию товар нового, введенного ею типа, стала заботиться о его сбыте.
Такая система постоянного руководства на месте путем частого обновления образцов, указаний более усовершенствованных приемов производства, снабжения кустарей для лучшей выработки материалом хорошего качества по недорогой цене и затем выкупа сработанных ими изделий, — доставила кустарю возможность перейти от производства старых изделий к изделиям нового типа, побудила его рискнуть вступить на новый путь и, в конце-концов, твердо убедила в том, что земство действительно приносит ему пользу, вводя новые образцы и содействуя сбыту сработанного по ним товара. Такое доверие кустарей мастерская приобрела лишь на шестой-седьмой год
—стр. 215—
своего существования; до того же времени работа лиц, стоявших во главе мастерской, была весьма трудной.
Вначале мастерская обратила исключительное внимание на улучшение так назыв. лепного игрушечного товара, наиболее распространенного в посаде. Она ввела новые модели различных сортов животных, пользуясь хорошими моделями заграничной работы и заказывая резные из дерева образцы лучшему местному резчику животных И. А. Рыжову. Затем отливала с них гипсовые формы и отдавала их в лепку хорошим лепщикам посада. Изготовленный по этим моделям новый товар (всего сделано свыше 620 сортов) сразу привлек внимание розничного и оптового покупателя, и, следовательно, сбыт ему был обеспечен.
Вслед за сим мастерская ввела новый для посада промысел — выжигание и раскраску по дереву, которым в настоящее время занято около 100 дворов.
Желая прийти на помощь токарям, изготовлявшим ранее дешевую гремушку и разные точеные части игрушек (колесики, втулки и т. п.), мастерская выпустила для них новые модели и дала возможность получить им более выгодную работу. Так, напр., в посаде изготовляются десятки тысяч так называемых „матрешек“ (складных деревянных кукол), обошедшим, благодаря своей оригинальности и дешевизне, чуть ли не весь мир. С целью научить местных кустарей хорошей полировке, из московской мастерской при магазине „Детское воспитание“ А. И. Мамонтова был взят хороший токарь-полировщик. Благодаря ему значительное количество кустарей-токарей посада научилось не только хорошо точить, но и чисто полировать.
Наконец, заботясь о кустарях-столярах, работавших ранее различные принадлежности к сборным игрушкам,
—стр. 216—
как, напр.: дощечки для зверей, донышки и ящики, мастерская попыталась в 1899 т. принять заказ для комитета русского отдела на всемирной выставке в Париже 1900 г. Ею были выполнены разные работы по дереву (резьба геометрическая и рельефная и деревянные украшения для русского павильона). По окончании работ по этому заказу мастерская попыталась изготовлять разного рода мелкие резные вещи русского характера по примеру Абрамцевской мастерской. Заказы на них стали поступать в достаточном количестве, и в первый же год было исполнено их на сумму до 5.000 руб. В 1902 г. на выставке в С.-Петербурге в Таврическом дворце такие художественно-столярные изделия были предметом общего внимания и раскупались очень бойко. Кроме того, там же мастерская получила заказов на 10 тыс. руб., обеспечивших ее дальнейшее существование. В последующие годы выработка этого товара еще больше увеличилась, и таким образом новый, введенный мастерской, художественно-резной по дереву промысел окончательно укрепился в посаде.
В скором времени деятельность художественно-столярного отдела игрушечной мастерской выросла настолько, что пришлось выстроить сначала специальную сушилку для материала, а затем на ссуду, полученную от отдела сельской экономии в размере 10 тыс. руб., и новое здание. В это здание в 1906 г. и была переведена выделенная земством в самостоятельную единицу художественно-столярная мастерская.
До 1896 г. мастерской приходилось работать в крайне неприспособленных и неудобных частных помещениях. Поэтому наблюдение за хорошим исполнением товара по даваемым ею образцам приходилось производить преимуще-
—стр. 217—
ственно на домах у кустарей, но затем, когда явилась полная уверенность в том, что дело это стало на твердую почву, С. Т. Морозовым было выстроено для нее специальное здание, рассчитанное на 10 человек учеников и 15 человек взрослых. В 1908 г. здание это вместе с землею было г. Морозовым принесено в дар земству.
Самая работа в мастерской производится по порядку, выработанному с переходом ее в новое помещение, — по следующему плану:
В мастерской постоянно работают 15—17 человек мастеров и обучается 10 учеников. Работа производится с 1 сентября по 1 мая. В летнее время мастерская не работает, но товар от кустарей принимается, хотя, конечно, и в уменьшенном размере.
Ученики набираются из среды беднейших кустарей посада. Курс специального обучения — трехлетний (наличность общего образования мастерской уже предполагается). Взрослые мастера, работавшие в мастерской и хорошо усвоившие улучшенные приемы производства, отпускаются затем на дома, обеспеченные в течение круглого года заказами от мастерской. По новым моделям товар первоначально выделывается в мастерской; а затем, когда ему найден сбыт и установлена правильная расценка и, таким образом, дальнейшее производство его обеспечено, данные формы передаются кустарям — выученикам мастерской — для работы на дому с соответствующими разъяснениями и указаниями. Приемка товара от кустарей производится два раза в неделю, равно как и расчет с ними за доставленный товар. Для того, чтобы дать возможность кустарям разрабатывать некоторые необходимые материалы ускоренным и более совершенным способом, в мастерской имеется машина для
—стр. 218—
переработки в пыль шерстяной ваты и стрижки с овец. Пыль эта служит для производства так называемых осыпных игрушек ¹)
Затем при мастерской существует отдел наборного товара и кукол, одетых в костюмы разных губерний России. Свыше 20 женщин-кустарих имеют заработок от одевания таких кукол, которые затем расходятся в большом количестве как по России, так и за границей. Наборный товар представляет из себя ассортименты игрушек, скомбинированные в одно целое из разных вещей, изготовляемых кустарями — выучениками мастерской. Сюда же относится пасхальный и рождественский товар, отделанный разными лентами, бисером и т. п. За последнее время мастерской удалось конкурировать с фабриками, изготовляющими в Польше куклы „бебе“ с фарфоровыми головами. В настоящее время очень недурно головки эти изготовлялись кустарем С. Г. Дунаевым в Хотькове, близ Сергиевского посада, а туловища к ним вырабатываются в земской мастерской, где производится и окончательная сборка этих кукол. Наконец в начале 1911 г. мастерская приступила к изготовлению наглядных учебных пособий по ботанике и естественной истории.
