Портреты архитекторов из журнала «Зодчий»: Монигетти И. А., Рахау К. К., Тон К. А.

Константин Андреевич Тон родился в достаточной семье, глава которой, отец К. А., содержал мастерскую ювелирных изделий. По выписи из метрических книг церкви конюшенного ведомства, К. А. родился в С.-Петербурге 26-го октября 1794 г.*) и окрещен в православную веру. Мальчику еще не минуло 9-ти лет, когда родителями он был определен учеником в императорскую Академию художеств (12-го октября 1803 г.), где программа обучения в то время распадалась на четыре возраста (курса).

____________

*) По другим же сведениям, днем его рождения считается 10-е апреля 1793 г., который обыкновенно и праздновали в семействе.

 

С началом специальных занятий Тона по архитектуре в 1809 г. совпало введение в Академии курса математических наук, изучение которых дало ему возможность применить впоследствии свои знания в строительной практике. Успехи его в математике были довольно изрядны, что видно из того, что по математическим наукам ученик 3-го возраста К. Тон в 1811 г. значился четвертым по списку. В том же году Тон принимает участие в состязании на третную программу, заданную ученикам архитектурного класса на тему «великолепное и обширное здание среди сада, удобное для вмещения в нем всякого рода редкостей» — на январскую треть 1812 г., и на тему «план для общественного увеселения жителей столичного города» — на майскую треть. Эти две первые попытки служили как бы опытной подготовкой к последующим победам молодого художника. Еще в том же году, 21-го декабря, его работа на тему инвалидный дом была увенчана второю серебряною медалью. В списке награжденных этим знаком отличия Тон написан пятым по порядку. Рядом с практическими работами шли прогрессивно успехи Тона и в учебном архитектурном курсе. Личные дарования ученика и влияние такого замечательного наставника и зодчего, каким был Воронихин, любимый и глубоко-почитаемый своими учениками преподаватель архитектуры, дали возможность Тону отличиться в этом предмете, так что в начале, следующего (1813) года он был первым учеником по классу архитектуры и в декабре того же года получил первую серебряную медаль за проект здания монастыря. За рисунок перспективного вида здания, представленный Тоном на экзаменах в декабре 1814 г., ему присуждена была еще раз вторая же серебряная медаль, собственно за успехи в перспективе. В 1815 г., на январскую треть, задана была программа «прожектировать здание сената на том самом месте, где он ныне находится». Это было последнее состязание, в котором Тон участвовал в качестве ученика; за свой проект сената он получил при выпуске 1-го сентября 1815 г. вторую золотую медаль и за отличное окончание курса — аттестат 1-й степени.

 

С этого времени начинается уже, собственно говоря, самостоятельная трудовая жизнь Тона, хотя он и был оставлен, по постановлению совета Академии художеств от 16-го октября того же года, при Академии «на правах и обязанностях учеников», как испытанный художник, для продолжения образования. Этой чести из 10-ти учеников-архитекторов удостоились только двое — Тон и Аннерт, не смотря на то, что из получивших аттестат 1-й степени Тон стоял пятым но порядку, а Аннерт — еще ниже.

 

Состоя при Академии пансионером. Тон еще раз принял участие в состязании, представив в мае 1817 г. работу на тему, выбор которой академией был предоставлен (только пансионерам и ученикам двух старших возрастов) на усмотрение состязающихся.

 

Пока молодой художник изощрялся над компоновкой «загородного дома богатого вельможи», в личном составе администрации Академии произошли различные перемены.

 

Тогда Тон покинул Академию вовсе и поступил на службу в учрежденный по Высочайшему повелению 3-го мая 1816 года комитет для лучшего устройства всех строений и гидравлических работ в С.-Петербурге. В этом комитете, куда представлялись на рассмотрение всеми ведомствами и частными лицами проекты всевозможных построек и перестроек, а также инженерных сооружений Тон занимал самое скромное место и был завален работой.

 

По месту в служебной иерархии и роду множества мелких работ, которыми он был обременен, ему трудно было рассчитывать чем-нибудь выдвинуться и улучшить свое служебное положение. Неустанный, большей частью черный труд, труд неблагодарный, заключавшийся главным образом в поверке смет мог притупить в менее энергической натуре всякие стремления к лучшему, к художественным идеалам и привести к безнадежной апатии скорее, чем к осуществлению мечтаний, зародившихся в лучшее, светлое время. В сером однообразии будничной обстановки светлым пятном оставалось только воспоминание о том недавнем времени, с которым было связано столько надежд и ожиданий, внезапно порванных сцеплением обстоятельств случайных. Невольно мечты обращались все к той же Академии, в стенах которой он провел годы детства, вырос и просветился. Покинув Академию, как пансионер, он, при мягком выносливом характере, не ожесточился неудачей и не решился порвать нравственные узы, связывавшие его всеми воспоминаниями прошлого с питомником, где он успел приобрести знания и стать художником в душе.

 

Испросив разрешение продолжать представление своих работ в Академию на задаваемые последнею к экзаменам программы, Тон время от времени работал с этой целью по мере возможности, постольку, поскольку ярмо «гидравлического комитета» оставляло ему досуга. К этому времени относятся составленные им проекты «увеселительного заведения» на Крестовском острове и «паровой оранжереи». Последний проект был сработан им по заказу графа Зубова и затем приведен в исполнение. Невиданное еще до тех пор в Петербурге сооружение, каким была эта оранжерея для взращивания ананасов, обогреваемая паром, который утилизировался одновременно для примыкавшей к ней прачешной, произвело сенсацию и было первое время модной темой разговоров в столице. Рисунки этой оранжереи с детальным ее устройством были изданы в 1819 году.

 

Впрочем, этого рода слава, как мимолетная, если и доставила молодому архитектору несколько радостей, то все же далеко не могла удовлетворить его стремлений к высшим задачам искусства; он по-прежнему все мечтал о поездке за границу и не терял еще надежды увидеть когда-нибудь чудные творения зодчества на Западе, с которыми он мог доселе ознакомиться лишь по увражам. Его надежды оживились, когда летом 1818 года возобновилась отправка пансионеров Академии за границу. Уже осенью он представляет в Академию свою программу «ярмарка» и просит «удостоить его посылкой в чужие края для усовершенствования в художестве, если труд его заслуживает внимания совета».

 

Совет Академии отнесся весьма благосклонно к Тону и в уважение того, что им была уже получена золотая медаль и он был оставлен при Академии пансионером и, продолжая заниматься усовершенствованием себя в архитектуре, представил сочинение по заданной ученикам 4-го возраста программе, которую исполнил с успехом, — постановил записать его в число пансионеров. К. А. Тон теперь уже чувствовал себя ближе к цели, хотя самая поездка за границу предвиделась еще не скоро, едва чрез 3 года, да притом же обставлена была еще тяжелыми условиями: «если он (Тон) до того времени будет с равным старанием заниматься своим художеством и если в то время достойных к отправлению в чужие края пансионеров будет менее положенного числа, то незамещенную вакансию предоставить преимущественно сему художнику».

 

При таких условиях молодому художнику, может быть, и не пришлось бы дождаться этой командировки за границу, если бы не принял в судьбе его участие тогдашний президент академии Оленин, по ходатайству которого последовало Высочайшее повеление об отправлении за границу пансионеров — художника XIV-го класса Тона и коллежского секретаря П. Басина, с назначением по 300 червонцев в год каждому из них. Благодаря этому обстоятельству, Тону не пришлось ждать еще годы, и осенью 1819 года он вместе с Басиным выехал в Берлин. Побывав затем в Дрездене и Вене, оба художника отправились в Венецию и отсюда чрез Падую, Полонию, Флоренцию и Сиену — в Рим, куда прибыли в конце ноября.

 

Здесь, в вечном городе, К. А. Тон предался осмотру древних храмов первых времен христианства, отыскивая в них тожественные черты и отмечая несхожие с современными церковными сооружениями. В этих занятиях он провел пять месяцев и затем в конце апреля отправился в Неаполь и Сицилию, осмотрев по пути остатки древних городов — Помпеи, Геркуланума, Пестума, Сиракуз, Агригента и Сегеста, после чего снова в августе 1820 г. вернулся в Рим и принялся за сочинение проекта церкви в форме греческого храма, приноровливая внутреннее устройство к потребностям богослужения восточно-православного культа, а по окончании этого труда — составил проект госпиталя, по программе, заданной римской академией художеств. Оба эти проекта заслужили одобрение итальянских профессоров и художников.

