Архив СА: Конструктивизм в архитектуре. Доклад М. Я. Гинзбурга. 1928

    

   

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

Пролетарская общественность, в лице товарища Степанова, потеряла стойкого и сильного революционера-большевика. Из ее среды ушел непримиримый и последовательный борец за научное материалистическое миропонимание.

 

Конструктивисты, строители молодой материалистической школы новых видов художественного труда, должны осознать эту огромную и труднозаменимую потерю.

 

Теперь, когда наши идейные противники всеми видами философского идеализма снова начинают искажать диалектический материализм — теоретические и полемические труды И. И. Степанова-Скворцова приобретают особое значение и силу.

 

Отмечая его смерть, как одного из крупнейших представителей воинствующего материализма наших дней, мы помещаем отрывок из предисловия к его последней книге, написанное им за несколько месяцев до смерти.

 

Здесь четко, с марксистской последовательностью вскрыты противоположности взглядов борющихся сторон.

 

«Дискуссия по основным вопросам диалектического материализма, — писал тов. Степанов — ближайшим поводом к началу которой послужило мое „Послесловие“ к книжке Г. Гортера „Исторический материализм“, а затем моя популярная брошюра „Исторический материализм и современное естествознание“, продолжается уже почти четыре года.

 

Одним из главных итогов ее пока является выяснение непримиримой противоположности в основных воззрениях двух сторон.

 

Одна сторона полагает, что вопрос о правильности или неправильности тех или иных воззрений, т.-е. об их соответствии или несоответствии объективной действительности, о правильности или неправильности той общей картины мира и происходящих в нем процессов, которая составляется научным работником, — этот вопрос для всякого материалиста в окончательном итоге получает решение от практики: от практики лаборатории научного исследователя, от практики промышленности, от практики сельского хозяйства, поскольку она, опираясь на научные достижения, становится рациональной практикой.

 

Другая сторона прямо заявляет, что, хотя бы та или иная проблема, стоящая перед научным исследователем, получила в эксперименте практическое решение, она отвергнет это решение, если оно не укладывается в рамки ее философской системы, и называет такой подход „принципиальным“ подходом.

 

Одна сторона находит, что современное естествознание в своих наиболее бодрых, наиболее прогрессивных течениях, снова и снова обогащающих науку и получающих плодотворное применение в производственной практике, стихийно идет к диалектическому материализму. С этой точки зрения она без всяких колебаний и половинчатости становится на сторону той единственно научной школы в биологии, которая строго и последовательно применяет физико-химические методы к выяснению явлений жизни. С этой же точки зрения она приветствует то течение физико-химиков, которое снова и снова своей лабораторной практикой показывает, что электрон, протон, единая материя — объективно существующие реальности.

 

Для другой стороны физико-химические методы в применении к биологическим наукам — выражение „метафизически-ограниченного характера“ современного естествознания, его „грубости“, „вульгарности“ и т. д. Она огулом опорачивает всю практику современного естествознания и в его критике целиком присоединяется к виталистам.

 

Точно так же она до сих пор повторяет, что тот путь, который углубил и углубляет наши знания о строении вещества, „не единственно правильный путь“, но не предлагает конкретно никакого другого. Электронные воззрения на строение атома, которые по Ленину открывали диалектический выход из кризиса физики, по ее уверениям базируются на „полупустом, полуабстрактном понятии“, и самый электрон для нее всего лишь „абстракция“.

 

Одна сторона полагает, что для действительного диалектического руководства наукой необходимо знакомство с конкретными науками и их конкретными достижениями.

 

Другая сторона спесиво ставит себя над наукой и поэтому все явственнее оказывается вне науки и вне всякой возможности реально руководить ею.

 

Одна сторона высоко ценит теоретические и практические завоевания естествознания и полагает, что они были бы еще значительнее, если бы марксисты, научно вооружившись, оказали ему методологическую помощь и тем самым скорее положили бы конец махистским и виталистическим блужданиям.

 

Другая сторона все откровеннее плетется за махистами и виталистами. Ев представители, полностью и целиком находясь в плену метафизической системы, видя, что они ни с какого конца не могут подойти к науке и повлиять на ее практику, все больше охватываются упадочническими, пораженческими, капитулянтскими настроениями, которые все заметнее клонятся к едва замаскированной поповщине.

 

Между нашим курсом на индустриализацию страны и на создание нового сельского хозяйства, опирающегося на все достижения современного естествознания, и между этой философской системой создались ножницы, раствор которых будет раскрываться все шире, если своевременно не будет положен конец тому наступлению, которое эта система вот уже несколько лет ведет на наши вузы, втузы и научно-исследовательские учреждения. Таковы главные, основные итоги дискуссии».

 

Так резко и непримиримо вскрывал тов. Степанов-Скворцов противоположность взглядов борющихся сторон. Он умер. Но борьба за диалектический материализм живет. В этой борьбе его имя всегда будет вместе с теми, кто свою революционную практику будет строить на основах действенного осознания действительности, опираться на науку и рациональную практику.

 

---

 

 

 

 

 

 

CA в начале этого года обратилась ко всем культурно-просветительным организациям, профсоюзам, партийным и общественным организациям направить по ее адресу материалы, освещающие новые формы клубной работы. Материалы эти нужны были в связи с объявлением товарищеского соревнования на создание типа нового клуба. До сих пор редакцией не получено ни одного ответа. СА снова обращается к вышеназванным организациям с товарищеской просьбой откликнуться на ее обращение.

 

 

При работе над выработкой типов и видов клубов требуется не только глубокое знание жизни клуба как целостного социально-нового организма, но и знания формирования и развития этой жизни и правильной ориентации в перспективах развития форм и методов клубной работы.