Всего мастерской выпущено за 19 лет ее существования 85 учеников, и, кроме того, свыше 200 кустарей пользуются советами и указаниями мастерской. Все ее выученики имеют тесную связь с мастерской и почти исключительно работают в ее складе. Заработок таких кустарей повысился с 30—40% на затраченный ими рубль до 50—70. Иначе го-
__________
¹) Шерсть и вата и до сего времени разрабатываются кустарями у себя дома самым примитивным способом, а именно — рубятся на чурке топором.
—стр. 219—
Часть склада Учебн. игр. мастерской.
—стр. 220—
воря, они ранее в неделю зарабатывали от 3 до 4 руб., теперь же заработок их повысился почти вдвое.
Расценка товара, т.-е. плата кустарю за работу, часто производится с общего согласия всей группы кустарей, коей касается данный образец. Вызываются все кустари, работающие на мастерскую осыпной товар, которые и определяют, по какой цене известные сорта они согласны работать в течение года. Переоценка некоторых сортов и распределение форм по кустарям производится летом.
Подводя итог деятельности мастерской по выполнению первого пункта программы земства, т.-е. по улучшению техники в производстве игрушек, мы видим, что мастерской удалось сделать следующее:
1) улучшить качество игрушек, выработав новые типично русские образцы, чем увеличился сбыт как в России, так и за границей, и тем самым поднять заработок кустаря. Этими образцами пользуются кустари не только имеющие дело с мастерской, но и работающие на скупщиков, так как кустари эти перерабатывают все формы, выпущенные мастерской;
2) обучить до 300 дворов кустарей выработке товара лучшего качества;
3) перевести кустарей-столяров посада на более выгодный для многих из них столярно-резной промысел и положить, таким образом, начало новому промыслу в посаде — художественно-столярно-резному;
4) перевести токарей-гремушечников на работу по моделям мастерской и тем положить начало художественно-токарному промыслу;
5) ввести в широких размерах выжигание по дереву, сделав этим и самую изготовляемую кустарем деревянную
—стр. 221—
вещь более интересной и потому более охотно раскупаемой потребителем;
6) наконец, привести кустарей к сознанию того, что улучшение его материального положения может последовать лишь в результате его желания учиться улучшенным приемам производства, следить за всеми новостями, появляющимися на рынке, а также дружного единения между ними, не дающего возможности сбивать цены на товары.
Начиная с 1891 г. сбыт изделий, прошедших через мастерскую, или, иначе, изделий улучшенного качества выразился в следующих цифрах:
__________
¹) По сравнению с предыдущими годами, оборот уменьшился вследствие выделения из игрушечной мастерской столярной в самостоятельную единицу.
—стр. 222—
Продажа кустарных изделий, организованная земством, как бы она широко ни была развита, может обнять лишь ничтожную горсть кустарей, по сравнению со всей их массой, и всю сложную организацию скупщиков и перекупщиков захватить, конечно, не в состоянии. Поэтому простая продажа кустарных изделий, введенная земством, как охватывающая небольшое сравнительно число кустарей, особого значения для сбыта их иметь не могла. Но совершенно другое значение имеет продажа кустарных изделий на вышеозначенную сумму в связи с переходом кустарей к новым изделиям, к новым рынкам. Те кустари, которые переходят к новым изделиям, приобретают себе и новый рынок, пользуясь содействием земства, как проводника этих изделий на рынок. Отвлекая часть кустарей на снабжение этого нового рынка, такая торговая деятельность оживляет рынок кустарей, оставшихся при старых образцах, когда конкуренция у них несколько ослабевает и тем самым повышается их заработок. Если бы в систему обучения кустарей не входила покупка и продажа их изделий, этого результата не достигнуть бы ²). Весь товар, вырабатываемый в мастерской и на дому ее выучениками, мастерская продавала, главным образом, в России, с большим трудом завоевывая себе рынки
_________
¹) Сокращение оборота происходило вследствие централизации отправок товара за границу в Москве, в музее.
²) Записка С. Т. Морозова 1896 г. Положение к докладу № 6 Московскому Губернскому Земскому собранию.
—стр. 223—
сбыта. Ею были заведены сношения с главными оптовыми фирмами Москвы и Петербурга, сначала бравшими незначительное количество товара, но затем, с выпуском новых образцов, большим подбором товара, делавшими все большие и большие заказы. В настоящее время изделия эти получили „права гражданства“, и без них не обходится ни одна солидная оптовая фирма.
Кроме содействия сбыту товара в России, мастерская, начиная с 1904 года, широко организовала сбыт его за границу. Заведывающему мастерской, приглашенному министерством финансов организовать на выставке 1904 г. в Париже большой кустарный отдел, удалось завязать торговые сношения с такими крупными фирмами Парижа, как Бон-Марше, Лувр, Самаришень и проч., гг. Шуберт, Вертхейм, Тиц и Зельке в Берлине. Затем в 1905 г. был устроен отдел на всемирной выставке в Льеже, где и положено было начало торговым сношениям с Бельгией и Голландией. В том же году в Англии завязаны торговые сношения с огромнейшими магазинами Лондона (Либерти Гамлей и т. п.). В 1906 г. земство с субсидией от главного управления земледелия и землеустройства выступило на международной выставке в Италии, в Милане, с работами кустарей-игрушечников. Наконец с 1907 г. земство командирует заведывающего мастерской, а затем заведывающего коммерческой частью Кустарного музея на лейпцигские мессы, где уже окончательно удалось закрепить за собою завоеванные с таким трудом заграничные рынки.
Из цифр общего оборота мастерской видим, что за 19 лет ее существования товара прошло через мастерскую всего на 626.946 р 16 к. Из этой суммы на 62.062 р. 03 к. продано за границу.
—стр. 224—
Заканчивая описание деятельности мастерской по части организации сбыта улучшенных при ее содействии кустарных игрушек, мы можем сказать, что мастерская, во-первых, постепенно увеличивала операции по продаже изделий ее выучеников, отыскивала рынки сбыта в России и завязала прочные сношения с заграничными фирмами.
В деле снабжения кустарей материалами хорошего качества и более усовершенствованными инструментами учебной мастерской удалось сделать следующее:
Раньше многие материалы кустарно-игрушечного производства приходилось выписывать из-за границы. Мастерская приучила нескольких кустарей-стеклянников вырабатывать особые глазки, которые сотнями тысяч идут для потребностей мастерской и вообще кустарей Сергиевского посада при выработке ими зверей и птиц. Обучила она также штамповать и отливать разные колесики, колечки, стремена и проч. мелочь, вместо того, чтобы выписывать все это из-за границы.
Затем, чтобы избавить кустарей от первобытного способа изготовления особой шерстяной пыли, получаемой от ваты или шерсти, которую прежде приходилось разрубать топором на чурке, была придумана машина, быстро (в десять раз быстрее чурки) перетирающая шерстяную вату и шленку в пыль.
