|
|
Елка : Книжка для маленьких детей. 1918 
Все иллюстрации кликабельны
   ЕЛКАКнижка для маленьких детейСоставили Александр Бенуа и К. ЧуковскийСОДЕРЖАНИЕ
Обложка — работа худ. В. Лебедева.
Титульный лист — раб. худ. В. Лебедева.
Рисунок раб. худ. Александра Бенуа.
Самовар — раcск. М. Горького, рис. худ. Ю. Анненкова.
Зайчик — стих. Н. Венгрова, рис. худ. В. Лебедева.
Джек победитель великанов, английская народная сказка, пересказал К. Чуковский, рисунки худ. В. Замирайло.
Сказка о Глупом Царе, — норвежская сказка, пересказал К. Чуковский, рис. Валентины Ходасевич.
Разговор Человека с Мышкой, которая ест его книги, — стих. В. Ходасевич, рис. худ. Б. Попова.
Блошки — стих. Н. Венгрова, рис. худ. Ю. Анненкова.
Звери для хороших детей и звери для нехороших детей, рис. худ. А. Радакова.
Как пропала Баба-Яга, — сказка Н. Любавиной, рис. худ. Б. Попова.
Моя учительница, — стих. С. Дубновой и Н. Венгрова, рис. худ. В. Лебедева.
Два жука, — стих. М. Моравской, рисун. худ. С. Чехонина.
Трубочист, — стих. С. Черного, рис. худ. В. Лебедева.
Про Иванушку-Дурачка, — русская народная сказка, пересказал М. Горький, акварель И. Е. Репина.
Ребус, — рис. худ. М. Добужинского.
Венок из васильков, стих. В. Брюсова, рис. худ. С. Чехонина.
Хочу котенка, стих. М. Моравской, рис. худ. С. Чехонина.
Домик в саду, — расск. С. Черного.
Иеремия лентяй, — сказка К. Богуславской, рис. худ. Ив. Пуни.
Фофка, — расск. гр. Алексея Н. Толстого.
Разгадка ребуса.
 САМОВАР
Было это летней ночью на даче.
В маленькой комнате стоял на столе у окна пузатый самовар и смотрел в небо, горячо распевая:
— Замечаете ли, чайник, что луна
Чрезвычайно в самовар влюблена?
Дело в том, что люди забыли прикрыть трубу самовара тушилкой и ушли, оставив чайник на конфорке; углей в самоваре было много, а воды мало, — вот он и кипятился, хвастаясь пред всеми блеском своих медных боков.
Чайник был старенький, с трещиной на боку, и очень любил дразнить самовар. Он уж тоже начинал закипать; это ему не нравилось, — вот он поднял рыльце кверху и шипит самовару, подзадоривая его:
— На тебя луна
Смотрит свысока,
Как на чудака, —
Вот тебе и — на!
Самовар фыркает паром и ворчит:
— Вовсе нет; Мы с ней — соседи,
Даже несколько родня:
Оба сделаны из меди,
Но она — тусклей меня,
Эта рыжая лунишка, —
Вот на ней какие пятна!
— Ах, какой ты хвастунишка,
Даже слушать неприятно! —
зашипел чайник, тоже выпуская из рыльца горячий пар.
Этот маленький самовар и вправду очень любил хвастаться, он считал себя умницей, красавцем, ему давно уже хотелось, чтоб луну сняли с неба и сделали из нее поднос для него.
Форсисто фыркая, он будто не слышал, что сказал ему чайник, — поет себе во всю мочь:
— Фух, как я горяч!
Фух, как я могуч!
Захочу — прыгну, как мяч,
На луну выше туч!
А чайник шипит свое:
— Вот извольте говорить
С этакой особой.
Чем зря воду-то варить,
Ты — прыгни, попробуй!
Самовар до того раскалился, что посинел весь и дрожит, гудит:
— Покиплю еще немножко,
А когда наскучит мне, —
Сразу выпрыгну в окошко
И женюся на луне!
Так они оба все кипели и кипели, мешая спать всем, кто был на столе. Чайник дразнит:
— Она тебя круглей.
— Зато в ней нет углей, —
отвечает самовар.
Синий сливочник, из которого вылили все сливки, сказал пустой стеклянной сахарнице:
— Все пустое, все пустое!
Надоели эти двое!
— Да, их болтовня
Раздражает и меня, —
ответила сахарница сладеньким голосом. Она была толстая, широкая и очень смешлива, а сливочник — так себе, горбатенький господин унылого характера с одной ручкой; он всегда говорил что-нибудь печальное.
— Ах, — сказал он, —
Всюду — пусто, всюду — сухо,
В самоваре, на луне.
Сахарница, поежившись, закричала:
— А в меня залезла муха
И щекочет стенки мне...
Ох, ох, я боюсь,
Что сейчас засмеюсь!
— Это будет странно — слышать смех стеклянный, — невесело сказал сливочник.
Проснулась чумазая тушилка и зазвенела:
— Дзинь! Кто это шипит?
Что за разговоры?
Даже кит ночью спит,
А уж полночь скоро!
Но, взглянув на самовар, испугалась и звенит:
— Ай, люди все ушли
Спать или шляться,
А ведь мой самовар
Может распаяться!
Как они могли забыть
Обо мне, тушилке?
Ну, придется им теперь
Почесать затылки!
Тут проснулись чашки и давай дребезжать:
— Мы скромные чашки,
Нам все все равно!
Все эти замашки
Мы знаем давно!
Нам ни холодно, ни жарко,
Мы привыкли ко всему!
Хвастун самоварко,
И не верим мы ему.
Заворчал чайник:
— Ф-фу, как горячо,
Жарко мне отчайно.
Это не случайно,
Это чрезвычайно!
И — лопнул!
А самовар чувствовал себя совсем плохо: вода в нем давно вся выкипела, а он раскалился, кран у него отпаялся и повис, как нос у пьяного, одна ручка тоже вывихнулась, но он все еще храбрился и гудел, глядя на луну:
— Ах, будь она ясней,
Не прячься она днем,
Я поделился б с ней
Водою и огнем!
Она со мной тогда
Жила бы не скучая,
И шел бы дождь всегда
Из чая!
Он уж почти не мог выговаривать слов и наклонялся на бок, но все еще бормотал:
— А если днем она должна ложиться спать,
Чтоб по ночам светлей сияло ее донце, —
Я мог бы на себя и днем и ночью взять
Обязанности солнца!
И света и тепла земле я больше дам,
Ведь я его и жарче и моложе!
Светить и ночь и день ему не по годам, —
А это так легко для медной рожи!
Тушилка обрадовалась, катается по столу и звенит:
— Ах, это очень мило!
Это очень лестно!
Я бы солнце потушила,
Ах, как интересно!
Но тут — крак! — развалился самовар на кусочки, кран клюкнулся в полоскательную чашку и разбил ее, труба с крышкой высунулась вверх, покачалась, покачалась и упала на бок, отколов ручку у сливочника; тушилка, испугавшись, откатилась на край стола и бормочет:
— Вот смотрите: люди вечно
Жалуются на судьбу,
А тушилку позабыли
Надеть на трубу!
А чашки, ничего не боясь, хохочут и поют:
— Жил-был самовар,
Маленький, да пылкий,
И однажды не прикрыли
Самовар тушилкой!
Был в нем сильный жар,
А воды немного;
Распаялся самовар, —
Туда ему дорога,
Туда и дорога-а!
М. Горький.
Рисунки Ю. Анненкова.
 Как прыгал зайчик
Ой, как тонко-тоненько
Мишка завизжал:
Зайчик с подоконника
Прыгнул-побежал —
С няни да на Мишку,
С Мишки — на книжку,
С книжки — на стенку,
Со стенки — на коленку,
С коленки да на пол,
С полу — на полку,
С полки — на елку,
Прямо в зубы волку.
Прыг! и пропал...
Натан Венгров
 ДЖЕКПОБЕДИТЕЛЬ ВЕЛИКАНОВАНГЛИЙСКАЯ НАРОДНАЯ СКАЗКА, С РИСУНКАМИ В. ЗАМИРАЙЛО.
Хорошо было в деревне. Люди жили и радовались. Вдруг откуда-то пришел великан Корморан и поселился в пещере — страшный, рыжий, зубастый, с дубиной.