 

Ободренный лестными отзывами иностранных мастеров, Тон в марте 1822 г. отправился во Флоренцию для представления в местную академию своих работ, за которые был почтен избранием в число членов флорентийской академии. В этом звании он предпринимает путешествие на север Италии. Побывав в Болонье, Равенне, Милане, Генуе, Павии, отправился в Женеву, где составил проект загородного дома для г. Дюваля, и затем чрез Дижон в Париж, намереваясь здесь слушать лекции по архитектуре. Исполнив отчасти свое намерение, он осенью принимается за рисование начисто этюдов из путешествий по Неаполю и Сицилии.

 

Занявшись серьезно изучением языческих памятников древнего Рима по уцелевшим образцам, остаткам, добытым раскопками, а также по сочинениям римских писателей, К. А. Тон, по возвращении в Рим, исполнил несколько реставраций, между прочим, дворца Цезарей в Риме на горе Палатинской, и храма Фортуны в Пренесте. Эти работы выдвинули вперед Тона как талантливого и ученого художника, и римская археологическая академия в 1823 г. признала его своим почетным членом. Первая из этих работ была удостоена вниманием Государя Императора, повелевшего (18-го февраля 1828 г.) причислить молодого художника к кабинету Его Величества с содержанием в 3 тыс. руб., а позже, именно в 1830 г., императорская Академия художеств присудила за нее автору звание академика.

 

В конце декабря 1823 г. К. А. Тон возвратился из заграничной поездки в Петербург, где, благодаря покровительству президента Оленина, сумевшего оценить в молодом художнике выдающиеся художественное и техническое дарования, сразу занял довольно видное положение при Академии в качестве составителя проектов внутренней перестройки академического здания, согласно видам Государя. Высочайшим повелением, объявленным Академии в мае 1829 г., на Тона возложено поручение обратить конференц-залу в помещение гипсовых слепков, хранившихся в античной и круглой галереях, под помещение же конференц-залы отвести присутственную комнату, бухгалтерию и архив. Изготовленный Тоном и одобренный Государем проект перестройки был передан министром двора в Академию для проверки сметы. Проверенная Штаубертом смета оказалась верною; что же касается до самого проекта, то он встретил энергические возражения со стороны профессора Михайлова, а также некоторых других опытных в строительном деле академических преподавателей, находивших проект Тона чересчур смелым и даже практически-невыполнимым в техническом отношении. Вследствие этих возражений, проект был передан на обсуждение комиссии специалистов, составленной из известнейших столичных архитекторов того времени. Вопрос касался главным образом выполнимости проекта в техническом отношении, так как предстояло сломать стену между присутственной комнатой и помещением бухгалтерской и архива и из этих комнат устроить круглый зал. Для этого предполагалось по проекту вынести в углах новые стены поверх сводов первого этажа, на кирпичных перемычках или арках с железными связями и поверх стен сложить круглый полуциркульный свод конференц-залы. Против этого смелого проекта молодого зодчего было сделано возражение что, выводя сводчатое покрытие залы на старых и новых стенах, можно опасаться обрушения от неравномерной осадки старых и вновь сложенных опорных частей и что поэтому необходимо для устойчивости вывести опорные столбы с фундамента, сквозь подвальный и первый этажи. Однако, по представлении Тоном детальных чертежей, большинство членов комиссии признало проект выполнимым, указав только на желательное уширение нижних арок и прибавление к ним по одной связи. Такой оборот дела способствовал, понятно, установлению за талантливым художником репутации находчивого и искусного строителя-техника, впоследствии удачным выполнением этого проекта оправдавшего на деле лестное мнение о нем таких искусных зодчих, какими были в то время Росси, Стасов и Штауберт. Приступив к этим работам в начале 1830 г., Тон окончил их в 1832 г., занимаясь в то же время преподаванием в Академии, где он был зачислен и. д. профессора второй степени. По отстройке конференц-залы, Тон принялся составлять проекты античных галерей и библиотеки и приступил к постройке академической церкви (1835 г.) по проекту, составленному еще в 1816 году.

 

К этому же времени относится и его деятельность по сочинению проекта и постройке приходской церкви св. Екатерины, у Калинкина моста, вместо пришедшего в ветхость храма. Проекты его предшественников, представивших свои работы на заданный по этому поводу местными прихожанами конкурс, не имели успеха, и ни один из них не удостоился Высочайшего одобрения.

 

На долю более счастливого соперника выпала завидная честь быть выразителем идеи Государя, желавшего видеть в новом храме не повторение шаблонных архитектурных форм, употреблявшихся дотоле в сооружениях этого рода, а нечто новое, более гармонирующее с духом православия. В своем проекте Тон, пытаясь отрешиться от влияния Запада, воспользовался формами древних московских пятикупольных соборов. Строившиеся у нас до того времени церкви по образцам католических храмов западной Европы молодой художник находил несоответствующими ни климатическим условиям Петербурга, ни преданиям православия, перешедшего к нам непосредственно из Византии, откуда первоначально были переняты формы византийской церковной архитектуры. Проект весьма понравился своим оригинальным видом Государю, повелевшему осуществить его самому автору.

 

Вслед затем ему же поручено было сочинение проекта церкви в старинном русском вкусе для города Москвы, где потребность в обширном храме давно уже ощущалась, а между тем затеянная еще при Императоре Александре I постройка Витберга, поглотив миллионы, совершенно приостановилась, и сам автор этого грандиозного проекта, как известно, пострадал совершенно безвинно, едва успев приступить к осуществлению своей колоссальной затеи. Впрочем, исполнение постройки по задуманному Витбергом плану, в основе которого находилась значительная доля мистического элемента, едва ли и соответствовала тем требованиям, которым должен был отвечать по строго религиозным понятиям Николая I дом молитвы. Лучшим исполнителем воли Государя в это время мог быть только К. А. Тон, как это он успел уже доказать на деле, и потому неудивительно, что на столь молодого, но успевшего уже силой таланта и знаний завоевать себе высокое положение зодчего, пал почетный выбор быть творцом такого сооружения, какие созидаются только веками.

 

Работая над этим величайшим из своих произведений, Тон, все-таки, находил время заниматься и другими постройками и композициями. Продолжая работы по постройке античных галерей в Академии художеств и церкви св. Екатерины, он успел создать новый проект церкви св. Митрофана в г. Воронеже, план устройства гранитной набережной на р. Неве, перед зданием академии, где решено было поставить сфинксов, в то время приобретенных нашим правительством в Египте; проекты памятников фельдмаршалам Барклаю-де-Толли и Кутузову; проект мужского монастыря на 100 человек, представленный им на соискание звания профессора 2-й степени; проект иконостаса для Казанского собора, исполненный из серебра, пожертвованного донскими казаками из добычи, отбитой ими у неприятеля в отечественную войну 1812 года, за который в 1836 г. был награжден орденом св. Станислава 3-й ст.; наконец, принимал участие в конкурсе на составление проекта памятника поэту Державину в Казани, причем его работа попала в число трех, признанных лучшими, и сочинил проект памятника Карамзину в Симбирске.

 

Летом 1833 г. на него возлагают новый труд по исполнению обязанностей члена комитета о строениях и гидравлических работах. В том же году, в годовом собрании совета Академии, 27-го сентября, Тон был признан профессором архитектуры за исполнение проекта по программе.