В общее пользование кустарей была введена ленточная пила, особенно пригодная при выработке мелких столярных поделок.
Чтобы дать возможность кустарям получать действительно хороший и свежий материал, были заведены сношения с солидными оптовыми фирмами, и материал самого высшего качества передавался кустарям по возможно дешевым ценам.
—стр. 225—
Главными покупателями материалов в мастерской являются ее же собственные выученики.
Оборот по снабжению материалом лучшего качества выражается следующими цифрами: 1891 г. — 160 р., 1892 г. — 380 р., 1893 г. — 430 р. 61 к., 1894 г. — 560 р., 1895 г. — 543 р. 40 к., 1896 г. — 721 р. 52 к., 1897 г. — 2.071 р. 84 к., 1898 г. — 2.558 р. 59 к., 1899 г. — 3.241 р. 89 к., 1900 г. — 5.165 р. 75 к., 1901 г. — 5.131 р. 35 к., 1902 г,—7.461 р. 92 к., 1903 г. — 10.059 р. 61 к., 1904 г. — 13.964 р. 84 к., 1905 г. — 4.466 р. 60 к. ¹), 1906 г. — 4.872 р. 73 к., 1907 г. — 7.926 р. 06 к., 1908 г. — 6.740 р. 53 к., 1909 г. — 5.066 р. 52 к., 1910 г. — 6.608 р. 25 к. Все же, особенно если принять во внимание, что из этого количества значительная часть материалов изготовлена кустарным способом у себя дома, вместо прежнего выписывания его из-за границы, операции мастерской по снабжению кустарей лучшими материалами для производства заслуживают внимания.
Чтобы удачнее подбирать образцы новых игрушек (и притом чисто русского характера) и снабжать ими кустарей, чтобы далее подбором более интересного ассортимента игрушек увеличить и самый сбыт игрушечного товара, Кустарный музей Моск. Губ. земства пригласил специалиста-художника. Каждый новый образец игрушки, прежде чем попасть в руки кустаря, подвергается всестороннему рассмотрению и подробнейшей оценке со стороны лиц, заведующих как коммерческой, так и художественной частью Кустарного музея. В одном 1910 г. таких новых образцов по рисункам художников Н. Д. Бартрам, С. С. Голоушева, гг. Овешкова, Ватагина, Езучевского и Бельского выдано было более 120 шт.
________
¹) Начиная с 1905 г., часть материальных операций отошла к выделившейся столярной мастерской.
—стр. 226—
Русские типы и сюжеты несравненно более понятны и близки кустарю, нежели образцы и модели иностранные. Работая по иностранным образцам кустарь лишь копирует их, а выполняя образцы русские, — лучше их усвоивает и имеет возможность по-своему изменить данный ему образец, проявляя личное творчество.
Такой путь открыл дорогу многим из кустарей-игрушечников к самостоятельной творческой работе художника-мастера.
При участии мастерской возникли среди кустарей Сергиевского посада и те кооперативные организации, которые теперь здесь существуют, а именно: 1) общество взаимопомощи кустарей, 2) ссудо-сберегательное товарищество, 3) общество потребителей, 4) артель „Кустарь-художник“, 5) женская артель кустарих-одевальщиц и 6) артель столяров. Все эти кооперативы имеют тесное общение с мастерской и пользуются ее советами, указаниями и содействием в смысле нахождения сбыта их изделий при ее посредстве.
Помощь правительства игрушечному промыслу выражалась до сих пор, главным образом, в денежных ассигнованиях на такие мероприятия, целесообразность которых с точки зрения земства стояла вне всяких сомнений, но на осуществление которых у земства не было необходимых денежных средств.
В 1910 году наглядно выяснилось, что существующее помещение учебной мастерской не в состоянии удовлетворить все возрастающему спросу на ее изделия и более широким задачам по отношению к кустарным промыслам, намеченным администрацией мастерской, — и тогда же Московское Губернское земство обратилось в Главное Управление земледелия и землеустройства с ходатайством о помощи в деле увели-
—стр. 227—
чения учебной игрушечной мастерской. Главное Управление предположило выдать 45.000 р. на устройство нового расширенного здания для мастерской и на оборудование ее всеми необходимыми приспособлениями, что должно значительно повлиять на еще большее улучшение и увеличение самого производства игрушек. В новом здании возможно будет осуществить в широких размерах те начинания, которые сейчас лишь вводятся в жизнь мастерской: музей образцов — как новых, так и старинных, освещающих историю промысла; временная выставка игрушек, важная как для покупателей-заказчиков, так и для самих кустарей. Желательно устройство особой залы, в которой помещалась бы библиотека и читались лекции по предметам непосредственно полезным кустарям: история внешней культуры (костюм, вооружение, жилище и т. д.), естественная история и анатомия в популярном изложении, технология ремесла и т. д. Весьма важно на этих чтениях пропагандировать вопросы кооперативных организаций.
Учебно-показательные мастерские служат самым лучшим проводником в народно-кустарную массу населения улучшенных приемов производства, новых образцов, свежих рисунков и т. п. Но мало того, — они же являются и наиболее удобными посредниками, как организации, ближе всего стоящие к кустарю в деле выкупа у кустаря его изделий и возможно скорого сбыта их.
Повседневный опыт показывает, что кустарь тем охотнее берется за те или другие предлагаемые ему вновь образцы и рисунки, чем больше существует у него уверенность в том, что сработанные им по этим рисункам изделия его рук найдут себе сбыт и тем окупят его труд. А между тем всякий новый рисунок или образец есть только проба,
—стр. 228—
лишь первый опыт, успех которого еще не известен, и было бы совершенно нецелесообразно весь риск этого опыта возлагать на рабочего кустаря, для которого его кустарные занятия являются единственным или преимущественным источником пропитания.
Долг земства, заботящегося об улучшении того или другого кустарного производства путем введения в его обиход новых и улучшенных образцов или рисунков, прийти в этом случае на помощь кустарю и, покупкой у него товара, облегчить для него возможность сосредоточения всего своего внимания на технике производства нового сорта или типа изделий.
Нельзя не признать, что и организация учебных мастерских с их торгово-посредническими операциями не представляет собою последнего слова в системе земского или правительственного содействия кустарной промышленности.
Выкуп у кустаря его изделий заключает в себе, по нашему мнению, некоторый элемент благотворительности, и потому, как явление постоянное и бессменное, едва ли может быть желателен.
Но выкуп необходим, как известная стадия на том пути, которым кустарь должен прийти к полной и совершенной независимости, как в деле производства, так и в деле сбыта своих изделий, когда сословие кустарей сможет и сумеет устроить сбыт продуктов своего труда на началах широкой кооперации.