 

Результатом работы должно быть такое решение, какое не только не послужило бы помехой развитию клуба, но наоборот способствовало бы этому, направляя и подталкивая развитие по правильному пути.

 

Поэтому особенно опасна шаблонность, схематизация, применение старых приемов и методов решений к новым задачам. Наше же клубное строительство во многом дает по пути применение старых приемов дореволюционных клубов и народных домов, решая их „применительно к новым условиям“, — как определяет принципиальную установку этой работы гр. инж. Вольфензон в своей статье „О нормальном типе рабочего клуба“ в „Строительной промышленности“ за 1927 г.

 

Какой сейчас прием решения клуба наиболее распространен, что является для этого решения наиболее характерным?

 

Сейчас намечаются некоторые тенденция, которые дают возможность Вольфензону говорить о намечающемся типе клуба.

 

Характерным является, вопервых, то, что зрительный зал во всех клубах занимает от 50 до 80% всей площади клуба, что зал решается как театральный зал и зал кино (по типу зала коммерческого кино), что, вообще говоря, зал с обслуживающими помещениями делается так, что его можно изолировать от остальной части помещений (собственно клубных) и (тайное желание или печальная действительность!) его можно сдавать под гастроли трупп и всяких аттракционов.

 

Проектируя зал как театральный и кино, решают и все примыкающие помещения. Так, для театра — сцена с колосниками, соответственным числом уборных и пр., для кино — устройство входов и выходов, двусторонний гардероб. Клубные помещения (как спортивный зал и помещения кружков) решаются в большинстве случаев для всех клубов одинаково (и малых и больших — центральных и районных), лишь по количеству увеличиваясь или уменьшаясь.

 

Считаем такое решение клубов неправильным, хотя может быть и исторически оправданным для известного этапа развития клубной работы, характерным для тех уклонов, какие появились в рабочих клубах и какими они сегодня болеют (смотри дискуссию в „Революции и культуре“). Особенно неприемлемы эти решения с точки зрения дальнейшего развития клубной работы.

 

Интересно отметить, что наилучшее решение клубов (в указанном плане) работы наших лучших архитекторов с четко выявленным графиком движения (смотри клуб Голосова — конкурс железнодорожных клубов) будут наиболее неприемлемы.

 

В самом деле эти сцены (оборудованные колосниками, декорациями и пр.) слишком малы для хорошей театральной постановки в условиях и формах старого театра, а ведь в плане такого театра проектируются и строятся клубные сцены, и велики и не нужны для собственной клубной работы — работы самодеятельных кружков, какова по самой сути своей является эстрадной.

 

Года три, четыре назад, когда наши театры были недостаточно советизованы, не связаны с запросами и нуждами рабочего зрителя, клубы тогда брали на себя задачи рабочего театра.

 

Развитие культурной революции захватывает и „высшие этажи“ нашей культуры; мы сейчас приближаем наш театр как по формам и методам работы, так и по их доступности к массовому зрителю. Если мы этого не будем делать и не сделаем, то незачем нам и вообще иметь такие театры.

 

С другой стороны — разве работа революционного советского театра, хорошо технически оборудованного, сравнится с постановкой в условиях клубной сцены, такой, какой она сейчас строится? Не ясно ли, что устройство клубных зал как театральных ненужно и вредно.

 

Этим совсем не преуменьшается работа клуба, его значение. Клубы все больше и больше должны строить и уже строят свою работу на самостоятельности, а не на профессиональных актерских кадрах, а для самостоятельного творчества нужны другие формы решения, чем клубы в целом и в частности клубные залы.

 

Это же можно сказать и относительно кино. Кино в его промышленном применении должно уйти из клуба, тем более, что при дальнейшем строительстве кино, оборудованных и приспособленных к массовому зрителю путем удешевления и территориальной близости, они будут в достаточной мере обслуживать широкие массы. Кино в клубе должно остаться как один из элементов клубной работы, как органическая часть ее, но тогда не может не отпасть теперешний прием решения зала и всех обслуживаемых помещений.

 

В общем — решение клубных зал, клубов в целом, как это сейчас практикуется, неправильно, толкает клуб на путь превращения его в какие-то районные кино, театры, в какие-то развлекательно-увеселительные заведения. Эти поползновения наших клубов даже просто невыгодны: кино в клубе идет два раза в неделю, в остальные 5 дней все оборудование, в том числе двусторонний гардероб, система входов и выходов, фойе кино и пр., что выражается в изрядном количестве куб. строительных метров, будет лежать мертвым капиталом; то же и для театра, только капитал тут в два-три раза больший. Что это так — доказывает и финансовое состояние клубов.

 

Наши клубы должны стать школами по производству и перестройке быта, мастерскими переделки человеческого материала.

 

Соответственно этому должны и решаться клубы. Наши клубы по качеству работы нужно разделить на два типа: на центральные клубы и районные. Разница между ними не количественная, а качественная. Районный клуб какого-либо союза, предприятия, района, имея целью переделку, переработку охватываемого им кадра членов, строит свою работу на систематической работе, на тренировке каждодневной, на работе кружков. Центральные клубы, объединяя один союз в целом ряде районов или ряд союзов (общегородские межсоюзные клубы), будут строить свою работу на массовости, на соревнованиях, состязаниях, просмотрах, массовых собраниях, массовых митингах, лекциях (шахматные турниры, спортивные состязания, олимпиады хоровые, музыкальные, просмотры, конкурсы живых газет, изо-кружков, радио-кружков и пр.). Центральные клубы должны быть приспособлены для передвижений больших масс людей, для устройства больших собраний.