Каждое утро он выходил на дорогу и кого поймает, того съест: козла, петуха, свинью. Кошку поймает — и кошку съест. Схватит человека — и в рот. Один мужик вез дрова на базар, так великан Корморан сожрал и его, и кобылу, и дрова, и телегу, — даже кнута не оставил. Жадный был обжора несытый.
Мужики боялись его. Они и не думали отнимать у него свое добро, а сами же приносили ему что повкуснее:
— Скушайте, господин Корморан!
— Приятного аппетита, господин Корморан!
— Не желаете ли еще, господин Корморан?
И кланялись ему, как важному барину. А он ходит, злодей, по деревне и давит их сапогами, как мух. А то хлопнет по домишкам дубиной, домишки вдребезги, а ему хоть бы что. Шла по улице девочка Дженни, так он, бессовестный, и ее проглотил, — и как не подавился, злодей!
Но почему же мужики не прогнали его? Ведь если бы все они, сколько их есть, накинулись на него с топорами, небось, он перестал бы злодействовать, испугался бы, забился бы в берлогу, но мужики были трусы, но мужики были глупы и стукали лбом пред мучителем:
— Скушайте еще, господин Корморан.
А господину Корморану чего же и нужно. Он растолстел, разжирел, стал такой огромный, как дом, уж ему лень повернуться: валяется в пещере весь день, а вечером проснется и крикнет:
— Эй ты, мужичок, иди-ка сюда, да живее, я тебя сейчас буду есть.
— Иду, ваша милость, иду, — покорно отзывался несчастный. — Вот он я, весь пред тобою! Кушай меня на здоровье!
И жил бы великан Корморан тысячу лет до сегодня и съел бы и меня и тебя, если бы не маленький мальчик, которого звали Джек.
Джек был смелый, никого не боялся; он решил наказать великана, отрубить ему голову, чтоб не смел никого обижать.
Такой маленький, как же он справится с этаким огромным чудовищем! Да великан его пальцем раздавит, дунет на него — и конец: Джек улетит; как пылинка!
И все же Джек спозаранку, чуть свет, когда все еще спали, взял отцову большую лопату, пробрался тихомолком к пещере, где жил великан, и стал тут же, у самого входа, копать большую, глубокую яму. Трудно было копать: земля мерзлая, пальцы леденеют, лопата вываливается, но Джек не унывает, копает, копает, копает, копает, копает, не остановится ни на минуту отдохнуть.
Великан не спит. Он сидит в пещере у костра и доедает теленка. Вот он взял огромное полено и стал ковырять им в зубах. Это его зубочистка. А какие у него страшные зубы! Торчат изо рта, как ножи.
У Джека сломалась лопата. Джек царапает землю ногтями. Яма все шире, все глубже. Джек прикрыл ее сосновыми ветками, а ветки засыпал снежком, — издали и незаметно, что яма; кажется, что гладкая земля.
Выкопав яму, Джек страшно устал, но и не подумал об отдыхе. Он отошел на несколько шагов и крикнул:
— Эй ты, Корморашка, вставай, или я откушу тебе голову!
И кинул камень прямо в лоб великану.
Тот разозлился и яростно, со страшным ругательством, бросился за Джеком из пещеры, да бух в яму, на самое дно! Он думал, что прыгает на гладкую землю, а прыгнул в западню, прикрытую ветками.
Он и туда и сюда, плачет, ругается, грозит кулаками, а Джек говорит ему:
— Ты сам виноват. Так тебе и надо, злодею. Ты думал, можно мучить людей безнаказанно; вот тебе награда за твои злодеяния.
И отрубил ему голову.
Когда в деревне узнали об этом, вот радовались, вот веселились.
— Он наш спаситель! — говорили о Джеке и обнимали и целовали его. А девушки подарили ему шелковый пояс, на котором были вышиты слова:
«Самый сильный, самый смелый человек —
Это Джек.
Победил он великана
Корморана».
Джек опоясался этим шелковым поясом, наточил свою саблю и ушел путешествовать. Очень ему хотелось победить и других великанов, которые мучат и терзают людей. Особенно ненавистен ему был великан Блендербор, дядя Корморана, — такой же злодей, как и племянник. Джек только о том и мечтал, как бы победить Блендербора. Но пришла весна, пришло лето, а Блендербор не попадался. Вот однажды, устав от духоты и жары, Джек кинулся в канаву и заснул, а мимо, как нарочно, идет Блендербор. Прочитал Блендербор, что вышито у Джека на поясе, и задумал его погубить:
— Я отомщу тебе, негодный мальчишка, за моего милого дядюшку.
Блендербор был не простой великан, а двухголовый: у него были две головы — одна маленькая, другая большая. Они вечно враждовали друг с дружкой и откусили бы друг-дружке носы, если бы великан не давал им щелчков. Увидя спящего Джека, одна голова закричала, что его нужно сварить, а другая — что его нужно изжарить. От злости они начали стукаться лбами.
— Сварить! — кричала одна голова.
— Изжарить! — кричала другая.
Увидев, что Джек проснулся, они сразу прикусили языки, притворились добрыми и ласковыми и вдруг тоненькими голосками запели:
— Хорошо ли тебе, деточка, в канавке?
— Хорошо ли тебе, маленький, на травке?
— Мы тебя, голубчика, так любим.
— Приласкаем мы тебя и приголубим.
— Мы снесем тебя, голубчика, в постельку.
— Мы тебя уложим в колыбельку.
— Угостим тебя мы леденцами.
Тут они засмеялись и шопотом сказали друг-дружке:
— А потом покушаем и сами.
Они думали, что он не слыхал этих слов, но Джек отлично их слышал. Он понял, что злодей Блендербор замышляет взять его к себе во дворец — и сесть. Он попробовал улизнуть, но тот схватил его и сунул в карман. Принес к себе во дворец, вынул из кармана и положил на кровать.
— Спокойной ночи, деточка! — сказала одна голова.
— Приятных сновидений, малюточка! — сказала другая.
Обе они ласково поклонились ему, но Джек слышал, как они говорили за дверью: «когда этот мальчишка уснет, цокнем его дубиной по голове, положим в кастрюльку и сварим».
— Нет, изжарим!
— Нет, сварим!
Джек вскочил на ноги и стал в ужасе бегать по комнате. Убежать бы! Но комната заперта. И вдруг он придумал хитрую штуку. Вот здорово! Он спрячется тут за печкой, а на кровать положит, вместо себя, вот это полено из печки: оно как-раз такого роста, как он. Сказано — сделано: полено лежит на кровати, Джек укрывает его одеялом, а сам прячется за печкой и ждет. Вот послышались шаги великана, весь дворец задрожал, как коробочка. В руках у великана дубина, он подкрался к Джекиной кровати и как хлопнет по полену: раз! раз! Перебил полено пополам, а Джек сидит себе за печкой невредимый.
— Наконец-то я покончил с мальчишкой! — весело сказал великан и ушел, а дверей не закрыл. Джек пробрался к великану в спальню. Тот лежал на кровати и спал. Джек засунул руку под подушку и вытащил большой железный ключ, на котором было написано: ключ от подвала. Джек давно уже знал, что у великана в подвале дворца томится в неволе прекрасная принцесса Монесса; он побежал в подземелье, выпустил принцессу на волю, а сам скорей в опочивальню и заснул.
Утром он проснулся, умылся и входит в покой к великану. Великан как увидел его, задрожал. Неужели это Джек? Откуда? Ведь он сам своею рукою раздробил ему череп дубиной:
— Ты живой! Ты не умер?
— С чего же мне умирать! — сказал Джек.
— А ночью... ты не чувствовал ударов?
— Пустяки! — сказал Джек, — пробежала какая-то мышка, хлопнула меня по носу хвостиком — и убежала.
«Ну и силач!» — подумал великан. — «Не даром он победил Корморана. Для него моя дубина — все равно что мышкин хвост. Он гораздо сильнее меня».
Пошел великан в подземелье, а принцессы Монессы нет: Джек освободил ее из плена. «Должно быть, этот Джек чародей», — подумал великан, оторопев; побежал к Джеку, да бух на колени:
— Не погуби, пощади, больше не буду, ей-Богу.
— Не божись! — сказал Джек, — я и так тебе верю. Встань, я дарю тебе жизнь. Но помни: если ты обидишь хоть одного человека, я отрублю тебе обе твои головы.