А такое состояние, т.-е. способность и уменье кустарей сорганизоваться в кооперативы, разного рода артели или складочно-потребительные общества, и составляет тот конечный пункт, до которого должны довести его земская помощь и правительственное содействие.
—стр. 229—
Кустари, привезшие свои работы в Учебн. игр. мастерскую в Сергиевский посад.
До тех же пор торгово-посредническая деятельность учебных мастерских земства по сбыту изделий кустарей есть требование, без которого нет и не может быть настоящего прогресса в области мелкой кустарной промышленности.
Для того, чтобы дать возможно полную картину игрушечного промысла в Московской губернии и его значения для русской кустарной промышленности, необходимо обратить внимание на отношение, какое имеет игрушечный московский промысел на таковые же производства в других губерниях.
Достойно замечания, что из всех губерний кустарно-игрушечный промысел прежде всего и зародился и развился в губерниях, смежных с Московской, как, напр.: Владимирской, Нижегородской и др.
Это обстоятельство указывает не на территориальную только близость, но и на зависимость последних от первой.
—стр. 230—
Особенно наглядно эта зависимость может быть наблюдаема на Владимирской губ. Здесь, в деревне Богородской, Александровского уезда, всего в 28 верстах от Сергиевского посада, издавна образовался довольно видный центр игрушечного производства.
В Богородском свыше 80 дворов занято изготовлением игрушек, более 130 человек отдают свой досуг этому промыслу.
Зависимость здешнего игрушечного промысла от посадского сказывалась, между прочим, и в том, что весьма долгое время изделия (деревянные игрушки) богородских кустарей отправлялись в посад под „краску“. Здесь им придавали более совершенный, отделанный вид, и отсюда они уже шли в продажу.
В настоящее время Богородское славится мастерами, изготовляющими игрушки „в белье“ (чисто отделанные белые игрушки — звери, птицы, фигуры, целые сцены и т. п.).
Влияние сергиево-посадских кустарных промыслов сказалось на кустарях богородских не только в технике их производства, которая всегда шла в своем развитии рука об руку с техникой сергиевских кустарей, но и в выборе самых образцов для работ, каковыми для них неизменно служили изделия и образцы посадских игрушечников.
В самое последнее время эта связь двух означенных соседних центров игрушечного производства приобретает еще более идейный характер.
В Богородском создается точно такая же организация производства и сбыта игрушечных изделий, какая существует и в Сергиевском посаде.
—стр. 231—
Богородские кустари надеются устроить у себя учебную мастерскую игрушек по примеру той, какая давно уже существует в посаде.
Желание свое они выразили в ходатайстве перед Главным Управлением земледелия и землеустройства об отпуске необходимой суммы для устройства игрушечной мастерской в их деревне.
Не останавливаясь на этом, они хотят пересадить на свою почву и все те кооперативные организации, какие до настоящего времени успели сформироваться в подмосковном Сергиевском посаде, как-то: потребительное общество, кредитное товарищество и др.
Отдел сельской экономии ассигновал 28 тыс. руб. на устройство в деревне Богородском учебной мастерской с инструкторским классом и помещениями при ней для склада товаров, потребительной лавки и кредитного товарищества.
Судя по тем оборотам, которые ежегодно делают кустари дер. Богородское (до 50.000 руб.), можно думать, что предполагаемая организация кооперативов не будет мертворожденной.
В Нижегородской губ. игрушечное производство особенно развито в Семеновском уезде. Токарное производство существует в селениях Мероново и Ввоз, Хвостиковской волости, и Вихорево — в Хохломской.
В известном центре кустарно-металлического производства, селе Павлове, есть также и кустари, занимающиеся выделкой металлических игрушек.
Казалось бы, труднее установить связь московских кустарно-игрушечных промыслов с таковыми же в отдаленной от центра Вятской губ., но она все же существует.
—стр. 232—
В Вятской губ. игрушечный промысел зарождался тогда, когда в Московской губ. он уже достиг размеров крупной организации.
Особенно успешно развитие кустарной промышленности здесь пошло тогда, когда в самой Вятке открыта была, наподобие сергиево-посадской, учебная мастерская.
Последняя не только в своей организации представляла точную копию посадской, старшей сестры своей, но зависела от нее даже и в подборе учительского персонала. Вместе с техническими приемами игрушечного производства перекочевывали из Москвы в далекую Вятку и улучшенные образцы игрушечных изделий.
Из всех видов кустарно-игрушечного производства в Вятской губ. развились по преимуществу токарный и выделка игрушек из бумаги.
В самом конце минувшего столетия начал обозначаться новый довольно крупный центр игрушечного производства в городе Тотьме, Вологодской губ.
10 июня 1899 г. на средства частного лица, уроженца гор. Тотьмы Н. И. Токарева, при содействии правительства, земства и города здесь открыта была так называемая „Петровская“ ремесленная школа игрушечного производства.
Цель школы первыми учредителями и основателями ее формулировалась так: „она имеет своей задачей сообщать учащимся знание и умение, необходимые для образования хорошо подготовленных (по всем отраслям игрушечного дела и ремесел, связанных с ним) мастеров-игрушечников, способных развить в крае кустарное производство хорошо исполняемых игрушек, которые могли бы удовлетворить современным требованиям“.
—стр. 233—
В основу школы положено выраженное самим учредителем школы убеждение, что, „пока будут дети, до тех пор будет и спрос на игрушки, а потому игрушечное дело, правильно поставленное, всегда будет давать заработок, обеспечивающий быт кустарей“.
По сознанию людей, близко стоящих к деятельности этой школы, она с течением времени, когда увеличатся ее оборотные средства, должна будет сыграть весьма важную роль как в отношении непосредственного снабжения населения предметами домашней обстановки по доступным ценам, так и тем, что молодые ремесленники найдут возможность приложить свои знания и опыт у себя на родине, способствуя, таким образом, прежде всего выполнению задачи школы по части насаждения в этом глухом крае кустарных производств, а затем, конечно, она не откажется от обслуживания своими рабочими силами и других мест отечества.
Уже и теперь, как свидетельствуют отчеты школы, многие из учеников школы находят себе места или в частных или в общественных промышленных заведениях, как, напр., в мастерской игрушек Московского Губернского земства. Некоторые из них приглашаются в ремесленные классы при городских и начальных училищах, детских приютах и пр.
В самой школе, особенно в женском ее отделении, учительский персонал, набран большею частью из собственных выучеников ее.
Нельзя пройти молчанием положенного в основу организации учебной части этой школы ясного сознания самой непосредственной и весьма большой зависимости технического уменья и выучки от величины и объема общего образовательного уровня учащихся.
—стр. 234—
В программу классных занятий здесь введены следующие предметы в объеме курса двуклассных училищ Мин. Нар. Просв.: закон Божий, русский язык, арифметика, история, география и др.