 

 

 

В ТЕЧЕНИЕ 3—4 БЛИЖАЙШИХ ЛЕТ ПО СССР БУДЕТ ПОСТРОЕНО СВЫШЕ 200 КЛУБОВ. ДЕСЯТКИ КЛУБОВ УЖЕ СТРОЯТСЯ И ОКОНЧАНИЕ ПОСТРОЙКИ ИХ ПРЕДПОЛОЖЕНО В ТЕКУЩЕМ ГОДУ.

 

ПРЕЗИДИУМ ВЦСПС НЕКОТОРОЕ ВРЕМЯ НАЗАД ОБРАТИЛСЯ В ЦЕКОМБАНК С ХОДАТАЙСТВОМ О ПРЕДОСТАВЛЕНИИ ДЕНЕЖНОГО КРЕДИТА С ЦЕЛЬЮ ОКОНЧАНИЯ НАЧАТЫХ ПО КЛУБНОМУ СТРОИТЕЛЬСТВУ РАБОТ. ЦЕКОМБАНК УТВЕРДИЛ НА КЛУБНОЕ СТРОИТЕЛЬСТВО НА 1927—28 Г. КРЕДИТ В 1½ МЛН. РУБ.

 

ПРИ ВЦСПС СОСТОЯЛОСЬ СОВЕЩАНИЕ ЦК СОЮЗОВ ДЛЯ РАСПРЕДЕЛЕНИЯ ЭТОЙ СУММЫ МЕЖДУ ОТДЕЛЬНЫМИ РАЙОНАМИ. СОВЕЩАНИЕ ВЫСКАЗАЛОСЬ ЗА ТО, ЧТО КРЕДИТ ДОЛЖЕН БЫТЬ ПРЕДОСТАВЛЕН ТЕМ КЛУБАМ, КОТОРЫЕ СТРОЯТСЯ В РАЙОНАХ, ГДЕ ИМЕЮТСЯ ЗНАЧИТЕЛЬНЫЕ КАДРЫ ПРОМЫШЛЕННЫХ И ТРАНСПОРТНЫХ РАБОЧИХ. СРОК КРЕДИТОВАНИЯ УСТАНАВЛИВАЕТСЯ В РАЗМЕРЕ СВЫШЕ 10 ЛЕТ; РАЗМЕР ПРОЦЕНТОВ ПО ССУДАМ ТАКОЕ ЖЕ, КАК И ПО ЖИЛИЩНОМУ СТРОИТЕЛЬСТВУ: ОТ ¼ ПРОЦ. ДО 1 ПРОЦ.

 

СОВЕЩАНИЕ ОТМЕТИЛО ВОЗРОСШУЮ ПОТРЕБНОСТЬ РАБОЧЕЙ МАССЫ В НОВЫХ КЛУБАХ. ШИРОКОЕ КЛУБНОЕ СТРОИТЕЛЬСТВО СТАНОВИТСЯ ОЧЕРЕДНОЙ ЗАДАЧЕЙ ПРОФОРГАНИЗАЦИЙ. СРЕДСТВА НА КЛУБНОЕ СТРОИТЕЛЬСТВО ДОЛЖНЫ БЫТЬ ВЫДЕЛЕНЫ КАК ИЗ СОЮЗНЫХ ФОНДОВ, ТАК И ИЗ ОТЧИСЛЕНИЙ ХОЗОРГАНОВ И ЗА СЧЕТ СПЕЦИАЛЬНЫХ БАНКОВСКИХ КРЕДИТОВ

 

---

 

 

 

 

 

 

АНДРЕЙ БУРОВ. ПРОЕКТ ОБЪЕДИНЕННОГО КЛУБА ФАБРИКИ „ЯВА“, „ДУКАТ“ И „БОЛЬШЕВИК“ — СОЮЗ ПИЩЕВИКОВ

 

 

АНДРЕЙ БУРОВ. МОСКВА. ПРОЕКТ ОБЪЕДИНЕННОГО КЛУБА ФАБРИК „ЯВА“, „ДУКАТ" И „БОЛЬШЕВИК“ — СОЮЗА ПИЩЕВИКОВ В МОСКВЕ

 

 

АНДРЕЙ БУРОВ. МОСКВА. ПРОЕКТ ОБЪЕДИНЕННОГО КЛУБА ФАБРИК „ЯВА“, „ДУКАТ" И „БОЛЬШЕВИК“ — СОЮЗА ПИЩЕВИКОВ В МОСКВЕ

ANDRÉ BUROFF. ENTWURF DES VEREINIGTEN GEWERKSCHAFTENKLUBS

 

 

Здание клуба объемом 28 тысяч куб. метров с залом на 900 человек располагается на участке по Ленинградскому шоссе, № 3.

 

Здания клуба состоят из четырех основных элементов: 1 Вестибюль клубный и театральный с гардеробом, справочным бюро и т. п. 2. Клубные помещения. 3. Театр-кино. 4. Гимнастический зал с местами для публики и подсобными помещениями.

 

Вестибюль с кассами, справочным бюро, лифтом и т. п. расположен в одноэтажной части здания, перпендикулярной к Ленинградскому шоссе. Из вестибюля налево расположен двухсторонний гардероб, театр-кино, комнаты правления, сторожка. Направо — клубный гардероб, аудитория на 200 человек. Клубный гардероб может быть изолирован от главного вестибюля и имеет самостоятельный вход с Ленинградского шоссе.