И повел великана в город. Тот шел за ним, как маленький ребенок. Джек привел его на ярмарку к содержателю цирка, который посадил его в клетку и стал показывать детям. Дети очень полюбили великана, кормили его сахаром, изюмом, гладили его по головам.
А Джека позвал к себе старый король, отец прекрасной принцессы Монессы.
— Ты спас мою дочь, — сказал он. — Возьми же ее себе в жены.
Но Джек ответил:
— Спасибо, не надо. Не охота мне жениться на принцессе. Я женюсь на свинопасовой дочке.
Вот была свадьба! Пировали всю ночь, а потом пошли к великановой клетке и стали кормить великана пряниками.
Пересказал К. Чуковский.
 О ГЛУПОМ ЦАРЕНОРВЕЖСКАЯ СКАЗКА. РИСУНКИ В. ХОДАСЕВИЧ. ПЕРЕСКАЗ К. ЧУКОВСКОГО Жил-был Петер, без отца, без матери. Он варил себе кашу. Вдруг видит: идет к нему царь. Вздумал Петер подшутить над царем: вытащил из печки котел, в котором варилась каша, поставил котел на пол, а сам сел у котла и запел:
— Варись, моя каша,
Без огня, без жару,
Для мышат, для котят,
Для мохнатых чертенят.
Царь вошел в избу и удивился:
— Что это ты, Петер, сидишь на полу?
— Кашу варю, — отвечает Петер. — Видишь, булькает, сейчас закипит.
— А где же огонь? где же печка?
— А я без огня, — отвечает Петер. — Поставлю ее на пол, и кипит. На огне всякий дурак сварит кашу, а ты попробуй, свари без огня!
— Без огня!
— Смотри сам.
Сел царь на корточки, смотрит: каша и вправду кипит — булькает в горячем котле!
Сунул царь палец, обжегся.
— Вот так чудо! — удивляется царь. — Что это у тебя за чудесный котел?
— Заколдованный! — отвечает Петер. — Сыпь в него что хочешь, ставь его на голой земле, все сварит, и печки не надо.
У царя от жадности даже слюна потекла. Ласково посмотрел он на Петера:
— Продай мне, Петруша, этот котел.
— Нет, не продам, не могу. Не охота мне за дровами ходить.
— Ну, пожалуйста.
— Нет, ни за что.
Долго упрашивал царь. Наконец Петер согласился. Высыпал кашу в горшок, подал царю пустой котел и сказал:
— Сыпь сюда золота до самого верху. Золото — мне, а котел — тебе.
Царь отвалил ему золота, схватил котелок и бегом.
Прибежал во дворец, созвал своих вельмож и говорит:
— Вот сейчас я угощу вас обедом, какого вы не ели никогда!
Вельможи обрадовались: они были очень голодные.
Царь поставил котел посредине дворца, навалил туда сала, картошки, налил воды, накрыл крышкой и ждет, что вот-вот закипит. Ходит над котлом и улыбается.
Вельможи улыбаются тоже: давно они не ели картошки.
Но проходит час, проходит два, а картошка и не думает вариться.
Вода в котле ледяная-холодная.
Царь поминутно подбегает к котлу, трогает его справа и слева, а котел холоднее, чем был.
Вельможи с голоду хмурятся, дуются: не доведется им сегодня обедать.
Люди заглядывают в окна дворца и гогочут.
Понял царь, что Петер насмеялся над ним, — как подбежит к котлу, как ткнет его со всего размаха ногой, картошка так и раcсыпалась по полу, а сам замахал кулаками и без шапки — бегом — прямо к Петеру.
— Вот я тебе покажу! Погоди!
II.
А Петер взял пистолет, зарядил его клюквой и сказал своей сестре Катерине:
— Я ложусь спать. И смотри, чтобы меня не будили. Кто разбудит, того застрелю.
Лег на кровать и храпит.
Тут вбежал в избу царь, разъяренный. Машет руками, орет:
— Где этот обманщик? Где злодей?
— Тише, ваша милость, мой брат почивает, — шопотом говорит Катерина. — Пожалуйста, не будите его.
— Разбудить негодяя сию же минуту! — заревел иступленный царь.
— Рада бы, да не смею: убьет.
— А не разбудишь, так убью тебя я!
Нечего делать, подошла Катерина к кровати и крикнула:
— Петер, вставай!
Вскочил Петер на ноги и хлоп! — выстрелил в сестру из пистолета, сестра так и грохнулась на пол. Из раны у нее хлынула кровь: на самом деле то была не кровь, а клюквенный сок, потому что Петер зарядил свой пистолет не пулей, а клюквой, — но царь не знал об этом и завопил:
— Что ты наделал? Убийца! Ты убил свою родную сестру!
— Не беда! Не беспокойся, — сказал Петер. — Я могу ее и воскресить.
— Да ведь она умерла!
— Ну так что ж. Вот смотри: я достаю из кармана волшебную дудочку, играю на ней тра-та-та, и сестра моя поднимается с полу и танцует, как ни в чем не бывало.
Он заиграл тра-та-та и лукаво подмигнул своей сестре.
Та вскочила и пошла танцовать.
— Продай эту волшебную дудочку мне, — взмолился одураченный царь.
Долго не соглашался Петер, наконец продал царю самоделковую камышевую дудочку за тысячу тысяч рублей.
Царь сунул дудку в карман и весело побежал во дворец. А навстречу ему царица, сварливая, злая старуха. Стала она кричать на царя, вцепилась ему в бороду, отхлестала его по щекам; он разозлился, схватил пистолет и хлоп из пистолета в нее.
Царица так и грохнулась наземь.
— Что вы наделали? — закричали вельможи. — Вы застрелили царицу!
— Не беда, — отвечает царь, — пустяки. Я могу ведь ее воскресить.
— Да она умерла!
— Ну так что же? Вот смотрите: я достаю из кармана волшебную дудочку, играю на ней тра-та-та... и царица поднимается с полу.
Но как он ни старался, как ни дул, мертвая лежала и не двигалась. У царя чуть не лопнули щеки, чуть не выскочили глаза изо лба, так он сильно дул в свою дудку, а убитая жена не воскресла.
Понял царь, что Петер опять насмеялся над ним, и в бешенстве бросился к Петеру.
А Петер стоит на пороге избы, ухмыляется.
— Связать этого молодца! — крикнул царь. — И посадить его в бочку! Пусть знает, как смеяться надо мною.
Вельможи схватили Петера, поволокли его на высокую гору, посадили в дубовый боченок, наглухо заколотили и ушли.
Завтра, чуть свет, придет царь — и толкнет его ногою прямо в море! Но Петер и не думает плакать. Он весело и лихо поет:
— Как я рад, как я рад,
Что вы все пойдете в ад.
Я же в небо укачу,
Прямо в рай улечу.
Шел мимо богатый старик. Смолоду он был большой грешник и знал, что не миновать ему ада. А ему, конечно, хотелось в рай. Он только и думал о том, как бы попасть ему в рай. Услышал он Петерину песню подошел к боченку и спрашивает:
— А откуда ты знаешь, что попадешь в рай?
— Разве ты не видишь, — отзывается Петер, — что этот боченок волшебный.
Он сделан из райского дерева. Посади в него самого лютого грешника, и тот полетит прямо в рай. Я нарочно залез в него, чтобы очутиться в раю.
— Да не может быть! — закричал грешник, и даже руки у него задрожали. — Пусти меня в эту бочку.
— Что ты, что ты! — возражает Петер. — Боченок тесный, не поместиться вдвоем.
— Ну так, голубчик, выходи из боченка. Я дам тебе все, что захочешь.
— Что же ты дашь?
Старик был богаче царя. Он выпустил Петера из бочки и дал Петеру все свои сады и дворцы, всех своих слонов и верблюдов — и с радостью залез в бочку сам:
— Скоро я буду в раю.
Петер забил его наглухо и, спрятавшись за кусточком, видел, как утром, чуть свет, прибежал в одном халатике царь, толкнул бочку ногой, и бочка покатилась прямо в море.
— Наконец-то я покончил с Петером! — радостно сказал царь и побежал обратно во дворец.
Прибегает к крыльцу, а у крыльца стоит слон. На слоне сидит Петер и уплетает рассыпчатый крендель.
Царь так удивился, что даже рот от удивления разинул.
— Откуда ты взялся, Петер? Откуда у тебя этот слон?
— А с морского дна, — отвечает Петер. — Там слонов без счету, бери, сколько хочешь.