Из предметов специального характера, кроме технологии дерева и металлов, шрифтографии и ремесленного счетоводства, необходимое внимание обращается на обучение искусству черчения и рисования.
При обучении рисованию в качестве моделей даются ученикам цветы, листья, чучела животных и живая натура, а в целях развития творческой фантазии практикуется составление композиций рисунков на заданные темы.
Делу общего образования учащихся не мало содействуют устраиваемые нередко в самой школе разного рода спектакли; литературные вечера, чтение с световыми картинами и т. п.
Школа-мастерская г. Тотьмы успела уже выгодно зарекомендовать себя своими экспонатами на разного рода выставках не только русских (в Ярославле, С.-Петербурге и других городах), но и заграничных (в Льеже).
В Льговском уезде, Курской губ., при деревне Семеновке, с 1893 г. по 1905 г. существовала открытая по инициативе местного землевладельца Н. Д. Бартрам и на его личные средства учебная мастерская игрушечно-столярного производства.
В этой мастерской применялось обучение по выполнению столярных игрушек, как подготовка к столярно-резному делу.
Занятия дали весьма ощутительные результаты. Мотивы игрушек брались из русской истории и русской природы в большинстве случаев по инициативе самих работающих детей, при чем рисунки их проверялись художником. Пре-
—стр. 235—
доставление инициативы в воспроизведении игрушек самим крестьянским детям влияло на расширение характерного детского народного творчества. Игрушки выполнялись в порядке постепенной трудности с переходом от простых профилей к рельефным фигурам в соединении со склейкой и с применением все более и более сложных приемов работ. Такой прием обучения давал возможность сравнительно быстро подойти к выполнению столярных резных вещей и, кроме того, давать средства и на содержание самой мастерской и на вознаграждение учащихся, так как игрушки работы подростков могли продаваться с первого же месяца вступления ученика в мастерскую.
Ученики по окончании обучения в мастерской переходили к изготовлению мебели, иконостасов и других крупных поделок.
В настоящее время мастерская эта больше не функционирует, но польза, которую она принесла за время своего существования, несомненна, так как выученики ее имеют работу в округе; даже в случае ухода их на сторону получают, как хорошие мастера и специалисты своего дела, заработок больший, чем какой они могли иметь без обучения в мастерской.
Пусть это был только опыт, но значение его уже в том, что он наглядно показал, как полезно для кустарей и в техническом и в материальном отношениях применение художественного влияния в народном творчестве.
Что касается кустарно-игрушечного производства в других губерниях, как-то: Новгородской, Могилевской, Тамбовской, Полтавской и некоторых иных, то во всех их оно носит довольно случайный характер, сумма оборотов занимающихся им кустарей весьма незначительна, как невелико
—стр. 236—
большею частию и само количество кустарей, работающих по этой отрасли.
Мы позволим себе в данном случае оттенить лишь одну весьма характерную черту. Почти везде, где существует так называемый гончарный промысел (в губерн. Рязанской, Тамбовской, Полтавской и других), гончары обычно начинают свою работу с разного рода игрушечных свистулек, расходящихся в большом количестве.
Эта как бы первая ступень в обучении гончарному производству, и с нее начинается переход к выделке более сложных и трудных гончарных изделий.
Дальнейшее развитие кустарно-игрушечного промысла в России зависит от внимания общества к значению игрушки вообще и в правильной оценке кустарной игрушки в особенности, как более близкой детям, чем игрушка фабричная.
В. И. Боруцкий.
„Англичанка“ — кукла, сделанная девочкой 10 лет, из цветов, листьев и т. п. Рисовал Н. Бартрам.
—стр. 237—
Игрушка и начатки ручного труда.
Взрослые видят в игрушке забаву, для детей же она — радость; и больше всего радости доставляет игрушка, сделанная самим ребенком.
Самодельная игрушка развивает у малышей главнейший двигатель жизни — творчество, а у подростков, кроме того, может служить начатком ряда ремесел.
Попробуйте окружить ребенка разными материалами: бумагой, глиной, деревом, материей, листьями, цветами и т. д., и вы увидите, как под его руками все это начнет воплощаться и оживать в самых оригинальных формах и в новых неожиданных способах соединения материалов между собой.
Однажды летом мне приходилось наблюдать, как дети приносили с собой с поля, огорода и из сада цветы, овощи, листья и веточки. Принесенное раскладывалось в тени дома, и маленькие творцы быстро разбирались в своем богатстве, улавливая сходство между принесенными предметами и живыми существами.
„Толстая груша похожа на Санхо-Панчо, из соломы сделаем ноги дон-Кихоту! — обмениваются соображениями дети. — Листочки жасмина пригодны на хорошенькие платочки для маленьких кукол из глины, а из лопуха выйдет длинный шлейф; если к картофелине приделать ножки — веточки, вырезать рот и вместо глаз вставить ягоды, то будет очень
—стр. 238—
страшный зверь“. — Фигурка за фигуркой расставляются маленькие создания детского творчества, здесь же разыгрываются целые сложные сцены из виденного или прочитанного. Через несколько часов цветочные „герои“ и „героини“ увядали, но назавтра ближний лес и поле давали опять столько материала, что можно было создать тысячи новых существ.
Зимой у многих маленьких детей вы найдете в их карманах и в коробочках: камешки, обрывки веревочек, куски картона и т. д. Присмотритесь, и вы увидите, как этим, для нас ничего незначащим, материалом малыши дополняют покупаемые для них игрушки: девочка из вершковой тряпочки делает накидку для любимой куклы, закалывая ее случайно попавшимся гвоздиком; мальчик перочинным ножиком выстругивает палочки и мастерит из них ясли для своего деревянного коня или долбит из куска полена лодку, в которую усаживает безрукого деревянного пожарного и маленькую резиновую кошку, — она же в его воображении собака. Компания эта плывет через все комнаты; совершаются дивные приключения, где играют роль крокодил — он же каминные щипцы, — излавливающий охотника — пожарного — за ноги; навстречу им выползает из-за кресла „рычащий медведь“, — в настоящем случае действительно медведь, но только сделанный из плюша. В конце-концов лодка приплывает к большому угловому дивану, где среди гор (нагроможденные подушки) находится дом отважного путешественника. Здесь роли несколько меняются, вследствие недостатка персонажей: на медведя надевают колпак из бумаги и передник из тряпочки — он становится „мамой“; на щипцы сверху подвязывают подушку, на ноги делают панталоны из бумажного кулька, и это — папа; сами же дети превращаются в кухарку и повара и устраивают торжествен-
—стр. 239—
ный обед из одного бублика и двух карамелей, подаваемый на листках бумаги и в пустых спичечных коробках.