 

Неся на своих плечах таким образом массу обязанностей, К. А. всегда находил досуг работать на конкурсы; так он принимал участие, между прочим, в составлении конкурсного проекта здании Пулковской обсерватории. К этому же периоду особенно плодовитой его деятельности, обнимающему собою время около тридцати лет, начиная с 1829 г., относятся следующие работы: конкурсный проект памятника Дмитрию Донскому, назначавшийся к постановке на Куликовом поле (1836 г); проекты церквей: св. апостолов Петра и Павла в Петергофе, св. Екатерины — в Царском Селе и Введения во Храм Пресвятыя Богородицы для лейб-гвардии Семеновского полка, составленные по повелению Государя Императора; последний проект может считаться типом всех церковных сооружении, созданных Тоном и составивших эпоху в области нашего церковного зодчества; проекты церквей: посольской в Таврисе, во имя св. Владимира в Херсонесе Таврическом и в Свеаборге. Продолжая работы в Академии, строя по собственным проектам храмы в Царском Селе и Петербурге, Тон в то же время не переставал сочинять новые проекты различных построек по поручению правительства и частным заказам. Так, в это время он сочинил нормальные проекты: церквей на 200, 500 и 1000 человек, укрепленных казарм в Свеаборге, церкви для г. Сенявина, множество проектов обывательских домов, здания Дворянского Собрания в СПб., главного фасада Лесного института, евангелической церкви в Новгороде, церкви св. Григория Богослова в Ачуевское укрепление в память кн. Потемкина, и т. д.

 

Так дело шло до 1837 г., когда даровитому и пользовавшемуся громкою известностью русскому зодчему пришлось испробовать свои силы и дарование на работе иного рода: Государю угодно было возложить на Тона составление проекта Кремлевского дворца в Москве, за который в январе следующего года он был награжден орденом св. Анны 2-й степ. Со времени исторического пожара Москвы, не пощадившего и царских чертогов, остатки сгоревшего дворца хотя и были частью возобновлены, но помещение оказывалось слишком тесным для приема двора и не отличалось должным великолепием, подобающим Государеву жилищу в первопрестольной. На постройку нового дворца была ассигнована колоссальная по тому времени сумма (6 миллионов руб.), оказавшаяся впоследствии далеко, однако, недостаточной. По идее Императора Николая, строителю предстояла нелегкая задача — построить не только царское обиталище с должною пышностью и красотою, но и связать отдельные его части с сохранившимися остатками русской народной святыни, полными исторических воспоминаний, соединив в одно стройное целое дворцовые залы с древними палатами и храмами московских царей. В мае 1838 г. Тон был назначен главным строителем по сооружению Кремлевского дворца, и тогда же приступил к постройке.

 

Задачу эту Тон выполнил как нельзя лучше, воздвигнув монументальное здание, господствующее над всем городом. В сентябре следующего года была совершена закладка храма Спасителя; и таким образом неутомимому зодчему прибавилась еще новая крупная работа.

 

Работы по постройке Кремлевского дворца и храма Христа Спасителя в течение нескольких лет занимали почти исключительно их строителя; но по мере хода этих капитальных работ исполнялись им и другие, новые поручения, сочинялись проекты, доканчивались начатые ранее в разных места сооружения. Так, в течение 1839 г. им окончена постройкой церковь Петра и Павла в Петербурге и произведена отделка некоторых помещений Зимнего дворца в СПб.; в следующем году достроена церковь св. Екатерины в Царском Селе и отстроен Малый театр в Москве, а в 1842 г. завершены работы по сооружению храма Введения в СПб. Параллельно с этими работами исполнялось им и множество других, как-то: составлены по Высочайшему повелению нормальные чертежи сельских домов для казенных крестьян, проект иконостаса для церкви св. Иоасафа в Измайлове, где, также выстроен им дом для престарелых и увечных воинов; проекты соборов в Ельце, Новочеркасске, Саратове и Красноярске, колокольни Симонова монастыря в Москве, церквей Благовещения для л.-гв. конного полка в СПб. и Преображения на Аптекарском острове; позже он скомпоновал проект иконостаса для церкви в Стрельне и произвел такие обширные работы, как станционные здания по линии Николаевской ж. дороги и вокзалы на оконечных пунктах в обеих столицах с таможней при московской станции, а также станция Царскосельской ж. дороги и церковь для лейб-гвардии егерского полка.

 

Все эти работы шли каждая своим чередом, повидимому, ничуть не утомляя деятельного строителя и не прерывая двух капитальнейших его московских работ, составивших ему имя в истории отечественной архитектуры. Едва окончены были им в 1849 г. Большой Кремлевский дворец и церковь Благовещения, как Тон получил Высочайшее поручение составить проекты: на возобновление колокольни Ивана Великого в том виде, как она была до своего разрушения в 1812 г.; Оружейной Палаты, казарм для баталиона дворцовых гренадер и платформы для установки 12 орудий над Тайницкими воротами.

 

К 1851—54 годам относится составление проектов церкви для Тифлиса, надгробного памятника князю Пожарскому в Суздале, иконостасов для церквей в Брест-Литовске и Свеаборге и церкви при тивдийских мраморных ломках в Олонецкой губернии; затем перестройка Малого Кремлевского дворца, проект внутренней отделки храма Спасителя, тогда уже оконченного вчерне, а также работы по перестройке к патриаршей ризнице и шатра над палатой мѵроварения, исправлению разрушавшегося главного купола в Ново-Воскресенском монастыре, церкви 12 апостолов в Кремле и в Петербурге — егерской церкви, по окончании которой, в 1854 г., строитель был награжден орденом св. Анны 1-й степени.

 

По смерти А. И. Мельникова, К. А. Тон был назначен ректором императорской Академии художеств. Занимая этот новый высокий пост в течение 17 лет (с 1854 по 1871 г.), он не переставал столь же деятельно трудиться на поприще искусства, сочиняя проекты церквей, между прочим, и для казенных заводов в Сибири, множество иконостасов, между которыми выделяется главный иконостас для храма Спасителя, проект постановки статуи св. Георгия в Георгиевской зале Большого Кремлевского дворца и т. д. К концу пятидесятых годов относится проект шпиля для крепостного собора Петра и Павла в С.-Петербурге, выполненный в натуре инженером Журавским.

 

В последующее царствование Императора Александра ІІ К. А. Тон не переставал пользоваться столь же почетной известностью и получать видимые знаки внимания и отличия как от Государя, так равно и от заграничных художественных учреждений. В 1857 году он был назначен архитектором Двора Его Величества и в следующем году награжден орденом св. Анны 1 ст. с императорской короной за работы в храме Спасителя и проекты иконостаса для этой церкви; в 1864 по званию ректора пожалован в тайные советники, в 1865 г., ко дню 50-ти-летнего юбилея своей художественной службы, награжден орденом св. Владимира 2-й степ., а четыре года спустя — орденом Белого Орла за работы в храме Спасителя, довершению которого он посвятил все свои силы в последний период своей деятельности.

 

Так, трудясь неустанно, разнообразными путями: сочиняя проекты, строя, обучая юношество, К. А. Тон провел полвека. 1-го сентября 1865 г. пятидесятая годовщина вступления его по окончании курса в Академии на путь практической деятельности застала его на высоте славы и во главе того самого питомника, который воспитал в нем любовь к зодчеству, дал средства усовершенствования и развития таланта изучением классических архитектурных образцов Запада и в стенах которого, по возвращении своем из заграницы, он впервые испытал на деле свои способности и приобретенные знания.

 

К торжественному празднованию этого дня Академией художеств было испрошено Высочайшее разрешение и сделаны нужные приготовления, дабы достойным образом чествовать старейшего русского зодчего. Местом торжества были удачно избраны конференц-зала с примыкающею к ней античной галереей, составляющие первые работы, предпринятые юбиляром по возвращении из заграничной командировки в отечество. В 1-й античной галерее был устроен в три ступени помост, декорированный растениями, обитый красным сукном, на котором установлен бюст юбиляра на белом мраморном постаменте, ярко выделявшийся на красном фоне драпировки, вверху которой помещались золотая лира с 2-мя щитками по бокам, на которых изображены были: слева — «50», справа — «К. Т.» (инициалы юбиляра). Лира и золотые щитки обвиты были венками из листьев; наконец, по верху, краям и средине драпировки спускались гирлянды из зелени. Противоположная дверь, ведущая в Шебуевскую залу, была также убрана зеленью, среди которой помещались щиты с атрибутами архитектуры и живописи. Посреди залы установлены были столы.