— Да не может быть!
— Ну, конечно. Кто же этого не знает! Там, под водою, сидит царь Элефант, он велел тебе кланяться и зовет тебя к себе погостить. Он даст тебе слона какого хочешь: зеленого, синего, розового.
Царь даже подпрыгнул от радости. Он был очень жадный и любил, когда ему дарили слонов.
— Милый Петер, посади меня скорее в бочку, я еду к морскому царю.
И бросился бегом на высокую гору и сам залез в бочку, но, как ни сжимался, ни ежился, бочка была для него слишком мала. Корона торчала наружу и мешала царю поместиться в бочке. Тогда он снял корону, надел на Петера и сказал:
— Носи ее, пока не вернусь. Да смотри, чтобы она не пропала.
— Не бойсь, не пропадет! — отвечал ему Петер, толкнул бочку сапогом и ушел.
Люди увидели Петера в короне и закричали: «он царь!»
И стал Петер царем, и все радовались, что избавились от глупого царя.
Особенно ликовали вельможи: давно они не ели картошки.
Пересказал К. Чуковский.
 РАЗГОВОР ЧЕЛОВЕКА С МЫШКОЙ, КОТОРАЯ ЕСТ ЕГО КНИГИ
Мой милый Книжник, ты совсем
Опять изгрыз два тома. Ловок!
Не стыдно ль пользоваться тем,
Что не люблю я мышеловок?
Хоть бы с меня пример ты брал!
Я день-денской читаю книжки,
Но разве ты хоть раз видал,
Что я грызу их, как коврижки?
Из книг мы знаем, как живут
Индейцы, негры, эскимосы;
В журналах люди задают
Друг другу умные вопросы:
Где путь в Америку лежит?
Как ближе: морем или сушей?
Ну, словом, — вот тебе бисквит,
А книг пожалуйста не кушай.
Владислав Ходасевич.
 БЛОШКИ
Веселенькие блошки,
Две блошки-быстроножки,
Сегодня поутру
Затеяли игру...
Играли, танцовали,
Ныряли в одеяле,
И скок себе да скок
На Викушкин чулок...
Лежал чулок на стуле —
Здесь блошки отдохнули...
И дальше прыг-прыг
На нянин воротник...
Вот здесь пошло веселье:
На ухо няне сели,
И ну играть-скакать
На седенькую прядь!..
Смеются и хохочут
Ей за-ухом щекочут...
Вдруг...
Караул!
Няня — за ухо
(Ишь ты, старуха!)
Блошек — ловить!
Хватать! Давить!
А те — из-под рук
Да на стул
Под чулок —
И... молчок!..
Натан Венгров.
ЗВЕРИ ДЛЯ ХОРОШИХ ДЕТЕЙ.
ЗВЕРИ ДЛЯ НЕХОРОШИХ ДЕТЕЙ.
 КАК ПРОПАЛА БАБА-ЯГАСКАЗКА Н. ЛЮБАВИНОЙ, ИЛЛ. Б. ПОПОВА.
Жила-была Баба-Яга. Злющая. Жила она одна в высокой башне.
Пуще всего не любила она маленьких детей. Увидят ее дети, и ну плакать, а она их цап-царап! И съест. Не терпела Баба-Яга детского плача.
Вот однажды пришел к башне маленький мальчик. Был он весь кругленький, точно апельсин. И щеки у него были красные, как два королька.
Видит мальчик: в окошке Баба-Яга сидит, а около нее кот вертится. Не долго думая, взлез мальчик на башню.
Посмотрел он на Бабу-Ягу. Увидел, что у нее на конце носа волосок завивается, да как начнет смеяться, так что даже на пол от смеха свалился. И катается по полу, смеется и катается.
Хочет Баба-Яга схватить его, — а мальчик у нее из-под рук катится, как апельсин.
Она за ним, а он смеется, и дальше.
Она за ним, а он еще дальше.
А за ними, за обоими, кот вприпрыжку...
Ловила Баба-Яга мальчика, ловила да и сама давай смеяться. Насмеявшись вдоволь, встал мальчик, подошел к Бабе-Яге и говорит:
— Какая ты Баба-Яга?! Смеешься! Я тебя не боюсь!
Сунул руки в карманы и пошел.
— Нет никакой Бабы-Яги!
Перестали с тех пор дети бояться Бабы-Яги. Что это за Яга — смешная! Заросли дорожки к ее башне. Сама башня пропала, а Баба-Яга большой зеленой птицей улетела за тридевять морей в тридесятое царство.
 МОЯ УЧИТЕЛЬНИЦА
Погляди, какая злючка!
Нос, как закорючка!
На затылке — хвост мышиный!
Зубы — в три аршина!
Только и знает, —
Шпыняет:
— Котенка не гладь!
— Мух не считай!
— Пиши в тетрадь
Слова на «ять»!
— Читай! Читай! Читай! Читай!
А мне бы на двор, да в рощицу!
А на солнце утенок полощется...
А в окошко
Кошка
Пробирается.
А она опять придирается:
— В окно не гляди!
— Под стол не лезь!
— Сиди
Здесь!
У.... у! Противная!
С. Дубнова и Н. Венгров.
 ДВА ЖУКА
Жили-были два жука,
Два жука.
Жизнь у них была легка:
Пляшут, взявшись за бока,
Полевого трепака,
Дразнят ос и паука.
Ничегошеньки не боятся,
Все жужжат и веселятся —
Два жука.
Два жука веселых
В зеленых камзолах,
В красных сапожках
На тоненьких ножках.
Мария Моравская.
 Трубочист
Кто пришел? Трубочист.
Для чего? Чистить трубы.
Чернощекий, белозубый,
А в руке огромный хлыст...
Сбоку ложка, как для супа.
Кто наврал, что он — злодей?
В свой мешок кладет детей?
Это очень даже глупо!
Он совсем, совсем не страшный:
Сажу высыпал на жесть,
Бублик вытащил вчерашний —
Будет есть.
Рано утром на рассвете
Он встает и кофе пьет,
Чистит пятна на жилете,
Курит и поет.
Видишь, вот берет он шапку.
Улыбнулся. Видишь, да?
Дай ему скорее лапку!
Сажу смоешь, — не беда.
Саша Черный.
 ПРО ИВАНУШКУ ДУРАЧКАРУССКАЯ НАРОДНАЯ СКАЗКА
Жил-был Иванушка-Дурачок, собою красавец, а что ни сделает, все у него смешно выходит не так, как у людей.
Нанял его в работники один мужик, а сам с женой собрался в город; жена и говорит Иванушке:
— Останешься ты с детьми, гляди за ними, накорми их!
— А чем? — спрашивает Иванушка.
— Возьми воды, муки, картошки, покроши да свари — будет похлебка! Мужик приказывает:
— Дверь стереги, чтобы дети в лес не убежали!
Уехал мужик с женой; Иванушка влез на полати, разбудил детей, стащил их на пол, сам сел сзади их и говорит:
— Ну, вот, я гляжу за вами!
Посидели дети некоторое время на полу, — запросили есть; Иванушка втащил в избу кадку воды, насыпал в нее полмешка муки, меру картошки, разболтал все коромыслом и думает вслух:
— А кого крошить надо?
Услыхали дети, — испугались:
— Он, пожалуй, нас искрошит!
И тихонько убежали вон из избы.
Иванушка посмотрел вслед им, почесал затылок, — соображает:
— Как же я теперь глядеть за ними буду? Да еще дверь надо стеречь, чтобы она не убежала!
Заглянул в кадушку и говорит:
— Варись, похлебка, а я пойду за детьми глядеть!
Снял дверь с петель, взвалил ее на плечи себе и пошел в лес; вдруг навстречу ему Медведь шагает — удивился, рычит:
— Эй, ты, зачем дерево в лес несешь?
Рассказал ему Иванушка, что с ним случилось, — Медведь сел на задние лапы и хохочет:
— Экой ты дурачок! Вот я тебя съем за это!
А Иванушка говорит:
— Ты лучше детей съешь, чтоб они в другой раз отца-матери слушались, в лес не бегали!
Медведь еще сильней смеется, так и катается по земле со смеху!
— Никогда такого глупого не видал! Пойдем, я тебя жене своей покажу! Повел его к себе в берлогу. Иванушка идет, дверью за сосны задевает.
— Да брось ты ее! — говорит Медведь.