Чем разнообразнее мы даем детям материал, тем более мы расширяем область применения их творчества.
У малышей одна мысль быстро сменяет другую; они удовлетворяются теми образами, которые роятся у них в голове, лишь отчасти обосновываясь на предметах (игрушки и т. п.), случайно попавших им в руки; и эти предметы дают толчок ребенку в дальнейших измышлениях.
Подрастая и знакомясь с жизнью, ребенок не удовлетворяется одной фантазией и, требуя чего-либо более реального, пытается сам сделать то, что его интересует, то, чем он хочет играть, то, чему он радуется; он стремится передать свою мысль более правдиво: делая кукле платье, — думает о выкройке, устраивая карету из дерева, наталкивается на необходимость выпилить отдельные ее стенки из дощечки и соединить их по углам хотя бы гвоздиками.
В этих занятиях подростков ценно то, что здесь одновременно соединяется передача мысли и понимания форм с постепенным естественным навыком в технике, которая является лишь средством для выполнения мысли.
Обычно на ряду с самодельными игрушками в ребенке пробуждается интерес к рисованию, дети начинают знакомиться с искусством, но не с его формальной, отвлеченной стороной, в какую обычно вливается преподавание рисования, а по-своему связывают искусство с своей жизнью. Карандаш и краски дополняют ребенку то, что ему не удается сделать иным способом: дети разрисовывают лицо у бумажной куклы, делают узоры на ее платье из тряпочки, рисуют на картоне, прежде чем вырезать и склеить картонаж для елки, и т. д. Вообще всегда следует советовать
—стр. 240—
детям сперва нарисовать предмет, а затем приступить к его выполнению.
Глина дает прекрасный материал для занятий лепкой даже самым маленьким детям; материал этот весьма доступен, присоединяя к нему летом цветы, листья, веточки и т. д., а зимой — бумагу и краски (для подкрашивания), можно получить много самых разнообразных игрушек, удовлетворяющих мысль ребенка.
Пользование бумагой, а немного позже картоном, дает еще больший простор в мире игрушек-самоделок. Вырезав из цветной бумаги отдельные части картинки, наклеив их, как мозаику, на бумагу, получаем часто очень любопытные изображения. Тонкий картон с склейкой цветной бумагой и раскраской дает возможность делать не только скучные коробки, пеналы и т. д., но, что самое главное, из него при небольшом навыке в рисовании так нетрудно вырезывать профильные фигуры тех животных, о которых читали и видели, дом, в котором живем, силуэты тонких елей и проч. Если зимой посмотреть в увеличительное стекло на снежинку и затем ее зарисовать в большом виде — вершка в полтора, потом вырезать из картона, промазать клеем и обсыпать блестками, — получится прекрасное украшение на елку. Облепливая профильные фигуры из картона кусочками тканей — сукном, манчестером, — достигнем неожиданных эффектов. После профильных изображений легко переходить к склейке более сложной — с углами, где основой и схемой служат геометрические формы не в своем первоначальном виде, но как упрощенные формы предметов, на них схожих; так же, как и силуэты, все это окрашивается и облепливается.
—стр. 241—
Очень любопытно занятие, рекомендуемое С. К. Исаковым в его брошюре „Скульптура из бумаги“, — свертывание игрушек из обычной мягкой бумаги.
За бумагой и картоном идут: работа с деревом — у мальчиков, и шитье — у девочек.
Обычно начинающему предлагают делать полочки, вешалки, табуретки и т. д. Все эти мотивы почти совсем исключают творчество, и, кроме того, ребенок 9—10 лет не имеет физической возможности сделать правильно и прочно задаваемую ему полку или табуретку — с тем, чтобы сделанный им предмет практически мог быть применяем. Руководителю-специалисту всегда приходится доканчивать начатое ребенком, что, конечно, вселяет недоверие у начинающего к своим силам; труд сам по себе его не удовлетворяет, он видит в нем лишь забаву, а не дело; очень часто детей наблюдательных и впечатлительных эта работа не удовлетворяет, они ею тяготятся и даже стыдятся своей вещи, замечая, что старшие лишь из любви хранят непригодную вещь. Начинающий быстро охладевает к работе, чувствует, что он лишен возможности сам начать и сам кончить свое дело, а это чрезвычайно вредно отражается вообще на ребенке, вселяя дурную привычку поверхностного отношения к делу. К сожалению, в начатках ручного труда детей знакомят лишь с техникой, оставляя в стороне творчество. Подобное однобокое знакомство с ручным трудом может влиять на детей очень нехорошо, заглушая их мысль, их личное творчество. Ручной же труд, поставленный свободно, соединяя вместе технические знания и творчество, мог бы сохранить в ребенке всю его цельность, расширить наблюдательность, научить тому или иному ремеслу, а главное — поможет полюбить труд. Начатки ручного труда, веденного в таком по-
—стр. 242—
рядке, направят работающего к вполне самостоятельному исследованию всего нас окружающего.
Начинающий должен получать удовлетворение от своей работы и радоваться ей; для достижения этого следует постепенно вести ребенка от более легких к трудным, но посильным задачам, чтобы ребенок всегда мог докончить сам им начатое. Вот постепенная схема порядка начатков столярного дела: 1) профиль (вспомним какое большое значение в искусстве всегда играл силуэт); для исполнения его надо уметь только пилить и строгать; 2) форма — рельеф; для его выполнения следует сперва соединять отдельные плоские профильные части между собой, накладывая их друг на друга; когда это достигнется, то начинают подходить к изменению угловатых профилей, делая на них боковые срезы ножом, для чего, в зависимости от характера изображаемого предмета, утолщают самые дощечки. Увеличивая и разнообразя срезы, ребенок невольно подходит к резьбе, но не к сухой геометрической, так рекомендуемой школам, а к резьбе скульптурной.
Также незаметно подходят и к знакомству с шипами и вязкой углов, для чего богатые и легкие темы даются желанием сделать домик, конюшню (вязка углов), соединить между собой ножку и подставку (шип) и т. д. Дальше идет знакомство с точением.
Темы для работ бесконечно дает природа или книга — следует лишь уловить то, что проходит мимо. Привожу несколько фактов.
Группа детей, любуясь закатом солнца, обратила внимание на стаю грачей, пролетавшую по яркому желтому фону неба; силуэты птиц были настолько ясны и наглядны, что один из детей сделал попытку вырезать такую птицу из
—стр. 243—
дерева. Сперва этот маленький раскрашенный профиль служил игрушкой, а потом его приспособили для мотанья ниток. На жнивье попался зайчонок, — дня через два и его воспроизвели, при чем сажали его раньше перед окном и смотрели на силуэт, „чтобы увидать главное“, — как объясняли дети. Зайца выполнили не только в виде профильной плоской фигурки, но, поняв, что он будет правдивее, если будет „толстый“, склеили из нескольких частей, закруглив ножом углы. Позже один из юных практиков воспользовался зайцем, сделав из него солонку.