 

Чествование началось посещением маститого юбиляра в его собственной квартире всеми членами Академии, с графом Ю. И. Стенбоком во главе, исправлявшим тогда должность вице-президента Академии художеств. Последним возложен был на виновника торжества Высочайше пожалованный ему ко дню юбилея орден св. Владимира 2 й степени. К 5-ти часам пополудни к К. А. Тону явилась депутация из профессоров Ф. А. Бруни, А. П. Брюллова и А. И. Резанова с приглашением пожаловать в Шебуевскую залу, где уже успели собраться все участвующие в торжестве. При входе юбиляра в залу, граф Ю. И. Стенбок, под звуки музыки, поднес ему от имени русских художников лавровый венок и особо выбитую по случаю юбилея медаль, после чего все направились в столовую. За трапезой, после провозглашения тостов за здоровье Их Величеств, Государя Наследника Цесаревича и Ее Высочества президента Академии, и. д. конференц-секретаря Дм. Ив. Реберов, прочитал речь следующего содержания:

 

«Мм. гг. Нас всех собрала сюда одна благородная цель, достойная нашего века — по справедливости называемого просвещеннейшим. Цель эта, которую все вы, мм. гг., готовы назвать сами — почтение достоинства наших художников-строителей, в лице уважаемого и за талант, и за пользу, принесенную обществу оригинальными творениями представителя отечественного зодчества, Константина Андреевича Тона. Сегодня истекло полвека со дня начатия им карьеры архитектора — выпуском из Академии.

 

«Юбиляр наш, по всей справедливости, заслужил воздаваемую ныне честь его таланту и неутомимому трудолюбию не за одно и не за два дела, выступающие из обыденного уровня его служения искусству. Напротив, он проявил с разных сторон свои счастливые способности. Ум свой образовал он в годы классного учения постоянным трудолюбием и в годы высшего развития — любознательностью, всегда находившею пищу в изучении памятников древности.

 

«Подготовка эта скоро выдвинула его из ряда собратий по искусству. Взор проницательного Монарха остановился на достойном исполнителе августейших его предположений, уполномочив опытного строителя действовать на арене обширнейшей, где могли во всем блеске проявиться его способности и трудом приобретенные знания.

 

«Наступила пора, когда благолепие храмов божиих на обширнейшей полосе земли, обитаемой народом русским, потребовало в форме священных зданий мотива родного, освященного веками, соответствующего потребностям богослужения и местным особенностям нашей северной природы. Профессор Тон отозвался на требования своего времени восстановлением древности в  форме к нам ближайшей, не рабски подражательной былым преданиям искусства, всегда живого и, в творениях истинного таланта, вечно изменяющего форму по данным условиям быта и местности.

 

«Впрочем, поддержка и сохранение для будущего памятников искусства и благочестия предков занимает тоже не последнее место в деятельности почтенного юбиляра. Он и за одни труды эти удостоен бы был памяти от потомков, если бы даже не совершено им было и ничего важнейшего. Но на долю его судьба послала совершение творений самостоятельных и оригинальных.

 

«Призванный высочайшею волею на сооружение в самом сердце воспоминания о до-Петровской Руси — в Кремле московском — дворца, которому не было бы равного по великолепию, герой настоящего дня выказал и тут разумное сознание требований своей задачи. Между тем здесь на каждом шагу предстояло артисту-зодчему выдерживать соперничество со всеми, окружающими его творение, памятниками древности, из которых каждый, кроме относительного художественного достоинства, имел за себя для глаз местных обитателей святыню привычки, сглаживающей, как известно, и угловатости, не замечающей неполноту грации; тогда как новому произведению не прощаются промахи за одну идею его посягательства стать в уровень с завещанными от предков памятниками. И из этой борьбы вышел с успехом наш зодчий, подарив отечеству здание монументальное, памятник великолепия и щедрости Монарха.

 

«Вечно деятельная мысль Монарха находила в руке и идеях своего зодчего всегда готовую исполнительность. Этим объясняется частью самая плодовитость нашего профессора во всех родах и видах зданий, начиная храмами и проводя параллель до сооружений воинских и зданий общественных. И эта самая зала, в которой празднуем мы полувековую деятельность юбиляра — его же творение, в виду более сложных и обширных, занимающее конечно место невидное, — одно из таких, какие в длинном списке его производительности насчитываются десятками; — так богата она и количеством, и качеством совершенного. Вы, мм. гг., не раз посещая выставки, приглядывались, конечно, к строго-изученным размерам этой галереи, на которой талант и знание зодчего выказались в свое время впервые с самой выгодной стороны, но смею уверить вас, как сильно было впечатление внове. Я имел счастие сам находиться в то время в числе учеников Академии и помню живо, как единодушно высказывались посетителями лестные отзывы об этом новом украшении академического здания, и как мы, дети, прислушивались к тогдашним отзывам.

 

«Но ни самая обширность деятельности, ни быстрота сочинения проектов всякого рода, возникавших, можно сказать, не годами и не месяцами, а днями, не отвлекли любящего свое звание профессора от святой обязанности — руководить молодые таланты па поприще, им самим проходимом с такою пользою.

 

«Двести учеников, образованных им, лучше всяких фраз доказывают, как смотрел он на это важное дело во все тридцать четыре года прохождения профессорской обязанности.

 

«Господа присутствующие здесь ученики нашего юбиляра! Вы, конечно, сами подтвердите справедливость этих слов о вашем, всеми нами равно уважаемом, наставнике!»

 

После этой речи был провозглашен тост в честь юбиляра, и при этом ему поднесли оправленный в серебро с золотыми орнаментами альбом с портретами устроителей юбилея.

 

Затем к юбиляру обратился присутствовавший тут писатель Нестор Васильевич Кукольник с следующим словом:

 

«Константин Андреевич. Благодарю случай, который доставил мне удовольствие присутствовать на торжестве русского зодчего, потому что пятидесятилетнюю годовщину вашего служения искусству я считаю праздником искусства.

 

«Прошло более 30-ти лет с тех пор, как первенец художественной вашей деятельности на русской почве — церковь св. великомученицы Екатерины — поразил и обрадовал всех любителей художеств своею изящною и самобытною красотою. А что же и составляет душу художества, если не самобытность? Поставьте другой храм Петра, точь в точь как в Риме — мы похвалим только каменного мастера за исполнение.

 

«В этот период времени обе столицы и все русские города украшались многочисленными и разнообразными капитальными зданиями, а мы все-таки, с любовью, кланяемся Екатерине Великомученице, как родоначальнице в самобытности нашей архитектуры. Вы не изменили вашему назначению: оставленную для вас страницу в истории художеств вы исписали всю до конца так что и места недостало — и всегда то же стремление к самобытности, та же сила независимого творчества!

 

«Линии — это слог зодчего, и в подражателе, как бы он роскошен и кудряв ни был, мы всегда будем видеть только искусного каллиграфа. Мало-ли на свете новых, великолепных, огромных зданий, — и мы спокойно проходим мимо, глядим на них холодно... А Смольный монастырь, Академия Художеств! (беру для примера, чтобы не нарушить вашей скромности), кажется, тысячу раз мы их видели, а взглянешь опять — так и пахнет от них новизной; неувядаемо молоды, как будто вчера родились. Это эффект самобытности, не умирающий, вечный!

 

«Художества составляли блаженство моих досугов; но недуги и климат угнали меня далече, и десять лет почти я был лишен лучшего из наслаждений. Я отстал от истории наших художеств, и теперь не знаю — много-ли у нас нашлось подражателей, чтобы по подражать никому?..

 

«Кого мы знаем и помним в художествах? — Только самобытных творцов нового, а подражатели, которых считали тысячами, высыпались из всемирной памяти.

 

«На картинках парижских мод все женщины — роскошные красавицы, а ведь вы ни одной из них не помните, а образы женщин Рафаэля, Мурильо, Тициана — всегда с вами; даже свежая и ревнивая любовь к живой женщине не выгонит их из воображения, потому что только самобытное, своеобразное в искусстве имеет прочную будущность. Направление, школа, рутина — это враги искусства, и когда слышу надутые возгласы в роде: «византийская школа», «современный вкус», «условие века» — я молчу и про себя тихомолком повторяю старый акафист: «святая великомученица Екатерина, помилуй нас»!

 

«Мой тост, господа, за самобытность... с вашей легкой руки, Константин Андреевич, за самобытность искусства в России! «Ура»!!

 

Прочувствованная речь оратора вызвала громкие клики одобрения. Столь же сочувственно встречено было собранием заявлении Е. М. Скворцова о пожертвовании им 6 тысяч рублей на учреждение при Академии художеств, по архитектурной части, стипендии имени Тона, с тем чтобы из процентов содержать одного ученика по указанию юбиляра, которым тут же был избран первым стипендиатом И. П. Ропет.