— Нет, я своему слову верен: обещал стеречь, так уж устерегу! Пришли в берлогу. Медведь говорит жене:
— Гляди, Маша, какого я тебе дурачка привел! Смехота!
А Иванушка спрашивает Медведицу:
— Тетя, не видала ребятишек?
— Мои — дома, спят.
— Ну-ка, покажи, не мои ли это?
Показала ему Медведица трех медвежат; он говорит:
— Не эти, у меня двое было.
Тут и Медведица видит, что он глупенький, тоже смеется:
— Да ведь у тебя человечьи дети были!
— Ну, да, — сказал Иванушка, — разберешь их, маленьких-то, какие чьи!
— Вот забавный! — удивилась Медведица и говорит мужу:
— Михайло Потапыч, не станем его есть, пусть он у нас в работниках живет!
— Ладно, — согласился Медведь, — он хоть и человек, да уж больно безобидный!
Дала Медведица Иванушке лукошко, приказывает:
— Поди-ка, набери малины лесной, — детишки проснутся, я их вкусненьким угощу!
— Ладно, это я могу! — сказал Иванушка. — А вы дверь постерегите! Пошел Иванушка в лесной малинник, набрал малины полное лукошко, сам досыта наелся, идет назад к Медведям и поет во все горло:
— Эх, как неловки
Божия коровки!
То ли дело — муравьи
Или ящерицы!
Пришел в берлогу, кричит:
— Вот она, малина!
Медвежата подбежали к лукошку, рычат, толкают друг друга, кувыркаются, — очень рады!
А Иванушка, глядя на них, говорит:
— Эх-ма, жаль, что я не Медведь, а то и у меня дети были бы!
Медведь с женой хохочут.
— Ой, батюшки мои! — рычит Медведь — да с ним жить нельзя, со смеху помрешь!
— Вот что, — говорит Иванушка, — вы тут постерегите дверь, а я пойду ребятишек искать, не то хозяин задаст мне!
А Медведица просит мужа:
— Миша, ты бы помог ему!
— Надо помочь, — согласился Медведь, — уж очень он смешной!
Пошел Медведь с Иванушкой лесными тропами, идут — разговаривают по-приятельски:
— Ну и глупый же ты! — удивляется Медведь, а Иванушка спрашивает его:
— А ты — умный?
— Я-то?
— Ну да!
— Не знаю.
— И я не знаю. Ты — злой?
— Нет. Зачем?
— А по-моему — кто зол, тот и глуп. Я, вот, тоже не злой. Стало быть, оба мы с тобой не дураки будем!
— Ишь ты, как вывел! — удивился Медведь.
Вдруг — видят: сидят под кустом двое детей, уснули.
Медведь спрашивает:
— Это твои, что ли?
— Не знаю, — говорит Иванушка, — надо их спросить. Мои — есть хотели.
Разбудили детей, спрашивают:
— Хотите есть?
Те кричат:
— Давно хотим!
— Ну, — сказал Иванушка, — значит, это и есть мои! Теперь я поведу их в деревню, а ты, дядя, принеси, пожалуйста, дверь, а то самому мне некогда, мне еще надобно похлебку варить!
— Уж ладно! — сказал Медведь. — Принесу!
Идет Иванушка сзади детей, смотрит за ними в землю, как ему приказано, а сам поет:
— Эх, вот так чудеса!
Жуки ловят зайца.
Под кустом сидит лиса,
Очень удивляется!
Пришел в избу, а уж хозяева из города воротились, видят: посреди избы кадушка стоит, доверху водой налита, картошкой насыпана да мукой, детей нет, дверь тоже пропала, — сели они на лавку и плачут горько.
— О чем плачете? — спросил их Иванушка.
Тут увидали они детей, обрадовались, обнимают их, а Иванушку спрашивают, показывая на его стряпню в кадке:
— Это чего ты наделал?
— Похлебку!
— Да разве так надо?
— А я почему знаю — как?
— А дверь куда девалась?
— Сейчас ее принесут, — вот она!
Выглянули хозяева в окно, а по улице идет Медведь, дверь тащит, народ от него во все стороны бежит, на крыши лезут, на деревья; собаки испугались — завязли, со страху, в плетнях, под воротами; только один рыжий петух храбро стоит среди улицы и кричит на Медведя:
— Кину в реку-у!...
Пересказал М. Горький.
Разгадка этого ребуса помещена на странице 55 ой.
 ВЕНОК ИЗ ВАСИЛЬКОВ
Любо василечки
Видеть вдоль межи, —
Синенькие точки
В поле желтой ржи.
За цветком цветочек
Низко мы сорвем,
Синенький веночек
Для себя сплетем.
После, вдоль полоски,
К роще побежим.
Шепчутся березки
С небом голубым.
Сядем там на кочке...
Зной и тишина...
В голубом веночке
Высь отражена.
Там, внизу, под склоном, —
Нежный шум реки.
Здесь, в шатре зеленом,
Реют мотыльки.
Мы, как мотылечки,
Здесь укрылись в тень,
В синеньком веночке,
В жаркий летний день.
Валерий Брюсов.
 ХОЧУ КОТЕНКА
Кто ты? бархатный медведь?
Ну, и спи в покое.
А мне хочется иметь
Что-нибудь живое.
Надоели куклы все,
Поезд мой мудреный...
Будто белка в колесе,
Вертятся вагоны.
Пикнул птенчик заводной
Так противно-тонко...
Уберите все долой,
Дайте мне котенка!
Мария Моравская.
ДОМИК В САДУ
В саду было пусто. Только на полянке за елками на весь сад весело стучал топор. Стучал да стучал.
На стук топора из белого дома приплелась кошка Маргаритка. Села на кучу прошлогодних листьев и видит: стоит среди поляны рыжий плотник Данила и тешет бревна.
Обошла кошка вокруг Данилы, обнюхала пахучую желтую щепку, которая, как сумасшедшая, прыгнула к ней на нос из-под топора, — и давай мяукать:
— Мяу-мур, мур-и-мяу, — я знаю, что это будет!
— А что, госпожа кошка? — вежливо спросил скворец с березы и нагнул вниз голову со своей жердочки.
— Мняу! Вам очень хочется знать?
— Чики-вики, очень.
— Видите ли, в том белом доме живут две девочки...
— Розовая и белая?
— Мяу, да, и у них есть папа, такой огромный папа, в два раза больше самой большой собаки. Да. Так вот этот папа вчера заказал плотнику Даниле для своих девочек дом...
— Чики-вики, скворешник?
— По-вашему скворешник, а по-нашему — дом.
И вот — хлоп, где-то щелкнула дверь, и с крыльца белого дома понеслись вперегонку к полянке две девочки: одна в розовом, поменьше, круглая, как колобок, — Тася; другая в белом, длинненькая и худая, как жердочка, — Лиля.
Прибежали и давай прыгать вокруг Данилы:
— Данила, Данилушка, миленький, самый миленький, когда же дом будет готов?
— Через месяц.
— Ай-яй-яй! Да вы не шутите, мы серьезно вас спрашиваем...
— Ну через неделю.
Тася и Лиля посмотрели друг на друга и вздохнули:
— Вот тебе раз!
— Сегодня будет готово к обеду, — сказал Данила, улыбаясь в рыжую бороду. — А что мне за это будет?
— Все! Все, все! Все, что хотите, Данилушка!..
— Ладно. Все, так все. — Гуп! гуп! — и топор опять заходил по бревну.
Распилил Данила бревно на четыре куска, заострил концы, словно карандаши очинил, и вбил в землю.
— Ловко! — сказала кошка, — это он будет пол настилать.
А из белого дома приковылял еще один человечек: кухаркин сынок, Василий Иванович, весом с курицу, двух лет с хвостиком, румяный, как помидор. Пришел, палец в рот, вытаращил глазки, пустил слюну и смотрит.
— Васенька, иди-ка, червячок, сюда, посмотри, — позвала его Лиля и посадила рядом с собой на бревно. Сидят, как галки, все четверо: Лиля, Тася, кошка и Василий Иванович и смотрят. Хорошо!
А Данила старается. Знает он, каково ждать, когда дом строится!
Притащил из сарая доски, собрал быстро стенки, — хитрый был, молчал, а все у него было заготовлено, — вставил раму, приложил так, чтобы окно к речке выходило, чтобы все можно было видеть: и лодки, и уток, и купальную пеструю будку...