Празднично одетая крестьянка в остроконечной кичке, покрытой платком, и в сарафане, широко расходящемся внизу, напомнила большую голову сахара, — и следом была сделана попытка осуществить свои предположения на токарном станке. Это удалось не сразу, но велика была радость маленьких художников, когда они сами достигали то, чего хотели; нарядная баба была лишь первым толчком в точении, — заинтересовавшись, дети перешли к более сложным.
Маленький гимназист начал знакомиться с историей: древний Египет, пирамиды, жрецы, воины заполнили его голову. Едва умея рисовать, он пытался чертить планы пирамиды и калькировать из книг изображения древних египтян. Познакомившись с деланием плоских профильных фигур, мальчик очень быстро осуществил свои мечты.
Была сделана большая пирамида с целой сетью переходов внутри, масса воинов и жрецов: для всего этого гимназистом старательно собирался материал в виде книг и рисунков, откуда он мог бы почерпнуть изображение одежды, вооружения и проч. Попутно он познакомился с пилением, строганием, склейкой и вязкой углов; рисование все время помогало в работе, все время незаметно и вполне самостоя-
—стр. 244—
тельно совершенствуясь. Надо думать, что образы древнего Египта надолго зафиксируются в голове пытливого мальчика.
Вводя в программу ручного труда исполнение игрушек самими детьми, мы оказываем помощь в их свободном художественном воспитании с сравнительно малым влиянием нас, взрослых, давая возможность отыскать каждому то, к чему он более склонен. Опасаясь и избегая форм уже выработанных современными художниками, сложившимися под влиянием условностей, и желая как можно более сохранить самобытность, лучше меньше пользоваться чужими рисунками, а искать модель в живой натуре или хороших фотографиях, исполненных также с натуры. Также следует пользоваться первоисточником, когда подросток будет делать себе игрушки, служащие ему же наглядными пособиями: лучше взять настоящий цветок, чем его модель, лучше посмотреть в музее подлинный старинный костюм, чем копировать снимок с него.
Стоя близко к природе, беря от нее то, что она дает, как в материале, так и в формах красоты, подросток начнет объединять все это в работе и приспособливать к своей жизни.
Знания, получаемые таким путем, быстро и прочно усваиваются, потому что они вытекают из необходимости знать материал, способы его применения и обработки.
Наблюдение, несомненно, разовьет любовь к природе — одновременно с здоровым стремлением к красоте.
Поскольку выполнение игрушек может служить началом для многих ремесл, — можно наглядно проследить в кустарном игрушечном промысле; здесь кустари, познакомившись на игрушечном деле с столярными, резными и скульптурными работами с формовкой, лепкой и модели-
—стр. 245—
рованием дальше улучшают свое знание, и нередко можно видеть, как из игрушечника по дереву выходит столяр или резчик; кустарь, формующий игрушки из папье-маше, легко переходит к выполнению научных моделей сперва из того же материала, а затем и разнообразя его. Из небольшого промысла ящиков для мелких игрушек и подставочек для простейших фигурок — зверей из папье-маше — в Московской губернии образовалось резное столярное дело.
Эти примеры показывают, что выполнение игрушек содержит в себе начатки многих ремесл даже для взрослых работников, живущих исключительно трудом, и служит переходом от легких работ к более сложным.
Детям же пусть игрушки послужат не только для временной радости и не только для знакомства с начатками ручного труда, но и введут наших малышей в прекрасный мир творчества, а в будущем, быть-может, помогут уничтожить то резкое разграничение между умственным и ручным трудом, каковое приносит такой большой вред нам самим и нашим ближним. Какими большими шагами подвигалась бы вперед жизнь в науке, в искусстве и в ремеслах, если бы человек сам мог сделать все, что было ему нужно для удовлетворения своей мысли, своей цели! Приобщаясь к труду, наши дети поймут его и станут в более справедливое отношение к лицам, материальное положение которых заставляет их работать на нас.
Н. Д. Бартрам.
  Н. Рыбников. Детские игрушки // Детство и юность, их психология и педагогика : Педологический сборник / Под ред. проф. К. Н. Корнилова и Н. А. Рыбникова. — Москва : Книгоиздательство „Работник просвещения“, 1922. — С. 79—84.
Скачать издание в формате pdf: яндексдиск, 63 МБ
Н. Рыбников. Детские игрушки.
—стр. 79—
После первой поездки на железнодорожную станцию, где мои сын (4½ года) не отрывал глаз от проходящих поездов, он превратился в начальника станции, все время отправляющего поезда, при чем людей должны были заменять маленькие кирпичики из строительного ящика. Эти же кирпичики между прочим служили и дровами, которыми грузились вагоны; для этого их надо было только отправлять в горизонтальном положении. Надо было видеть радость маленького начальника станции, когда ему подарили несколько выточенных из дерева человеческих фигур. К сожалению, то, что производят кустари, совершенно не подходит для этих многообразных детских игр на полу. И по размеру и по выполнению они совершенно не соответствуют своему назначению.
Следует отметить, что то же самое следует сказать не только о русском игрушечном рынке. По крайней мере, Уэльс в своей интересной книжке „Игры на полу“ определенно жалуется на бедность английского рынка в этом отношении. Наш мирок, говорит Уэльс о своих увлекательных играх на полу, страдает чрезмерным милитаризмом, и даже бакалейщик щеголяет у нас в эполетах.
Эта одетая в эполеты публика исполняет в этих играх Уэльса на полу самые разнообразные роли: она толпится на улицах создаваемых Уэльсом горо-
—стр. 80—
дов, на чудесных островах эта толпа превращается в дикарей — негроидов, а в других условиях — в кровожадных индейцев.