 

Торжество чествования произвело на маститого старца глубокое впечатление: от душевного волнения он с трудом, прерывающимся голосом едва мог отвечать на сердечные приветствия, составлявшие дань глубокого уважения к бесчисленным трудам и художественным заслугам юбиляра на пользу отечественного зодчества. При громких кликах, присутствовавшие на руках вынесли юбиляра из залы празднества и под звуки и музыки и приветственные клики процессия направилась к квартире Константина Андреевича, где он мог, наконец, успокоиться и отдохнуть от испытанных им волнений.

 

После юбилейного торжества Тон опять горячо принялся за сочинение рисунков, требовавшихся для окончания работ по постройке храма Спасителя. В промежуток времени до 1869 г. им были сочинены проект расположения живописи на стенах и в куполе храма и проект мраморного пола; составлен в большом масштабе общий разрез со всеми архитектурными и живописными украшениями, а также представлена, по требованию государственного совета, смета всем окончательным работам по храму. Все эти проекты удостоились высочайшего одобрения, и Тону в июне 1869 г. был пожалован орден Белого Орла. С этого времени начинается заметное ослабление физических сил патриарха русских зодчих. Преклонные годы и усиленные долголетние труды сказались общим утомлением и болезненными недугами. Необходим был отдых, так как, несмотря на бодрость духа, старческий возраст уже не допускал таких напряжений, какие до того выдерживал его организм. И вот в 1871 году Тон оставляет должность ректора по архитектуре в Академии художеств, а в следующем году, по званию главного строителя храма Спасителя испрашивает Высочайшее разрешение на принятие к себе в товарищи своего бывшего ученика, ректора Академии А. И. Резанова, при участии которого с этого времени и составлялись окончательные проекты и велись работы по обделке главного и двух малых иконостасов, киот, нижних коридоров, хор, по изготовлению бронзовых частей и церковной утвари. Государь Император, в бытность свою в Москве в 1876 г., посетил близившийся к окончанию храм и лично удостоил маститого зодчего милостивым одобрением исполненных в храме работ. Когда храм в 1880 году был уже вполне окончен и леса внутри собора убраны, помощник К. А., архитектор Дмитриев, в сентябре написал к Тону письмо, приглашая его приехать в Москву, с тем чтобы взглянуть на свое произведение. Не смотря на болезненное состояние и преклонные годы, старец не утерпел, чтобы не явиться на столь заманчивое для него приглашение; он прибыл в Москву, где ему была подготовлена торжественная встреча. Когда Константин Андреевич, в сопровождении Дмитриева, подъезжал в экипаже к храму, раздался колокольный звон и приветственные крики трехсот рабочих. Этот неожиданный прием глубоко потряс старика — и он зарыдал. Силы его покинули, так что почтенный зодчий уже не мог ходить и на носилках осматривал свое величайшее произведение, над которым он трудился полстолетия. Красоты и величие храма вызвали в его творце сильное волнение.

 

В совершенном изнеможении он был вынесен из собора и усажен в экипаж. Оставляя Москву и прощаясь с своими сотрудниками по постройке, К. А. высказал им сердечное удовольствие по поводу благополучного окончания храма, завершенного с необычайный быстротой, благодаря участию московского генерал-губернатора князя В. А. Долгорукова и дружной энергии архитекторов, в числе 8 человек трудившихся над постройкой, и обещал еще раз приехать в Москву, с тем чтобы сделать лично указания к предстоявшим приготовлениям к торжеству освящения собора. Но этому страстному ожиданию не довелось сбыться: 25-го января 1881, в воскресенье, в 10 часов утра, создатель московского исторического храма, среди своей семьи в Петербурге, испустил последний вздох...

 

Весть о кончине маститого зодчего глубоко тронула не только многочисленную семью русских строителей, потерявших в Тоне своего патриарха и воспитателя нескольких поколений архитекторов, но и всех лично знавших покойного и привыкших относиться к нему с неподдельным чувством уважения и любви по его заслугам художественным и личным качествам человека.

 

Тело почившего было перенесено вечером 27-го января из его квартиры в академическую церковь, где на панихиду собрались члены Академии художеств и С.-Петербургского Общества архитекторов. После панихиды, в состоявшемся в этот день собрании СПб. Общества архитекторов, председатель А. И. Резанов открыл заседание словом, посвященным памяти Константина Андреевича, которого он знал долгие годы, начиная с того времени, когда был еще его учеником в Академии, затем сослуживцем по званию профессора и, наконец, ближайшим, в течение 10-ти лет сотрудником по окончанию работ в храме Спасителя.

 

В день похорон Москва почтила по христианскому обычаю память усопшего заупокойной литургией, совершенной в церкви Сошествия Святого Духа, что у Пречистенских ворот, в присутствии председателя комиссии по построению храма Спасителя, московского генерал-губернатора, генерал-адъютанта, князя В. А. Долгорукова: бывшего вице-президента комиссии гофмейстера В. А. Дашкова и членов комиссии: т. сов. И. И. Маслова, д. с. с. П. Н. Зубова и князя Д. Н. Долгорукова, а также сотрудников покойного по постройке храма, многих представителей архитектурного мира и др. По окончании панихиды князь В. А. Долгоруков помянул заслуги покойного надгробным словом и затем отправил на имя вдовы Е. И. Тон следующую телеграмму:

 

«Возвратившись с панихиды, совершенной по Константине Андреевиче Тоне в церкви Сошествия Святого Духа, близ храма Христа Спасителя, спешу выразить вам мое глубокое и искреннее сожаление о постигшей вас горестной утрате. Прискорбно что муж ваш не дожил до освящения храма, которого он был начертателем и строителем. Навсегда сохраню память о нем, как о высокоталантливом художнике и добром человеке».

 

Депеша В. А. Дашкова, присланная по тому же случаю, составлена в следующих выражениях:

 

«Я искренно уважал вашего мужа... Память об нем не изгладится, доколе будет существовать воздвигнутый его талантом храм во имя Христа Спасителя».

 

В академической церкви — первом храме, созданном Тоном по возвращении из заграничной поездки, 28-го января собрались родные покойного, весь наличный персонал Академии художеств, представители от Строительного училища, члены С.-Петербургского Общества архитекторов, многие художники, зодчие столицы, ученики Академии и Строительного училища и проч., для присутствования на последнем напутствии усопшего. После отпевания, протоиерей Иоанн Яхонтов почтил память К. А. Тона надгробным словом на тему: «Ходите, дондеже свет имате. Приидет нощь, егда никто же может делать». (Иоан. 12, 35, 9, 4).

 

«Более 60-ти лет назад в этом самом здании, под этими же сводами, где мы собрались теперь, совершался однажды молебен о «в путь шествующих»; тогдашний законоучитель Академии, о. Михаил Логановский, говорил речь или поучение своим бывшим ученикам; они, по избранию и воле начальства, отправлялись за границу, главным образом в Италию, для усовершения себя в тех художествах, в которых оказали особенные успехи и таланты, еще живя в Академии. В числе этих отличных избранников находился особенно энергичный и талантливый художник по архитектурной части — Константин Андреевич Тон.

 

Прошло шестьдесят лет после того. Что сталось с даровитым юношей? Оправдал-ли он возлагавшиеся на него надежды? Где он теперь? Он здесь, братья, пред нами, — но, увы! В виде старца, почившего уже от трудов своих; бывший воспитанник и стипендиат Академии художеств теперь лежит мертв, бездыханен, — и мы собираемся напутствовать его в жизнь загробную, провожать до могилы. Такова, братья, участь всего рожденного под солнцем! И потому — ходите, т. е. делайте, трудитесь, дондеже свет имате; приидет нощь, егда никто же может делати.