— Мур-мяу, — сказала кошка и ткнула Лилю головой, — окно со стеклом, как же я буду влезать?! Это он, верно, нарочно, за то, что я у него вчера ватрушку стянула...
— Да, не приставай ты, чучелка! — Лиля не понимала кошкиного языка, да и некогда было с ней возиться.
— Данила, Данила, — запищала Тася, — а, Данила?
— Чего?
— Уже можно жить?
— По-го-ди...
— Какая смешная девочка! — заскрипела скворчиха над головою у Таси. — Как же можно жить без крыши и без дверцы? Ага, вот и дверцы! Какие большие и совсем не круглые! Ничего он не понимает, этот Данила...
Кошка посмотрела одним глазом на скворчиху и лениво зевнула:
— Мняу... Эй ты, скворечная курица, иди-ка лучше в свой ящик спать! Сама ты ничего не понимаешь, а еще рассуждаешь, тоже....
Скворчиха сделала вид, что не слышит, — стоит ли со всякой кошкой связываться!
— С новосельем! — сказал Данила, взял топор подмышку, набил трубку, закурил и ушел.
Ай-да домик! Настоящая крыша, настоящие дверцы, настоящее окно...
А внутри как хорошо, прямо запищишь от удовольствия. Стены струганые, светленькие, по бокам лавочки, как в вагоне. Под окном столик на крючках, смолой пахнет, чистенький такой, словно его кошка языком облизала. Окошко со стеклами, переливается, а за окном, как на ладошке, вся голубая река: утки плывут и кланяются, верба на берегу зелеными лентами машет, желтый катерок пробежал, фыркая, как мокрая собака. Хорошо!
Посмотрела Лиля на Тасю, Тася — на Лилю, Василий Иванович — на кошку и кошка на всех, — вдруг что-то все вспомнили и сразу затормошились. А мебель? А картинки? А занавески? А кухня? А посуда?
— Ах ты Боже мой, какие мы свистульки!
Подхватили девочки Василия Ивановича — одна справа, другая слева — подмышки, как самовар, и понеслись к дому. Кошка осталась. Ходит да нюхает все: новый домик, надо же привыкнуть.
Смотрят с березы скворец и скворчиха и удивляются, — никогда еще в саду они такого чуда не видали. Впереди шагает Василий Иванович, пыхтит и волочит по земле красный коврик, за ним в припрыжку Тася с целым кукольным семейством на руках, за ней Лиля с жестяной кухней, с резной полочкой, с самоваром, за ними мама с занавеской и посудой (такая большая, а с девочками играет!), за ней папа, широкий, как купальная будка, идет, очками на солнце блестит, а в руке молоток и картинки, за ним кухарка с морковками, а в самом хвосте старая черная собака Арапка — ничего не несет, идет, язык высунула и тяжело дышит...
— Чики-вики, — запищала скворчиха, — идем скорей в скворешник, у меня даже голова закружилась...
Пошла работа! Разостлали в домике коврик, углы утыкали зеленой вербой, прибили картинку «мальчика-с-пальчика», приколотили полочку, расставили посуду, накололи занавеску, — и готово!
Папа с кухаркой Агашей были оба толстые и никак не могли пролезть в дверь, как ни старались. Поздравили девочек со двора с новосельем и ушли. А мама, маленькая, худенькая, осталась было с ними жить, все расставила, все прибрала, вытерла Василию Ивановичу нос, сняла с волос малиновую ленту и навязала ее кошке, ради новоселья, вокруг шеи и только собралась с ними стряпать, как ее позвали в белый дом... Ушла, как ее ни просили остаться.
— Нельзя, — говорит, — червячки! У вас свой дом, у меня свой, — как же дом без хозяйки останется? До свиданья.
Так и ушла.
— А у нас кто же будет хозяйкой? — спросила Тася.
— Я! — сказала Лиля.
— А я?
— И ты тоже.
— А Василий Иванович?
— Наш сын.
— А кошка?
— Судомойка.
— Мняу! Скажите, пожалуйста! — обиделась кошка. — Почему судомойка?
— Потому, что тарелки лижешь, — захрипела старая Арапка, хлопая, как деревяшкой, хвостом по полу.
— А ты не лижешь?
— Лижу, да не твои.
— Эй, вы, не ссориться! — Тася топнула башмачком, взяла ведерко и пошла к речке за водой.
Возле дома на траву поставили кухню, собрали щепок, растопили плиту, перемыли в ведерке морковку, нарезали и поставили вариться, а сами опять в дом.
Только уселись и затворили дверцы, — слышат, из белого дома кто-то спешит, задыхается.
— Молчать, сидеть тихо! — скомандовала Лиля.
Тася посмотрела в щелку и уткнулась губами в Василия Ивановича: смешно, хоть на пол садись, а рассмеяться нельзя.
А за дверцами стоял важный человек: брат Витя, приготовишка, в длинных штанишках, с девочками играть не любил, — стоял и смотрел.
— Отворить? — шепнула Тася.
— Пусть попросит.
— Эй, вы! — раздалось за дверью.
Ни гу-гу.
— Что вы там, в самом деле, затворились?
Ни гу-гу.
— Да пустите же, курицы!
— Пустить? — опять шепнула Тася.
— Слушай, — Лиля подбежала к двери и взялась за крючок: — мы тебя пустим жить, только, только...
— Что только?
— Что ты нам принесешь в дом?
— Жареного таракана.
— Кушай сам! Нет, — ты серьезно скажи...
— А вот, а вот... я вам... выкрашу крышу!
Трах! Крючок слетел, и сама дверь чуть не спрыгнула с петель, дом так и закачался.
— Выкрасишь крышу?!
— Могу.
— В зеленую краску?
— Могу и в зеленую.
Витя был большой мастер. Через полчаса крыша была зеленая, как лягушка, и Витины руки были зеленые, и кошкин хвост был зеленый (зачем суется?), и даже на Тасин башмак капнула зеленая краска.
Вода в кастрюльке закипела. Вытащили морковку, разрезали на кусочки, разложили на тарелочки и дали всем — и Василию Ивановичу, и Арапке, и кошке. А когда пообедали, опять заперли дверь на крючок, тесно-тесно уселись на лавочке и давай петь:
— Наш дом! Наш дом!
С окном!
С крыльцом!
Наш дом! Наш дом!
С потолком!
С крючком!...
Замечательная песня.
Целый день не вылезали из домика, и когда позвали их обедать в большой дом, так и не пошли: заставили все принести себе в домик.
Так и просидели до вечера. Ночевать в домике им не позволили, да и холодно, — пришлось итти всей компанией в белый дом, в свою детскую. Ах, как не хотелось!
Ушли. Луна вылезла из-за речки. В домике стало пусто и тихо. Совсем тихо. Кошка проводила детей и вернулась. Обошла домик кругом, — дверь на задвижке. Какая досада! Там за лавочку во время обеда завалился кусочек котлеты, завтра прозеваешь, — Арапка съест. Она на это мастерица!
Сидит кошка, зевает: итти в сарай на стружки спать или здесь перед дверью клубком свернуться? И вдруг прислушалась, — шуршит что-то в домике, шуршит да шуршит. Забежала с другой стороны, ухватилась когтями за окно, смотрит — сидит на столике за стеклом мышь и ест кошкину котлету, лапками так и перебирает.
— Ах ты, разбойница!
Рассердилась кошка, даже зубами заскрипела. А мышь увидела ее, смеется, хвостиком машет, дразнит, — за стеклом не страшно.
Свалилась кошка на траву, посидела, подумала и пошла к дверям:
— Тут и лягу... Утром Лиля и Тася дверь откроют, — покажу я тебе, как чужие котлеты есть!..
Не знала она, глупая, что в углу, когда плотник Данила пол сбивал, один сучок из доски выскочил: много ли мышке надо, чтобы уйти?..
Саша Черный.
ИЕРЕМИЯ-ЛЕНТЯЙСКАЗКА КС. БОГУСЛАВСКОЙ. РИСУНКИ ИВ. ПУНИ. Жил-был старенький Парикмахер.
Седенький, сгорбленный, на животике ножницы привешаны, а от самого мылом да духами пахнет. Он был такой старенький и медлительный, что пока немножко волос сострижет, уж другие на их место вырастут.