 

 

АНДРЕЙ БУРОВ. ПРОЕКТ ОБЪЕДИНЕННОГО КЛУБА ФАБРИКИ „ЯВА“, „ДУКАТ“ И „БОЛЬШЕВИК“

— СОЮЗ ПИЩЕВИКОВ

 

 

Собственно клубная часть располагается в 4-этажной части здания, соединяющейся в 1-м этаже своей длинной сторожкой с вестибюлем-гардеробом. Во втором этаже расположены комнаты кружковой работы и детская комната с выходом на плоскую крышу гардероба. В 3 этаже расположены: библиотека, читальные залы, комнаты отдыха и тихих игр. Клубный буфет с выходом на террасу, образующую плоскую крышу вестибюля. В 4 этаже, наиболее изолированном, расположены шумные комнаты — юнсекции, пионеров, музыкальных и драматических кружков.

 

Фойе с буфетом и эстрадой, 100% от главного зрительного зала, зал с балконом вместимостью 900 человек. Входящая и выходящая публика не смешивается. Сцена, склад для декорации, трюмом, подсобными помещениями, артистическими уборными и т. п.

 

 

 

 

Гимнастическая группа — зал, размером 24 на 14 м, перекрытый железобетонными арками, и в части 2-го этажа расположены места для публики на 200 человек, и оркестр-судейская (апсида) на 100 человек. В первом этаже гимнастический зал по двум своим длинным сторонам не имеет стен, а снабжен двумя рядами ворот-жалюзи (по внешней и внутренней линии ребер перпендикулярных к залу, служащими опорой аркам и местам для публики). В летнее время ворота-жалюзи открываются, и занятия происходят на свежем воздухе под навесом, защищающим от атмосферных осадков. Гимнастический зал примыкает к 3-этажному помещению, в котором расположен вестибюль, пом. спортинвентаря, антропометрический кабинет. Во втором этаже — женская раздевальня с душами, в четвертом — соляриум. Лестницы в раздевальни спроектированы таким образом, что в обычных костюмах поднимаются по одним лестницам и по принятии душа и переодевании в спорткостюм спускаются в зал по другой винтовой лестнице. Гимнастический зал соединяется с клубом частью переходами в плоскости второго этажа.

 

На участке, образуемом клубной и театральной частью, запроектирован партер, открытый к Ленинградскому шоссе, замыкаемым со стороны проезда трельяжем-беседкой. За театральной частью расположена летняя эстрада, впереди гимнастического зала — сад, за гимнастическим залом — спортплощадки и аттракционы.

 

Здание железобетонной, каркасной, консольной конструкции с заполнением теплым бетоном.

 

---

 

 

 

 

Всем культурно-просветительным, профсоюзным, партийным и общественным организациям, общественникам и работающим в клубном деле. Товарищи! Стремясь архитектурно решить новый социальный организм нашей эпохи — СА объявило товарищеское соревнование на создание типа нового клуба. Нуждаясь в материале, освещающем новые формы клубной работы, редакция просит всех заинтересованных в этой важной задаче направлять по ее адресу все, что может выявить пути к развитию нового клуба. В чем его отличие от старого дореволюционного клуба? каковы наиболее правильные стандартные размеры (на 500 ч., на 1000 и т. д.)? каков характер и количество всех необходимых помещений, характер и особенности клубного сценического устройства и пр.?

 

---

 

 

 

 

 

 

ГРУППА УЧАСТНИКОВ КОНФЕРЕНЦИИ ОСА

 

 

Мне предстоит говорить о конструктивизме в архитектуре. Но ввиду того, что об этом уже много нами говорилось, много излагалось в журнале СА, я попытаюсь осветить этот вопрос в совершенно ином свете, в разрезе сравнительной характеристики той новой архитектуры, которая сейчас развивается на Западе и которая имеет место у нас. С этой целью я постараюсь возможно короче перейти к рассмотрению этих новых течений архитектурной жизни Запада. Дело в том, что уже лет 25-30 тому назад на Западе под влиянием колоссального технического прогресса, можно даже сказать, под влиянием технической революции, которая там имеет место, появился целый ряд архитекторов, которые общераспространенной эклектической архитектуре начали противопоставлять новые здоровые принципы. И очень многие из этих принципов чрезвычайно близки к тому, что говорим мы, а между тем в целом ряде явлений имеется большая пропасть между ними и нами.

 

Первоначальная установка, которая обнаруживает некоторое родство с нашей установкой, это та установка, которая была специфической в самом конце XIX столетия в Германии и Австрии.

 

Во главе этого периода мы имеем в Австрии — Вагнера, в Голландии — Берлаге, в Германии — Альфреда Месселя, Петера Беренса, в Америке — Франка Ллойд Райта. Я приведу несколько цитат из того, что говорил Отто Вагнер в 1895 г. („Baukunst unserer Zeit“): „Осуществление целесообразного есть средство создания архитектурного образа“, и в другом месте: „Все непрактичное не может быть красивым“. В той же книге Вагнер приводит рабочие тезисы, которые как-то необычайно близки нам сейчас: „Теперь вполне своевременно обратиться к современным архитекторам, принимающим деятельное участие в строительстве с сильным мужественным призывом „Вперед!“ и предостеречь их от слишком большого и пламенного благоговения перед старым, чтобы самосознание, пусть даже скромное, без которого нельзя производить, вообще, большого дела, опять стало им свойственно...“

 

Вот эти тезисы:

На 3 года позже голландец Берлаге говорит: „Характерные формы прежних стилей не должны применяться“ и „Архитектурные формы должны развиваться в направлении, основанном на сущности предмета“ („Grundlagen und Entwicklung der Architektur“). Любопытно сопоставить то, что говорят эти архитекторы, с тем, что они делают, — и мы увидим, что деяния этих архитекторов отличаются от их положений. Поскольку группа этих архитекторов выросла на технической революции, мы видим такое замечательное явление, что чем ближе они к выполнению индустриальной задачи, тем более близкими они становятся для нас. Петер Беренс говорит: „При разрешении вопросов о создании форм промышленных сооружений дело идет всегда о том, чтобы черпать характер создаваемых вещей из их сущности...“ („Плакат“ июнь 1920 г. ). Тут надо принять, конечно, во внимание ту относительную ценность, которую имела вся эта архитектура по сравнению с окружающей средой. Если, с одной стороны, представить себе готику Голландии, барокко Германии, а с другой — работу этих архитекторов, то эффект получится поразительный. Но мы видим, что там за отдельными архитекторами-одиночками нет никакой общественно-архитектурной силы. Там мы видим появление новых здоровых принципов, но общая среда, в которой работают эти архитекторы, недостаточна для того, чтобы эти принципы привели к определенным практическим результатам. Там нет единой общей цели, которая имеется у нашего конструктивизма, и поэтому получается своеобразная архитектурная чересполосица. И чем ближе западные архитекторы подходят к рабочим методам нашего конструктивизма, тем более определенные получаются результаты. Самый яркий пример дает нам Райт. Когда Райт стремился построить новый быт для американских фермеров-новоселов, для людей, которые перешли на новое место, когда он строил этот бытовой уклад из нового материала — железобетона, то он нашел для этого очень выразительный язык. Но когда он стал строить особняки и сооружения американской городской буржуазии, с уже установившимся бытовым укладом и под давлением готовых вкусов заказчика, он уже оказался не Райтом.

 

Вот те первые пути в области новой архитектуры, которую мы знаем. Вслед за этим наступает новый этап, появляется целая довольно большая группа, которая в противоположность архитекторам рационалистам первого периода представляет собой архитекторов, эмоционально потрясенных новым миром техники, динамикой машины, новыми порывами и взлетами, которые они видят в окружающем их техническом мире, создающемся на их глазах. И здесь мы видим совершенно другое явление. Прежние принципы отбрасываются, и на первый план выступает живая душа эмоционально потрясенного художника, обнаруживающая свое влияние на значительной части новой немецкой архитектуры того времени. Возникает психологическое стремление к кривым линиям, как линиям более подвижным, динамичным, ближе стоящим к современному идеалу архитектора. Создается понятие об архитектуре, как о чем-то живом и подвижном, как о выразителе чувств и эмоций, как о формальном выразителе движения. Мы видим нового архитектора (Ван дер Вельде, Финстерлинк, Мендельсон — „Башня Эйнштейна“), потрясенного новым миром технического прогресса и почти совершенно отбросившего от себя первоначальные здоровые основы Райта, Вагнера и Беренса и пришедшего к новому периоду, который совершенно нам чужд. Ван дер Вельде, например, ищет общего размаха движения из ощущения и выполнения функций стояния, восхождения, схватывания, ношения и т. д. Он много раз говорит о своих формах: „Я открываю их сущность, их душу“. Герман Финстерлинк описывает свои проекты как „систему перемалывания душевного глетчера“, а Мендельсон говорит (о своей „Башне Эйнштейна“): «Вход „всасывает“, стены „ведут“, лестничные ступени „качают“». О своем „Доме Моссе“ он говорит: „Он не является посторонним зрителем шумящего автомобиля, потока уличного движения, но он сам сделался предприимчивым, совместно действующим элементом движения“. Тем не менее что-то было сделано и этим периодом, а именно, была внесена идея уничтожения первоначальной монументальности и неподвижности архитектуры, и это является, пожалуй, положительной стороной этого периода.

 

Вслед за этим вторым периодом наступает следующий, который немцы называют „функциональным“. Любопытно остановиться на этом периоде и отметить ту колоссальную пропасть, которая лежит между функционализмом немцев и нашим. Немецкий функционализм этого времени, вновь обращаясь к кривой линии, приходит к мысли, что кривая линия со своим специфическим индивидуальным начертанием есть такая линия, которая способна наиболее четко выражать характерное своеобразие каждого отдельного задания архитектора. Они переходят к функциональному анализу архитектурной задачи и находят ее решение в столь индивидуальном, столь специфичном и неповторимом, что прямая линия ее никак не может осуществить. Прямоугольное пространство, прямые линии, по их мнению, являются не функциональными, а механическими образами. „Если я последовательно исхожу из биологических функций, то прямоугольное пространство кажется мне прежде всего бессмысленным, так как четыре угла являются мертвым пространством, бесполезным. Если я хочу ограничить ту часть пространства, например, одной комнаты, которая доступна для ходьбы и которую я, таким образом, фактически использую, то я безусловно приду к кривой линии“, — говорит Ганс Шарун, — и дальше: „Почему все должно быть прямым? Ведь прямая линия получается только из качества материала и окружающих условий“.

 