 

Как же протекла весьма некраткая жизнь почившего? Что совершил он полезного в течение своей шестидесятипяти-летней службы? Как возблагодарил начальство и отечество за полученные от них средства к своему образованию и усовершенствованию? Прежде чем отвечу на эти вопросы по существу, я укажу вам, братья, на эти многочисленные и высокие знаки Монаршей милости, на эти трофеи, завоеванные на поле мирной созидательной деятельности. Конечно, все эти трофеи приобретаются быстро героями брани, при помощи хранящего и вседействующего промысла Божия. Не удивительно встречать эти важные отличия на представителях высшей администрации. Но достигнуть звания болярина и стать наравне, по отличиям, с главными военачальниками и сановниками, на мирном поприще созидателя дворцов и храмов, — это явление необычайное, удивительное. Наше удивление еще будет сильнее, если мы припомним характер Константина Андреевича, слишком далекий от искательства и угодничества.

 

Чем же, в самом деле, приобрел можно, сказать, завоевал он свое блестящее положение? Какие труды и подвиги приобрели ему такую завидную славу во всем образованном мире? К счастью, мне нет надобности долго останавливаться на этих вопросах; вы уже, конечно, сами решили их в уме своем. Кто не слыхал о Константине Андреевиче Тоне? Кто не удивлялся устроенным им залам и сводам в Кремлевском дворце? Кто не знает, что он произвел, можно сказать, художественный переворот в построении храмов, основал новый стиль церковных зданий — стиль древне-русский, православный, в высшей степени соответствующий и характеру, и преданиям русской церкви, и климату, и потребностям России? Если бы кто захотел находить недостатки в этом стиле, тому можно только сказать: «укажите или создайте что-нибудь лучшее». От храма св. Екатерины, построенного в том приходе, где служил тогда его бывший наставник и духовный отец, до Симоновской колокольни и особенно храма Спасителя, построенных в древней столице, сколько воздвигнуто по всей обширной России церквей, при личном участии и по рисункам Константина Андреевича! Оне долго и громко будут благовестить славу своего создателя.

 

«Не вдаваясь в дальнейшие подробности, я хочу обратить ваше внимание на следующий вопрос: что было первоисточником такой громадной и плодотворной деятельности Константина Андреевича? Какая внутренняя сила возбуждала и руководила его энергию? Чему главным образом он обязан своими заслугами и своею славою? Вы скажете, что это были природные дарования, прекрасное образование, отличные, удачно выбранные образцы, неустанное трудолюбие. Все это так, братья, все это правда. Но этого еще мало, это не все! Кто не знает, что часто и блестящие таланты остаются без употребления, что и напряженные усилия не достигают цели, что самая обширная деятельность обращается иногда не на пользу, а во вред обществу? Чтобы совершить жизненный путь так, как совершил его Константин Андреевич, исполнить все то, что он исполнил, для этого требовалось неизменная опора и руководство веры в истину христианства, преданность к св. православной церкви, любовь к русскому народу. Да, усопший болярин был человек беззаветно верующий, не допускавший никаких сомнений и возражений, искренний и послушный сын св. церкви и точно болел душою о славе отечества, о пользе и благоденствии ближних. Он был всем существом своим русский человек, гордился этим и не хотел быть ничем иным, как только русским.

 

«Мы видели и видим, братия, что земное отечество оценило по достоинству таланты и труды усопшего болярина, что мудрый Монарх щедро награждал его заслуги. Но довольно-ли этого! К чему теперь служат для него все эти отличия, вся эта земная слава? Наша любовь к почившему рождает в каждом вопрос: что-то ждет раба Божия Константина в загробном мире? Как-то явится он пред судом Божиим? Так-ли же будет этот суд милостив к нему, как был суд человеческий? Нам не дано, братия, право предрешать вечную участь отходящих из нашей среды братий и друзей наших. Однакоже, не с тоскою и унынием, а с святыми надеждами мы можем сопровождать душу Константина Андреевича в горний мир. В этом уповании утверждают нас сам Господь и Его святая церковь. Если земной Царь так щедро награждает труды и заслуги своих подданных: то ужели менее щедр и милостив Царь небесный к верным рабам своим? Нет, Он награждает своих тружеников, даже пришедших в самом конце дня; тем более не лишит награды работавших целый день, или шестьдесят пять лет, как почивший друг наш. Господь торжественно, с особым уверением сказал: «аминь, аминь глаголю вам, яко слушаяй словесе Моего и веруяй Пославшему Мя имать живот вечный и на суд не приидет, но прейдет от смерти в живот» (Иоанн, 5, 24). А усопший раб Божий Константин во всю жизнь не прекословил слову Божию и исполнял, как умел, волю Пославшего. А о чем ежедневно и умиленно молится св. церковь? «Господи», взывает она, «освяти любящия благолепие дома Твоего. Ты тех воспрослави Божественною Твоею силою». Но кто же так любил благолепие дома Божия, или домов Божиих, и кто так много содействовал тому, как не Константин Андреевич?

 

«И вот, Господу еще в этом мире угодно было показать некоторые видимые знаки благоволения Своего к верному рабу своему. Смерть его была мирная, безболезненная; это скорее был сон, успение. День, в который преставился раб Божий, то есть переставлен, перенесен из этого дольнего мира в мир лучший — горний и блаженный, был день воскресный. День рождения его в земную жизнь был тоже день воскресный, — первый день св. Пасхи, который приходился тогда, как и в нынешний год, в двенадцатый день апреля. Не служит-ли это некоторым предзнаменованием, что тот, кто родился в мир в день сливного воскресения Христова, кто всю жизнь трудился для славы имени Христова, кто увенчал свою земную деятельность созданием великолепного храма в честь Христа Спасителя и закончил его в день Его воскресения, — и воскреснет по гласу Его, для славы с Ним, в вечном царстве Его?

 

«Простите меня, отцы и братия, если я осмелюсь открыть вам и еще одно сближение. Тот священник, который напутствовал молитвою и поучением Константина Андреевича в заграничную жизнь, был не чужой, а очень близкий мне человек. И вот мне, сыну*) и преемнику этого человека, привелось напутствовать молитвою и словом того же Константина Андреевича в жизнь загробную. О, если бы и моя грешная молитва нашла себе такой же доступ к престолу Божию, какой, судя по последствиям, нашла молитва моего предшественника и отца!

____________

*) Точнее зятю.

 

«Ходите, дондеже свет имате. Еще раз напомню вам, братья, эту заповедь Спасителя. Ходите, то есть: делайте свое дело, трудитесь, не спите, не ленитесь, бодро и охотно исполняйте свои обязанности, — дондеже свет имате, пока пользуетесь светом жизни, пока у вас есть силы трудиться. Приидет нощь, — смерть, когда никто не может, хотя бы и хотел, трудиться, наступит время не труда, а суда, — сначала частного, отдельного, а потом всеобщего, страшного суда. Помните об этом особенно вы, новые и будущие делатели на том самом поприще, с которого лишь только сошел увенчанным почивший ваш наставник и начальник. Теперь для вас время весны, время сеяния. Придет время жатвы, а там вечная зима; что тогда окажется? Какой запас соберете вы для будущего, для вечности?.. Не всякий, конечно может иметь блестящие таланты, совершить великие дела; но всякий может и обязан быть добрым христианином, честным человеком, исполнять свои обязанности в кругу своего звания и положения, — велик-ли, мал-ли он. Да будет жизнь усопшего примером для вас. Помните, что если вы забудете его, то камни возопиют, эти вековечные каменные громады будут говорить о его славе и вашей неблагодарности к нему.

 

«От всей души и единым сердцем помолимся о новопреставленном рабе Божием Константине, да приимет Господь дух его в Свои вечные кроны, да упокоит его во свете лица Своего и в наслаждении Своей красоты. Все едиными устами воспоем ему: вечная память! Аминь».

 

Из церкви тихо двинулся печальный кортеж к Смоленскому кладбищу, где была приготовлена могила. Тело Константина Андреевича сопровождали, кроме родственников и знакомых, многочисленные почитатели, его ученики, представители Академии художеств, Строительного училища и С.-Петербургского Общества архитекторов и, по прибытии в кладбищенскую церковь, возложили на гроб венки. По исполнении обряда печального торжества, многие провожавшие собрались в отеле Пинчера для совершения поминок, где за трапезой темой бесед служили воспоминания о жизни Константина Андреевича и его деяниях.

 

Константин Андреевич Тон своею продолжительною и многостороннею деятельностью оставил после себя глубокий след на поприще отечественного зодчества. Со времени возвращения его из заграничного путешествия в 1828 году и вплоть до самой кончины он работал неустанно, и вся его трудовая жизнь была посвящена на служение искусству, которое он любил беззаветно.