Подобным превращениям должны подвергаться немногие человеческие фигурки-игрушки, имеющиеся на рынке. Такое невнимание к человечку со стороны производителей игрушки тем более странно, что интерес к игрушке-человечку стоит вне всякого сомнения. Именно эта фигура человечка ранее других привлекает внимание маленького творца-художника. Психологи давно уже отметили, что смена тем у маленького художника идет как раз в обратном порядке сравнительно с тем, как описывает процесс творения мира Библия. Ребенок начинает с того, чем кончил Бог. г „Человек” — вот что чаще всего фигурирует в ранних детских рисунках. Этот факт сам по себе свидетельствует о наличности интереса ребенка именно к этой теме, и, конечно, этот интерес прежде всего должен отразиться и в детских играх. Более детальное изучение интересов ребенка этого возраста, вероятно, могло бы показать, какой должна быть эта игрушка-человек. Тот же анализ ранних детских рисунков вскрывает тот факт, что ребенок долгое время прибегает к пользованию схемой для изображения целого ряда сходных в некоторых пунктах предметов. Изображая папу, маму, няню, ребенок чаще всего пользуется одним и тем же графическим выражением, детали его редко интересуют. Подобную картину мы наблюдаем и в детской речи. Вообще говоря, всякий предмет первоначально воспринимается только в целом, in toto, отдельные части предмета ускользают от узкого внимания ребенка. Этот синкретизм детского мышления, т.-е. факт восприятия вещей в „их целом”, в их „общем виде”, учитывает целый ряд требований, которые мы можем пред‘явить к одной из первых детских игрушек — человечку. Этот человечек должен быть очень примитивен, он должен
—стр. 81—
быть просто человечек, не солдат или торговец. Это должна быть очень простая, схематическая фигурка, без особых деталей по краске, устойчиво стоящая на полу, размером в 2 вершка. Такой размер вполне пригоден для всевозможных манипуляций с этим человечком в процессе игры: он может быть и пассажиром, так как несколько человечков такого размера могут быть помещены в вагон—коробку, их можно посадить и в тележку, они могут быть и солдатиками, которых можно сшибать шаром, и т. д. Примитивность игрушки обеспечивает большее многообразие использования ее, она должна служить лишним стимулом для обнаруживания творческих инстинктов ребенка. Кроме того, такая игрушка близка ребенку еще и потому, что он сам способен создать нечто подобное, хотя бы в форме рисунка. А это сознание, что „я сам смогу сделать то же“, имеет чрезвычайно большое педагогическое значение. Эти примитивные человечки должны быть вырезаны из дерева, быть может, они лишь отчасти должны различаться по полу, т.-е. символизировать „дядей и тетей“, чтобы они были не слишком мелки. Их можно было бы раскрасить в четыре основных цвета, не ярких тонов. Это дало бы возможность ребенку легче разбивать всю эту публику на группы там, где этого игра требует. Конечно, необходимо иметь этого народа в достаточном количестве, иначе кем же населять фантастические города и острова, кого перевозить целыми вагонами на поездах, кто же будет изображать целые войска солдат? Эти игрушки должны издаваться сериями штук по 50—100 в каждой, так, чтобы каждая серия содержала одинаковое число экземпляров разной окраски.
Такова должна быть игрушка-человек для первых игр ребенка. С возрастом меняются интересы, в соответствии с этим должны измениться и формы интересующей ею игрушки. За стадией синкретизма, или фактического синтеза, следует период преоблада-
—стр. 82—
ния анализа, когда у ребенка пробуждается интерес к частностям. В его рисунках теперь всегда папу можно отличить от мамы, слова его теперь обеспечат не только предмет, взятый в целом, но и его свойства. К этому времени у него накапливается некоторый запас знаний о свойствах вещей. Эти знакомые ему свойства он с удовольствием подмечает и в своих игрушках. Вот почему его теперь уже не удовлетворяет та схематическая игрушка-человечек, которая ему была по сердцу раньше. Эта игрушка должна получить бо́льшую определенность и выразительность. Это отнюдь не значит, что она должна быть точной копией действительности, — ничего подобного. Основные свойства игрушки — примитивность, обратимость и импрессионистичность — должны быть выявлены и здесь. Правда, на этой ступени игрушки должны безусловно обладать некоторыми основными чертами, характерными для той или иной роли, которую должна играть человеческая фигурка, но сконструирована игрушка должна быть так, чтобы открывать широкий простор для творческой игры ребенка. Вот почему в коллекцию человечков-игрушек для этого возраста должны войти наиболее типичные представители из окружающих ребенка людских разновидностей. Наблюдения на этот счет очень убедительно говорят, с каким интересом относятся дети к игрушкам, подобным, напр., очень распространенной „матрешке“ и т. п. По материалу и размеру игрушка-человечек этого возраста должна оставаться тем же, что и в предыдущей стадии развития, т.-е. игрушка должна быть резной из дерева, размером в 2 вершка. Но со стороны формы игрушка должна получить некоторую определенность. В коллекцию человечков для этого возраста могут войти следующие экземпляры:
Персонажи деревни:
1) Дед, 2) Старуха, 3) Мужик (среди, лет), 4) Баба, 5) Парень, 6) Девка, 7) Мальчик, 8) Девочка.
—стр. 83—
Все эти персонажи желательно иметь как в зимнем, так и в летнем уборе.
Городские персонажи:
1) Рабочий, 2) Работница, 3) Барин, 4) Барыня, 5) Барышня, 6) Кавалер, 7) Мальчик (гор. типа), 8) Девочка, 9) Красноармеец, 10) Пожарный, 11) Торговец, 12) Духовное лицо.
По мере того, как ребенок растет, расширяется его кругозор, ему узок становится мир близких ему людей; вот почему для следующей возрастной стадии может быть несколько разнообразнее набор человеческих фигурок. Пример того же Уэльса показывает, что интернациональный элемент здесь способен внести очень интересные добавления к детским играм на полу. Конечно, в эту 3-ю серию игрушек-человечков должен быть включен неизменный индеец, затем некоторые другие наиболее типичные представители различных национальностей: китаец, негр, англичанин, а также татарин и цыган — эти два последних персонажа специально для русского ребенка. Все эти фигурки не должны быть особенно пестрыми, они должны быть окрашены в 3—4 неяркие прочные цвета.
Подбор человеческих фигурок должен дать пищу и для пробуждающегося драматического инстинкта. Знакомым и интересным ему становится в эту пору мир сказок. Так интересно теперь не только слышать и видеть на картинке царя, бабу-ягу и др. сказочные персонажи, но и самому инсценировать содержание той или иной знакомой или самим сочиненной сказки.
Четвертая серия игрушек-человечков и должна дать наиболее знакомые персонажи из русского сказочного эпоса, при чем необходимо ограничиться минимальным количеством персонажей с тем расчетом, чтобы для инсценировки брать на прокат фигурки из других серий. Так, роль деда-мороза может испол-
—стр. 84—
нить просто деревенский дед из первой серии, Иванушку — деревенский парень и т. д. В этой серии необходимыми являются: царь, царица, царевич, царевна, Баба-яга, Кащей Бессмертный и богатырь.
Такой нам рисуется коллекция игрушек человеческих фигурок для русского ребенка на различных возрастных ступенях.
27 июля 2014, 4:19
6 комментариев
|
|
| tehne.com © 2011—2024 Все права защищены. |
Если у вас есть интересная для нас
информация – пишите на почту [email protected] |
|
Сайт разработан
Лабораторией дизайна «Pixel»© 2012 |
Комментарии
Добавить комментарий