У него был сын Иеремия, сонный и ленивый, как зимняя муха. Сидит, суп ест; ложку до рта не донесет — заснет, захрапит; поспит немного — проснется, а уж суп холодный, — нести надо подогревать. Согреется суп, сядет Иеремия его есть, да опять заснет. Проснется — опять тащи суп на печку.
Так он и не мог никогда досыта покушать.
Вот и говорит ему однажды отец:
— Стар я стал, да и вижу плохо: не дай Бог, застригу кого-нибудь до полусмерти. Пора тебе за работу приниматься. Дал ему ножницы в руки и велел старое кресло стричь, из которого от дряхлости волосы вылезли.
А Иеремия уткнулся носом в стенку — засопел, захрапел, — спит.
Отцу это страшно не понравилось.
— Я тебя учу, — говорит, — а ты спишь. Ну, когда так, уж если ты такой ленивый, так убирайся с глаз моих долой.
Вытолкал Иеремию вон и дверь на цепочку закрыл.
Ушел Иеремия из дому, пошел куда глаза глядят.
Идет день, идет два — так долго шел, что даже спать на ходу научился.
Вот однажды идет, спит и вдруг споткнулся, открыл глаза, видит: на земле туго-набитый кошелек лежит. Хотел он его поднять, да лень нагнуться; подумал немножко, а потом решил — не стоит трудиться, и отправился дальше.
Шел он часа полтора, прошел шагов двадцать и столкнулся нос к носу с Маленьким Человечком в большущих очках. Ничего из за очков и не видно, как-будто одни очки на ножках идут.
Иеремия сразу догадался, что это колдун.
— Извините, — говорит, — я вас не ушиб ли?
— Вы моего кошелька не видали? — забасил вдруг колдун.
— Видел, видел, — сказал Иеремия.
— Где же кошелек?
— А там же на дороге лежит, далеко отсюда, часа два ходьбы.
Глупый ты малый, а, видно, честный, — говорит колдун, — и пахнет от тебя мыльцем, уж не парикмахерский ли ты подмастерье? Вот дарю тебе в награду за честность эти Волшебные Ножницы.
И с этими словами исчез. Иеремия положил ножницы в карман и пошел дальше.
Наконец подошел к городу Первердасу.
Видит: огромные ворота, а город маленький, и на воротах объявление висит. Начал Иеремия читать, пять раз засыпал, пока читал, — такое длинное. Вот что было написано:
«Сим объявляется всем жителям Первердаса, что завтра устраивается пятое и последнее состязание парикмахеров.
Король Кирикус Пятый».
— Гм! — сказал Иеремия и вошел в ворота. А под воротами Спиридон сидит, слезы по щекам размазывает, а слезы текут, текут — уж порядочное озерко наплакал.
— Что ты плачешь? — спрашивает Иеремия, — может быть, тебе спать хочется?
— Спаать?! — протянул Спиридон. — Да уж весь город две недели не спит, все сидят, думают, да плачут. Такая сырость развелась, что уж по улицам нельзя без калош пройти.
Тут, вдруг, из-за его плеча, раздалось такое чиханье, что у Иеремии чуть шляпа не слетела с головы.
— Это Вег, — сказал Спиридон, — королевский куафер*), Адольф Вег.
____________
*) Куафер — по-французски цирульник.
Куафер привстал и оказался весьма полным человеком на маленьких кривых ножках.
— Да, милостивый государь, — сказал он, сморкаясь и складывая платок в карман. — Вы видите перед собой парикмахера, которому грозит чувствительная неприятность. В высшей степени чувствительная неприятность.
И он рассказал Иеремии следующую историю:
— В этой стране царствовал могущественный король Кирикус. Король Кирикус еще в детстве был необычайно умен, и от этого у него голова была тяжелее туловища, и когда он шел, то все головой об стулья хлопался. И так себе голову настукал, что вся она поросла шишками. Поэтому стричь короля очень неудобно: некрасивая прическа выходит. И вот на завтра назначено состязание: если найдется такой парикмахер, что короля красиво ежиком подстрижет, то будет он кататься, как сыр в масле. А не найдется — всех парикмахеров в тюрьму посадят. И так как король уже всех парикмахеров перепробовал, и ни у одного хорошо не выходило, то придется, значит, всему сословию в тюрьму садиться.
После этого Адольф Вег захныкал, зачихал, зафыркал, но Иеремия не стал его слушать, а пошел записываться на состязание.
Вот на другой день, когда пришла Иеремиина очередь, вытащил он Ножницы из кармана, приставил к королевскому затылку, а Ножницы как защелкали, заскрипели, стригут во-всю сами — только волосы в разные стороны летят. Всем придворным глаза запорошило.
Одним словом, выстриг короля великолепно.
Король посмотрелся в зеркало и сказал:
— Ничего себе, красиво.
И взял его во дворец придворным куафером — жить да поживать, да по двадцать часов в сутки спать.
А остальное время Иеремия короля подстригал, прихорашивал, сам — стоит, ярлычки на флаконах с одеколоном читает, а ножницы знай — стригут. Так прошло два года. Иеремия растолстел и еще ленивее стал.
Но вот однажды ел король сардинки и капнул себе на горностаевую мантию. А Мантия была дорогая.
— Экая досада, — сказал король королеве. — Самый лучший костюм испачкал, уж лучше бы я тебе на платье капнул.
Отдали мантию Иеремии и велели осторожно бензином почистить.
А Иеремии лень за бензином в аптеку сходить.
«Ну ее, — думает, — завтра почищу».
Положил мантию на стол, а сам спать завалился.
Так ему спать хотелось, что и Ножницы Волшебные на столе позабыл.
Только он захрапел, Ножницы принялись за работу.
Всю мантию выстригли чисто-на-чисто, под 1-й номер.
Утром Иеремия проснулся, сходил, купил на 10 копеек бензину да так и ахнул: видит мантия стриженая.
Рассердился, схватил Ножницы и выкинул за окно.
А уж от короля гонцы за гонцами: подавай ему мантию, да поскорей, да не пахнет ли она бензином?
Наконец не дождался король, пошел за мантией сам.
Иеремия слышит, по коридору кто-то топает, — приоткрыл дверь и остолбенел: сам Кирикус Пятый стоит в халате.
Ну, уж тут Иеремии никак было не отвертеться. Пришлось королю все рассказать: и что у него Ножницы были волшебные, и как они мантию подстригли.
Дрожит Иеремия, рассказывает, а сам голову нет-нет и потрогает, — боится, чтоб от страху голова не отвалилась.
— Так, — сказал король. — Ну хорошо, Иеремия, предположим, я тебя казню. Так. А подавай мне сюда Ножницы!
— Да я их выкинул, — говорит Иеремия.
— Ах ты, сонная тетеря, — завопил король, — кто же меня стричь будет?
Сел за стол и написал большущую бумагу:
«Приказываю своим подданным оставить все свои занятия и явиться к главному Министру Королевских Носовых Платков.
А виновные будут строго наказаны.
Король Кирикус Пятый».
Вот все подданные явились, дела свои побросав, и велел им министр поиски начинать. Ищут, ищут — ничего не могут найти.
Иеремия спит, сидя в тюрьме, подданные ищут, а король все в зеркало смотрит, как у него волосы растут.
— А что, Машенька, — спрашивает королеву, — не пора ли уж стричь?
— Давно пора, — говорит королева.
— А позвать сюда Иеремию!
Привели его солдаты, сонного с соломы сняли.
— Ну, — говорит король, — даю тебе сроку три дня. Можешь выспаться хорошенько, а потом я тебя повешу. Но только сначала ты должен будешь меня постричь. Плохо выйдет, — придется повесить. Хорошо выйдет, — сделаю тебя опять придворным парикмахером.
Пошел Иеремия назад в тюрьму.
Сидел три дня и три ночи, все думал, и весь сон с него соскочил.
Думал, думал, ничего придумать не мог.
Настал четвертый день, открыл тюремщик тюрьму огромным ключом и потащил Иеремию за ворот во дворец.
А там король сидит, бушует, — никак пообедать хорошенько не может: волосы мешают, такие длинные отросли, что в глаза лезут и, как король кушать соберется, на нос ему свесятся и в соусе мокнут.
— Вот, — сказал король грустно и отодвинул тарелку, — совсем уже и кушать не могу, вот как волосами зарос. Стриги, Иеремия, скорей! Да смотри: чуть что не так, — повешу!