Херинг и Шарун в планах конторских зданий для Берлина и Кенигсберга устраивают коридоры не как каналы, профиль которых сохраняется всюду одинаковым, независимо от характера движения по их путям, но как дороги, которые расширяются там, где они должны быть более использованы, и делаются уже там, где они приближаются к последним дверям и где только немногие будут пользоваться ими для ходьбы. То есть, вот к чему приходит функционализм этого периода — к причудливой сложной форме, которая напоминает биологическое строение микроорганизма и которая, оставаясь правильной до тех пор, пока идет дело об отдельной особи, становится ложной, как только дело касается целой совокупности. Верно, что отдельное прямоугольное помещение не экономично; но когда дело идет о совместном устройстве многих помещений, овальных, круглых, наклонных в разные стороны, — то получается значительно бо́льшая потеря пространства, чем при совместном устройстве прямоугольных помещений, которые гораздо лучше подходят друг к другу. Получился индивидуалистический тупик, в который зашла западная „функциональная“ архитектура. Но этот тупик — естественный результат той атмосферы, в которой находятся немецкие архитекторы в среде капиталистического государства и индивидуального заказа, и немцы-архитекторы неизбежно переходят к индивидуальному решению того заказа, который они получают. Таким образом при общественно-социальных условиях Запада функционализм немецкой школы приводит каждый раз к новым субъективным решениям, не только не согласованным друг с другом, но сплошь и рядом приводящим к противоречиям. Между тем две формы, кроме своей индивидуальной жизни, ставят перед архитектором задачу их взаимного согласования, задачу целостного ансамбля. Две совершенно различных формы не могут существовать совместно, и надо найти нечто среднее, которое помогло бы примирить их и создать нечто целое. Между двумя специфическими индивидуальными кривыми необходимо отыскать общую среднюю линию, чтобы эти индивидуальные задачи представляли собой одно органическое целое. Вот неразрешимый тупик западного функционализма, однако для нас совершенно не существующий, в силу различий нашего социального строя и общественных условий работы. Для нас не может существовать индивидуального заказа, для нас всякая архитектурная задача есть деталь, частное, превращающееся в определенное целое и из этого планового целого исходящая. У нас нет дома для Иванова, дома для Петрова или для другого, а есть только дом для трудящегося, рабочего, для крестьянина. Перед нами стоит совершенно иная задача — создание социального типа. Наш функциональный анализ задачи приводит к общему решению, которое будет верно и для дома Иванова и для дома Петрова, потому что это будет функционально решенный дом трудящегося. Функционализм архитектуры, приводящий на Западе к тупику, открывает перед нами новые перспективы — создание социально новой типовой архитектуры. Но и на Западе имеется много архитекторов, которые стараются преодолеть индивидуалистические противоречия, выдвигая целый ряд других установок. В Германии надо указать и особо отметить немецкую школу „Баухауз“ в Дессау, во главе с Гропиусом и Ганнесом Мейером, успешно преодолевающую все перечисленные уклоны новой немецкой архитектуры и ближе всего стоящую в своей идеологической установке к нашему архитектурному конструктивизму. Во Франции надо упомянуть Корбюзье, одного из самых талантливых архитекторов Запада, к которому примыкают прямо или косвенно или под влиянием которого находятся архитекторы других стран, в том числе и ряд немецких. Корбюзье, например, совершенно свободен от отклонения в разные стороны, столь пагубного именно для немцев (романтизм, символизм, монументализм), и устанавливает целый ряд здоровых соображений. Тогда как немцы нередко реагируют на технику, эмоционально заражаясь ею, он говорит, например, так: „Если бы проблема жилого помещения и постройки была так изучена, как автомобильные шасси, то очень скоро увидели бы наши дома измененными и улучшенными. Если бы дома были индустриально построены по сериям, как шасси, то увидели бы, как развиваются неожиданные формы, здоровые содержательные формы, и эстетическое было бы отчеканено с поразительной точностью“. Таким образом Корбюзье с абсолютной ясностью находит то место, которое должна занять техника в создании нового архитектурного организма. Это место, по мнению Корбюзье, очень важное, но все же лишь служебное и подчиненное основной архитектурной задаче. Другой ценной чертой Корбюзье является то, что он всегда остается целостно и ясно мыслящим архитектором, и, в то время как немцы сплошь и рядом находятся в плену философской или чисто теоретической установки, Корбюзье никогда не теряет четкую линию, которая всегда должна быть у архитектора. Он говорит, что „тела и поверхности определяются планом. План создает их. Общее здание возвышается над фундаментом и развивается по закону, определяемому планом основания. План есть базис. Без плана нельзя достигнуть ничего великого в смысле изображения и выражения, никакого ритма, никакого единства, никакой общей связи. Без плана только невыносимое для людей ощущение бесформенного, скудного, неустроенного и произвольного. План требует активной изобретательности. Он требует вместе с тем строжайшей дисциплины. План определяет все. Он является решающим моментом; его не следует рисовать так красивенько, как лик мадонны. Единство закона есть закон для хорошего плана, простой, бесконечно варьируемый закон“. Успех, достигнутый Корбюзье в его пластически четкой архитектуре, есть результат его четкой установки на план. Но, указывая на положительную сторону Корбюзье, надо указать на целый ряд отрицательных сторон, которые не могут быть приняты нами, на тот водораздел, который существует между нашей архитектурой и той, которую создает Корбюзье и его последователи. Этот водораздел состоит в том, что Корбюзье, придавая большое значение плану, остается в этом смысле все же в безвыходном положении. Он говорит о новом плане, о том, как реформировать жизнь, но он не имеет в окружающей его общественной среде никаких новых установок для реформы жизни, он их высасывает из собственного пальца и со всем своим пластическим пуританизмом ударяется в твердую стену своеобразного неоэстетизма. Он попал в тупик, и выход из этого тупика может быть только в тех путях, которые открыл у нас Октябрь, в работе над которыми архитекторы-конструктивисты видят свой путь. Это путь изучения тех новых общественно бытовых и трудовых процессов, развивающихся после Октября на наших глазах, и кристаллизация их в ряде новых социальных типов, в работе над нашим новым жилищем, клубом, фабрикой. Но, находясь совершенно в ином социальном окружении, Корбюзье ищет для себя выход в целом ряде мало обоснованных и чисто эстетических положений. Он говорит, например, что „кривая линия — это паралич, кривая дорога — дорога ослов“. Но это, конечно, есть реакция против той кривой, которую хотели ввести художники, эмоционально воспринимающие динамику нового технического мира и потерявшие в этом пластическую чистоту и ясность. Но это только реакция, за которой не чувствуется никакой другой обоснованности. Представьте себе, что нам нужно сделать автомобильную дорогу на какую-нибудь высокую гору. Тогда окажется, что именно прямая дорога будет дорогой ослов, параличом. С другой стороны, и Корбюзье и другой француз — Андре Люрса — пытаются обосновать свою работу в простоте геометрических форм. „Мы пользуемся единственно основными формами, т. е. объемными — в виде куба, призмы, цилиндра и сферы, и плоскостными — в виде квадрата, четырехугольника и круга“ (Люрса).