 

Деятельность его, не смотря на разнообразие ее проявлений, в конечном выводе может быть рассматриваема главным образом с трех сторон: как практического строителя, сочинившего и исполнившего в натуре сотни проектов: как новатора в области отечественного зодчества, давшего сильный толчок архитектуре к повороту ее на путь национальности, и — как педагога, воспитавшего на выработанных им началах несколько поколений русских строителей.

 

Между этими тремя отраслями его деятельности существует самая тесная связь, общность цели, к которой он стремился и которой всю жизнь остался верен, а потому, для уразумения значения К. А. Тона в области отечественного зодчества, и должной оценки его трудов, представляется наиболее удобным рассматривать разнообразные проявления этой деятельности в общей неразрывной связи, как взаимно дополняющие друг друга в стремлении Тона направить отечественную архитектуру на новый, им пробитый путь. Несомненно, что в этой борьбе новых идей с старыми, укоренившимися существенную роль играли, помимо внешних обстоятельств, личные его качества, как человека и деятеля, в зависимости от которых находились и приемы, употребленные им для достижения цели.

 

В самом начале своей педагогической деятельности, послужившей ему впоследствии сильным рычагом в деле распространения своих идей путем образования многочисленного контингента молодых архитекторов, Константин Андреевич встретил неудачу. В его время в Академии художеств не существовало кафедры строительного искусства, и предмет этот читался самостоятельно каждым из профессоров отдельной группе своих учеников. Это был заметный недостаток в учебном академическом курсе, не ускользнувший от зоркого внимания Константина Андреевича. Очевидно, такой порядок сказывался неблагоприятным образом на развитии молодых архитекторов, степень успехов которых в Академии по этому предмету зависела не только от личных их дарований, но прежде всего от воззрений, таланта и степени знаний самих лекторов, которым, за отсутствием какой-либо программы этого учебного предмета, предоставлялся широкий простор в объеме, и качестве преподаваемого ими курса строительного искусства. Еще во время своего пансионерства, будучи за границей, Тон задумал восполнить этот пробел и с этой целью стал посещать лекции строительного искусства в Политехническом институте в Париже, где и окончил блистательно курс, рассчитывая, по возвращении своем в Петербург, занять кафедру по этому предмету в Академии художеств. Однако ожидания его не сбылись и предложение его в этом смысле было отклонено тогдашним президентом А. Н. Олениным. Тону поневоле пришлось ограничиться группой собственных учеников, которым он стал читать строительное искусство, превратив практиковавшееся до тех пор отрывочное преподавание предмета, — насколько это допускалось существовавшими условиями академического обучения, — в систематический курс с определенной, составленной им, программой, причем чтения свои с кафедры, для уяснения слушателям практических приемов, демонстрировал особо-составленными им чертежами.

 

Точно также и по другим предметам лекции Константина Андреевича всегда отличались новизною взглядов, приемов и стояли на уровне, современных выводов науки. Поучая с кафедры юношество, он обращался к ним всегда с живым словом науки, не довольствуясь одним сухим теоретическим изложением предмета, но всегда при этом наглядно поясняя чтение и заботясь о том, чтобы слушатели могли сознательно усвоить себе предмет и впоследствии применить приобретенные знания на практике. Жажда к поучению, к передаче приобретенных им обширных знаний была, можно сказать, присуща натуре Константина Андреевича и высказывалась при всяком удобном случае и вне сферы его официально преподавательской деятельности. Как часто, например, в Москве, в его скромном помещении чертежной при храме Спасителя, К. А., отдохнув после трудов на постройке, выходил к своим помощникам из кабинета и, примостившись на угол чертежного стола, целые часы проводил с ними в беседе. Эти поучения, излагаемые охотно и просто, без всяких претензий на наставление, а с единственною мыслью поделиться своими знаниями и выводами из обширной и долголетней практики, всегда приковывали к себе внимание импровизированной аудитории, которая вся превращалась в слух, стараясь не проронить слова из его всегда поучительной и блиставшей глубоким знанием речи. По мере хода беседы, К. А. воодушевлялся, и долгие часы продолжалась его занимательная речь, сопровождаемая наглядными объяснениями посредством чертежей и вычислений в тех случаях, когда затронутый предмет относился к труднейшим и наименее разработанным частям в области архитектуры. В эти минуты Тон словно преображался: лицо его теряло суровый вид, раздвигались обыкновенно насупленные брови и в нем виднелся добродушный, простой человек, с любовью делившийся своими знаниями с молодежью.

 

Таков был Константин Андреевич, всегда серьезно относившийся к делу и обязанностям, всегда верный себе — и в школе, и в чертежной, и на постройке — словом, повсюду, где только доводилось ему быть в течение всей его деятельности. Чуткая, отзывчивая молодежь сумела постигнуть и верно оценить своего сурового с виду учителя: никто из современных ему профессоров Академии художеств не имел столько учеников, сколько их обыкновенно бывало у этого угрюмого, сухого с виду человека, строгого и требовательного профессора — факт, подтверждаемый самими питомцами Тона. В его аудиторию как-то невольно влекло молодежь; интерес вызывался и поддерживался обширностью и солидностью знаний лектора, его выдающимся талантом и самобытностью, сказавшимися в созданных им архитектурных произведениях.

 

Занимая в Академии кафедру в течение 24-х лет, Константин Андреевич образовал сотни учеников, между которыми встречаются имена, составляющие гордость русской архитектуры как по оставленным ими произведениям, так равно и по тому высокому положению, которого они достигли своими талантами в области искусства и преподавания. В этом легко убедиться, просматривая прилагаемый алфавитный перечень*) более полутора сот имен его учеников, — правда, далеко не полный, представляющий собою едва-ли половину всего числа его питомцев, но где мы, однако, видим целый ряд громких имен, силой своих дарований стяжавших высшие художественные знания профессора и академика, к числу которых принадлежит большинство лиц, ныне еще стоящих во главе учебного дела в Академии художеств.

____________

*) Антипов, Артемьев, Ахматов, А. Алексеев, Арант, Белов, Бравура, Бессер, Блете, Барч, Бусс, К. Байков, Бульери, М. Бобровский, Браунс, Брок, В. Болотов, А. Барыковский, Ф. Басанин, А. Бейер, Бенуа, Бреме, Верт, Вельзенарс, В. Васильев, Н. Весман, Варгин, И. Вереницын, И. Вишневский, Вейнберг, Воинов, К. Вольф, П. Василенко, Вербицкий, Видов, Витт, Воронихин, А. Горностаев 2-й, Глухин, Готгард, Гунст, Ф. Глязарев, К. Гиппиус, Г. Гофферт, А. Гордеев, Ф. Габерцетель, Гофрен, Д. Гримм, Р. Гедике, Гакель, Газинцер, В. Дорогулин, П. Дружинин, Дейнеке, Депп, Дютель, Ефимов, Егоров, Г. Жишко, Э. Жибер, Жуковский, Зейдлер, А. Заручевский, Зигамель, В. Иогансон, А. Ильин, Кабиш, А. Кюи, Крутов, А. Каминский, А. Кайзер, К. Крюгер, Е. Крюгер, Кестнер, Н. Кавригин, В. Кенель, Кибирев, Кракау, Кольман, И. Каминский, Карлони, Кармин, Кольб, К. Лильенфельд, Э. Лемениль, Латынин, Лукашевич, Левестам, В. Львов, Логановский, А. Мельников, К. Мацулевич, Малышев, Мейнгард, К. Маевский, Милюков, Мамонтов, М. Макаров, Р. Майер, А. Михалев, Мюллер, А. Ненашинский, Нагель, Г. Нордман, Нотбег, Набоков, Г. Оберт, Павловский, Ф. Пуншель, М. Панафидин, Пиргов, А. Попов, Платер, Петцольд, Песке, Рейер, К. Рахау, И. Рахау, Рыбников, Руско, В. Риго, Редковский, А. Резанов, Я. Реймерс, Рыбаков, А. Сиверс, Савин, Серкиз, Салин, А. Соколов, В. Суханов, С. Садовников, Страшков, Синявин, Скаржинский, Тур, Томаринский, И. Треццини, Тибо, Тихобразов, Ф. Угрюмов, А. Угрюмов, Фагеров, Фольрат, Ферри-де-Пиньи, Фиданца, Флавицкий, Р. Флуг, И. Херодинов, А. Храпков, Чагин, А. Черлицкий, Черник, Червинский, Штельб, Шенфельд, Шель, Штейн, Шиле, Шульц, И. Шмидт, Л. Шперер, А. Шейер, И. Штром, Штегеман, Шеревц, Г. Эзет, Этингер, Юндзил-Рыло, Юргенс, К. Яковлев, И. Фомин, Н. Федоров, Федюшкин.