От страху у Иеремии затряслись руки, но делать нечего. Взял он ножницы и так изуродовал царскую прическу, что ужас: стала голова как стог сена, из за уха клок мочалы повис; на маковке просто веер получился. Все так и прыснули: «вот так огородное чучело!»
— Ну что, — спрашивает король, — как выходит?
Глянул Иеремия одним глазком на придворных — видит: хохочут, смеются, подмигивают — очень смешная прическа.
— Ну, — повторил король, — что же вы молчите? Отвечайте.
Придворные от страху чуть не попадали, трепещут, не знают, что и сказать, — но так как неудобно сказать королю, что он безобразное пугало, то выступил из толпы первый министр и сказал, что у короля в новой прическе удивительно величественный вид.
— Га, так ты, значить, находишь, что я красавец? — сказал король, очень довольный.
— Изумительный красавец, восхитительный! — пропели королю придворные.
— Ну, а коли восхитительный, то и вы все извольте носить такие же прически, а если кто не захочет, того я посажу в тюрьму.
Так все и ходят теперь в городе Первердасе как огородные чучела, с метелками, вместо прически: ничего не поделаешь — мода.
А Иеремией король остался очень доволен, повесил ему на шею огромную золотую медаль с надписью «королевский цирюльник», и с тех пор Иеремия живет да поживает в городе Короля Кирикуса, и лень с него как рукой сняло — открыл парикмахерскую и стрижет весь город.
Я сам у него стригся на прошлой неделе, и теперь у меня такая прическа, что даже лошади на улице смеются.
ФОФКА
Детскую оклеили новыми обоями. Обои были очень хорошие, с голубыми цветочками.
Но никто не досмотрел, ни обойщик, который продавал обои, ни мама, которая их купила, ни нянька Анна, ни горничная Маша, ни кухарка Домна, словом никто, ни один человек, не досмотрел вот чего:
Маляр приклеил на самом верху, вдоль всего карниза, бумажную полосу. На полосе были нарисованы пять собак, а посредине их желтый цыпленок, с пумпушкой на хвосте. Рядом опять сидят кружком пять собачек и цыпленок. Рядом еще пять собачек и цыпленок с пумпушкой. И так вдоль всей комнаты на самом верху под карнизом пять собачек стерегут желтого цыпленка.
Маляр наклеил полосу, слез с лестницы и сказал:
— Ну-ну!
Но сказал таким голосом, что это было не просто — «ну-ну», а что-то похуже. Да и маляр был необыкновенный маляр, до того испачканный красками и мелом, что никак нельзя рассмотреть, какой это был маляр. Звали его Панкратом. Когда он шел по коридору и тащил лестницу, то сапоги его сами собою топали. Он взял деньги за работу, заворчал, надел дырявое пальто и вдруг пропал вместе с лестницей, точно его никогда и не было.
А потом и оказалось: мама никогда такой полосы с собаками и цыпленком не покупала. Позвонили по телефону в магазин, оттуда ответили: — «виноваты-с, мы ничего не знаем».
Сначала мама рассердилась, потом пришла в детскую и сказала:
— Ну, что-же, очень мило — собачки и цыпленок, — и велела нам ложиться спать.
Нас, детей, было двое у нашей мамы, я и Зина. Легли мы спать. Нянька зажгла лампадку и ушла. Зина мне и говорит:
— Знаешь что? А цыпленка то зовут Фофка.
Я спрашиваю:
— Как так Фофка?
— А вот так, сам увидишь.
Мы долго не могли заснуть, трусили. Вдруг Зина шепчет:
— У тебя глаза открытые?
— Нет, зажмуренные.
— Ты ничего не слышишь?
Я навострил оба уха, слышу — потрескивает где то, попискивает. Открыл в одном глазу щелку, смотрю — лампадка мигает, а по стене бегают тени, как мячики. В это время лампадка затрещала и погасла.
Зина сейчас же залезла ко мне под одеяло, закрылись мы с головой. Она и говорит:
— Фофка все масло в лампадке выпил.
Я спрашиваю:
— А шарики зачем по стене прыгали?
— Это Фофка от собак убегал, слава Богу они его поймали.
На утро проснулись мы, смотрим — лампадка совсем пустая, а наверху, в одном месте, около Фофкиного клюва — масляная капля.
Мы сейчас же все это рассказали маме, она ничему не поверила, засмеялась. Кухарка Домна засмеялась, горничная Маша засмеялась тоже, одна нянька Анна покачала головой.
Вечером Зина мне опять говорит:
— Ты видел, как нянька покачала головой?
— Видел.
— Что-то будет! Нянька не такой человек, чтобы напрасно головой качать. Ты знаешь зачем у нас Фофка появился? В наказанье за наши с тобой шалости. Вот почему нянька головой качала. Давай ка лучше припомним все шалости, а то будет еще хуже.
Начали мы припоминать. Припоминали, припоминали, припоминали и запутались. Я говорю:
— А помнишь, как мы на даче взяли гнилую доску и положили через ручей? Шел портной в очках, мы кричим: «идите, пожалуйста, через доску, здесь ближе». Доска сломалась и портной упал в воду. А потом Домна ему живот утюгом гладила, потому что он чихал.
Зина отвечает:
— Неправда, этого не было, это мы в книжке читали.
Я говорю:
— Ни в одной книжке про такую гадкую шалость не напишут. Это мы сами сделали.
Тогда Зина села ко мне на кровать, поджала губы и сказала противным голосом:
— А я говорю: напишут, а я говорю: в книжке, а я говорю, ты по ночам рыбу ловишь.
Этого, конечно, я снести не мог. Мы сейчас же поссорились. Вдруг кто то цапнул страшно больно меня за нос. Смотрю и Зина за нос держится.
— Ты что? — спрашиваю Зину. И она отвечает мне шопотом:
— Фофка. Это он клюнул.
Тогда мы поняли, что нам не будет от Фофки житья.
Зина сейчас же заревела. Я подождал и тоже заревел. Пришла нянька, развела нас по постелям, сказала, что если мы не заснем сию же минуту, то Фофка отклюет нам весь нос до самой щеки.
На другой день мы забрались в коридоре за шкаф. Зина говорит: — С Фофкой нужно прикончить.
Стали думать, как нам избавиться от Фофки. У Зины были деньги — на переводные картинки. Решили купить кнопок. Отпросились гулять и прямо побежали в магазин «Пчела». Там двое гимназистов приготовительного класса покупали картинки для наклеиванья. Целая куча этих замечательных картинок лежала на прилавке, и сама госпожа «Пчела», с подвязанной щекой, любовалась, жалея с ними расстаться. И все таки мы спросили у госпожи «Пчелы» кнопок на все тридцать копеек.
Потом вернулись домой, подождали, когда отец и мама уйдут со двора, прокрались в кабинет, где стояла деревянная, лакированная лестница от библиотеки, и притащили лестницу в детскую.
Зина взяла коробочку с кнопками, залезла на лестницу под самый потолок и сказала:
— Повторяй за мной: я с моим братом Никитой даем честное слово никогда не шалить, а если мы будем шалить, то не очень, а если даже очень будем шалить, то сами потребуем, чтобы нам не давали сладкого ни за обедом, ни за ужином, ни в четыре часа. А ты, Фофка, сгинь, чур, чур, пропади!
И когда мы сказали это оба громко в один голос, Зина приколола Фофку кнопкой к стене. И так приколола быстро и ловко, — не пикнул, ногой не дрыгнул. Всех было шестнадцать Фофок, и всех приколола кнопками Зина, а собачкам — каждой — носик помазала вареньем.
С тех пор Фофка нам больше не страшен. Хотя вчера поздно вечером на потолке началась было возня, писк и царапанье, но мы с Зиной спокойно заснули, потому что кнопки были не кое какие кнопки, а куплены у госпожи «Пчелы».
Гр. Алексей Н. Толстой.
РАЗГАДКА. РЕБУСА,
помещенного на странице 39-ой.
Первое — Ночь.
Второе — Ной.
Третье — Сто рож.
А все вместе — вот:
29 декабря 2025, 2:36
0 комментариев
|
Партнёры
|
| tehne.com © 2011—2025 Все права защищены. |
Если у вас есть интересная для нас
информация – пишите на почту info@tehne.com |
|
Сайт разработан
Лабораторией дизайна «Pixel»© 2012 |
Комментарии
Добавить комментарий