 

Все это было бы прекрасно, если б не стало новым эстетическим каноном, великолепно опрокидываемым и существованием хотя бы башни Эйфеля или работой Фрайсонье, который создает свой блестящий ангар для дирижаблей, создает новый тип сооружения, вытекающий из своеобразия статически найденной кривой. Замечательно то, что и Корбюзье в своих последних работах сам вводит множество кривых линий и тем самым опровергает свои положения. Теперь, для того чтобы закончить обзор западной архитектуры, полезно указать на попытки некоторых архитекторов, философов и теоретиков, старающихся примирить те непримиримые противоречия, которые создались в западно-европейской архитектуре. Любопытно указать на Дейсбурга, который в целом ряде своих положений приходит к выводу, что архитектура — это есть в сущности дуалистическое искусство. „В практическом отношении — функция, со стороны искусства — пропорциальность. Цель и забава“. Выход из создавшегося положения большинство передовых европейских архитекторов видят в балансировании между двумя стульями и это балансирование хотят оправдать в целом ряде общефилософских положений. Любопытно, что Адольф Бэнэ, заканчивая свою книжку („Der Moderne Zweckbau“), не находит другого выхода из положения, как именно это мудрое, осторожное равновесие между двумя полюсами, ссылаясь при этом на Фирканта („Дуализм в современном миропонимании“). Он говорит, что вся культура человечества построена на двух противоположных принципах. „С одной стороны, они представляются совокупностью жизненных функций, а с другой — они имеют и собственную ценность, которая противопоставляется внутреннему содержанию, как дающая этому содержанию внешнюю форму... Духовная жизнь, с одной стороны, есть чисто биологически определяемый процесс, с другой стороны, она ведет к созданию образов, имеющих собственный смысл и достоинство... Человек ограничен двумя мирами: миром биологических потребностей — темная природная основа, полная жестокости, — и духовным миром со специфическим содержанием и достоинством“. Я привел эту цитату как характерную попытку разрешения того тупика, в котором, несмотря на свои большие достижения, все-таки очутилась западная архитектура. Эта цитата показывает, что западно-европейская архитектура не нашла в своей идеологической установке действительно исчерпывающего решения. И попытка найти это решение в дуалистическом балансировании между двумя стульями вскрывает ту колоссальную пропасть, которая существует между нашей и западно-европейской архитектурой.

 

Каковы же пути развития нашей новой архитектуры со времени Октябрьской революции? Прежде всего характернейшее отличие роста нашей архитектуры от западной заключается в том, что западная архитектура явилась в результате технической революции, технического прогресса, тогда как у нас абсолютно не было предпосылок для подобного решения вопроса. Я приведу очень характерный пример. Когда в Германии под влиянием технического прогресса появился югендстиль, то он привел там к целому ряду положительных результатов. Перешедши же к нам, этот стиль создал у нас отвратительный стиль модерн и декаданс, потому что царская Россия представляла собой страну с установившимися обычаями и укладом, а технических предпосылок для изменения архитектуры по существу вовсе не было. У нас не было предпосылок для такого чисто технического обновления архитектуры, и лишь наступившая Октябрьская социальная революция переворачивает вверх дном нашу архитектуру. Социальный переворот жизни, как основной, подчинил себе технику и заставил ее итти на службу новой жизни и новой архитектуре лишь в качестве средства. Как и вполне естественно, наша архитектура не могла сразу найти тех правильных методологических путей, на которые она встала теперь. Новая работа сначала зародилась в вузах и у архитектурной молодежи, которая проявляет свой первый революционный порыв в наивных и чисто эмоциональных попытках символически „выразить“ пафос нашего времени, нашей революции. Мы видим Татлина, который в своей „инженерной“ композиции показывает полную оторванность от конкретных социальных и технических предпосылок, и обнаруживает лишь острое желание талантливого человека эмоционально передать и запечатлеть радикальный переворот, происшедший в нашей стране. С другой стороны, мы видим большую чисто формальную работу, проделанную в стенах Вхутемаса. Положительной стороной этих новых формальных исканий явилось то, что они в противовес старым художественным канонам противопоставили нечто новое, и отрицательной то, что эта работа, являясь чисто формальной, остается по существу оторванной от здоровых истоков нашей новой жизни. И эта работа не позволяла перекинуть мост от того художественного индивидуализма и субъективизма, от которых мы всячески стараемся уйти. Эта работа не дает никаких способов к преодолению тех болезней, которыми страдает и архитектурный Запад. Здесь происходит повторение тех же ошибок, тех же задов, на которых путается и в которых, я бы сказал, запуталась вся западно-европейская архитектура. Отчасти к этому же надо отнести работу Малевича, очень ценную как лабораторную работу, но оторванную от конкретной целевости наших дней и потому методологически абсолютно неправильную и ничего общего с нашей архитектурной установкой не имеющую.

 

В отличие от этих первых этапов идеалистического символизма и абстрактного формализма наша работа, работа архитекторов-конструктивистов, состоит главным образом в создании материалистического рабочего метода, который позволил бы создать такую творческую атмосферу, которая бы в принципе сделала невозможной дуалистическую постановку вопроса, которая дала бы нам гарантию в создании целостной монистической архитектурной системы. Конструктивизм делит свою общую платформу на три части: на свое отношение к цели, на свое отношение к средствам и, наконец, к форме. Я буду очень краток, так как многое выяснится в прениях. Я хочу указать прежде всего, как мы подходим к цели. Могут ответить, что цель всегда существовала и существует, что всякий архитектор работает для какой-либо цели, что даже отвлеченный формалист, как бы ни был он отвлечен, работает для цели и не может от нее никуда уйти. Это, конечно, так, но дело в том, что конструктивисты понятие цели вкладывают в совершенно другие рамки. Если старые архитекторы понимают под целью индивидуальный заказ, который они получают, если формалисты понимают под целью заказ, который задан и который держит его на цепях в работе над формой, то для нас цель состоит в абсолютно коренной ломке старых понятий, которые обычно устанавливаются программой и в области которой архитектор должен проявить свою творческую инициативу. Пример — рабочее строительство. Цель — как будто совершенно ясная. Но тот элементарный подход к вопросам цели, который является обычным для большинства архитекторов, почти механически переводит вопросы буржуазной квартиры на вопросы пролетарского жилья. Переход этот заключается, собственно говоря, в том, что жилые комнаты становятся меньше, и в своем экономическом соотношении к общей кубатуре хуже. Конструктивисты же подходят к этому вопросу цели с максимальным учетом тех сдвигов, тех изменений, которые происходят в нашем бытовом укладе и создают предпосылки для совершенно нового типа жилья, резко отличающегося от старого. То есть целью для нас является не выполнение заказа, как такового, а совместная работа с пролетариатом по тем заданиям строительства новой жизни, нового быта, которые стоят перед ним. В данном примере рабочего строительства мы противопоставляем мелкобуржуазной квартире новое коммунальное жилье, стараясь облегчить тем самым рост социалистической культуры. В этом наша основная задача. Второй вопрос — это о средствах осуществления цели. У нас без конца говорят о каком-то техническом фетишизме в современной архитектуре. Но ведь мы тысячи раз повторяли, что техника для нас — это только средство, которое мы заставляем служить нашей цели, и не только техника, но и все области знания должны быть средствами нашей работы. Ни в коем случае не может быть разговора о каком бы то ни было фетишизме. Все достижения современной науки должны быть подчинены нашей работе, должны быть увязаны новым архитектором в этой работе над новой социальной целью. Неправильное обвинение нас в техническом фетишизме появилось потому, что мы считаем категорически необходимым в нашей работе использование всех новых средств знания, в частности техники, без которой немыслимо прогрессивное развитие архитектуры. Наконец, третий вопрос — это о форме. И в этом вопросе существует бесконечная путаница. Существует довольно распространенное мнение, что конструктивизм есть художественный нигилизм, есть отрицание формы, есть нежелание считаться с формой. Однако в действительности конструктивизм — есть рабочий метод, который отыскивает самый верный и правильный путь к новой форме, максимально отвечающей новому социальному содержанию. Разумная цель общественного коллектива, класса — вот основная веха нашего пути; но постольку, поскольку наша деятельность есть создание конкретных материальных форм, мы не отмахиваемся от вопросов формы, но мы говорим, что к форме мы подходим путем развертывания социальной цели. Форма находится у нас в стадии постоянного искомого, каждый раз заново определяемого четко и революционно очерченной целью.

 

---

 

 

 

 

 

Идеологическая секция ОСА закончила работу по „Библиотеке современной архитектуры“.

 

Вопросы современной архитектуры — понимаемые в том широком смысле, как они задуманы секцией — есть не только вопросы специалистов — архитекторов.

 

Задачи социалистического строительства СССР, задачи индустриализации страны, задачи культурной революции — все они органически увязываются в наше время с проблемами новой архитектуры.

 

Какова будет новая фабрика, новый завод, новое жилье, новый клуб — вопрос не только специально архитектурный, но и глубоко волнующий всю советскую общественность. От правильного разрешения этих вопросов в большей степени зависят и практические вопросы раскрепощения женщины, воспитания новых общественных взаимоотношений, производительность труда и рост советской смены.

 

Вот почему с вопросами новой архитектуры непосредственно увязываются и вопросы других видов художественного труда и всей нашей новой материальной и материалистической культуры.

 

Поэтому БСА (Библиотека современной архитектуры) рассчитывает не только на читателя-архитектора — специалиста, но и на широкие круги работников художественного труда и на весь актив советской общественности.

 

БСА обнимает своими книгами круг тем, в своем целом дающих по возможности цельную картину новой архитектуры не только у нас, но и на Западе.

 

В БСА войдут следующие книги-монографии: 1) Адольф Бене — „Современная целевая архитектура“. Ле Корбюзье — „Урбанизм“ и „Современное декоративное искусство“. С. В. Платонова — „Франк Ллойд Райт“. Барщ, Вегман и Пастернак — „Жилище (проблема нового жилья)“. Гуревич — „Плоская крыша“. Р. Я. Хигер — „Архитектура и революция“. Алексей Ган — „Конструктивизм в СССР“. М. Я. Гинзбург — „Современная архитектура и конструктивизм“.

 

Библиотека будет выходить в двух издательствах: в Госиздате и Макиз'е. Какие книги будут выпущены названными издательствами и более подробно о каждой книге-монографии СА сообщит отдельно.

 

---

 

 

 

→ Перейти в содержание всех выпусков журнала «Современная архитектура»