 

Говоря о художественно-педагогической деятельности Тона, нельзя пройти молчанием его службу в должности ректора Академии по части архитектуры, так как в этом звании он в продолжение 17-ти лет оказывал сильное влияние на преподавание и общее направление нашего искусства. Зорко следя за успехами искусств и науки, он постоянно заботился о применении технических улучшений, вводя их в область строительной практики, распространяя в отечестве полезные технические знания и рациональные приемы в деле возведения строений. Достигал он этого, опять-таки, разнообразными путями — и чтением с кафедры, и фактическим участием на постройках, где он обучал рабочих и положил основание к созданию контингента русских мастеров строительного дела, до него, можно сказать, не существовавших, вследствие усвоенного у нас исстари обычая работать на постройках при помощи иноземных мастеров. До него среди наших архитекторов существовало предубеждение против русских рабочих: их считали неспособными стать дельными строительными мастерами и десятниками. Но К. А. Тон был иного мнения о смышлености простого русского человека и, начавши свою практическую строительную деятельность, с первого же шага стал работать исключительно с русскими мастерами, взяв к себе, при перестройке конференц-залы в Академии художеств, в десятники каменщика Матвея Филипова, уроженца Ярославской губернии, с которым он проработал всю свою жизнь и ни разу не имел случая раскаяться в своем выборе. Этот простой каменщик под руководством Тона приобрел практически столько сведений, что в отсутствие строителя успешно руководил работами на постройках. Тон вполне доверял его сметливости, — и не напрасно, как это, например, блистательно доказал эпизод в постройке церкви св. Екатерины, где в арках, поддерживающих барабан с куполом, обнаружилось внезапно движение. Положение было серьезное, а строитель между тем был в отсутствии из Петербурга. Надо было принимать меры, — и вот сметливый ярославец, недолго думая, приступает сам к сочинению проекта по укреплению непрочных частей постройки; из дерева он делает барабан, из лучинок — расположение связей и свою, нехитрой работы, модель посылает Тону, от которого, к неописанной своей радости, получает большое спасибо и лаконическое одобрение: «Молодец! валяй!» Этот Матвей Филипов вел все работы по сооружению храма Спасителя и был правою рукою строителя.

 

Вообще, Константин Андреевич в течение всей своей практической деятельности ни разу не пользовался услугами иностранных мастеров и художников. Такие монументальные сооружения, как Кремлевский дворец и храм Спасителя, Тон начал и окончил с русскими мастерами; помощниками имел русских молодых архитекторов, преимущественно из числа своих же учеников; вся живопись в храме исполнена исключительно русскими художниками, а выполнение скульптурных каменных работ поручено было тоже русским мастерам. Таким образом, громаднейшие здания были им сооружены при помощи исключительно русских сил, преодолены всевозможные практические и технические затруднения и выведены руками русского рабочего величавые своды храма и сводчатое покрытие колоссальной Георгиевской дворцовой залы пространством в 30 аршин ширины и 90 аршин длины.

 

Начало деятельности К. А. Тона относится к тому времени, когда в русском строительном искусстве всевластно господствовали предания, занесенные к нам иностранцами, преимущественно итальянскими выходцами, архитектурные произведения которых в те времена почитались за образцы самого утонченного вкуса и моды. И действительно, например, в Петербурге — средоточии политической и общественной жизни, — задававшем тон остальным городам, кроме фасадов Растрелли да Гваренги, можно сказать, не существовало других зданий, на которых мог бы остановиться глаз художника и отдохнуть от грубых, аляповатых форм остальных строений, загромождавших улицы. Удовлетворяя вкусу изящного, формы итальянской архитектуры, перенесенные целиком к нам в северные широты, где две трети года солнце бывает редким гостем, конечно, шли в разрез с требованиями окружающей природы и не удовлетворяли сложившимся условиям жизни, ни мало не похожим на привычки и обычаи Италии или вообще Запада. Никто, повидимому, и не задумывался над темь, что красивые портики и колоннады, дающие прохладу и убежище в знойные дни на юге, у нас служили источником сырости и плесени в строениях, препятствуя проникновению внутрь жилья солнечной теплоты и воздуха. Да и кто бы дерзнул возвысить голос против общепринятых, установившихся воззрений, когда русская Академия художеств — рассадник отечественного искусства — воспитывала учащуюся молодежь на строгих началах классической архитектуры, вне которых проявление художественного творчества было бы сочтено чуть-ли не за кощунство. При таких условиях, на поприще отечественного зодчества, сдавленного в тесных, условных рамках, не могло быть места проявлению самобытного творчества русских архитекторов, находившихся постоянно под гнетом школьной рутины, выбиться из-под которой мог только талант самобытный при условии обладания сильной энергией и стойкостью убеждений.

 

Эти качества счастливо соединял в себе К. А. Тон, и ему-то выпала завидная доля первому сделать на деле смелый шаг в повороте нашей архитектуры на новый путь. Задача ему предстояла нелегкая, ибо, проводя новый взгляд, прямо противоположный хотя и обветшалым, идущим в разрез с жизнью, но тем не менее укоренившимся теориям, значило неизбежно вступить в открытую борьбу с многочисленными и сильными по своему положению противниками, большинству которых невыгодно и, пожалуй, поздно было приниматься за новые теории, и это было не одно предположение, а вытекало прямо из опыта, вынесенного уже им с первого шага его практической деятельности по возвращении из заграницы, когда, выступив с своим смелым проектом перестройки академической конференц-залы, молодой зодчий сразу встретил сильный отпор со стороны патентованных представителей зодчества, дававших тон и направление отечественному искусству и практическому строительству.

 

Но Константин Андреевич был одной из тех стойких, неподдатливых натур, которые не останавливаются в виду препятствий, и, сильный сознанием воодушевлявшей его идеи, он рискнул на деле выйти из заколдованного круга, в котором до тех пор вращалась русская архитектура, попытался в своих композициях дать место самобытности творчества и удовлетворить жизненным потребностям современного ему русского быта созданием в своем отечестве построек с русским характером.

 

К чести К. А. должно заметить, что успех не вскружил ему голову и не увлек его до потери чувства меры. Поучая молодежь чтить архитектурные произведения древней Руси, указывая на них, как на материал, достойный тщательного изучения и разработки, долженствующий служить основанием к развитию самобытного национального зодчества, произведения которого должны быть создаваемы на основании исторических и бытовых требований русской жизни и удовлетворять условиям климата и действительных потребностей, — К. А. в то же время не только не отрицал значения и пользы знакомства с классической архитектурой, но, напротив того, утверждал, что без основательного изучения выработанных ею форм и законов невозможно стать серьезным архитектором.

 

Являясь новатором в отечественном зодчестве, пытаясь воссоздать «русский стиль» на почве памятников древнего русского строительства, Константин Андреевич был первым русским архитектором, осмелившимся практически проводить идею национальности в русской архитектуре. В этом отношении его заслуг ничуть не умаляет то обстоятельство, что уже до него эта идея могла являться в умах передовых русских художников; но то были только носители идеи, не могшие или не смевшие выступить с ней на практической почве. К числу таких лиц, например, принадлежал тогдашний президент Академии А. Н. Оленин, серьезный ученый и глубокий знаток русской археологии, отчасти под влиянием которого, несомненно, Тон выступил на путь новатора.

 

Задавшись идеей воссоздания форм древнего русского зодчества, Константин Андреевич начал с церквей, что может быть объяснено отчасти случайными причинами, отчасти же тем обстоятельством, что этот род архитектуры имеет среди уцелевших остатков древне-русского зодчества лучших представителей. Воспитанный на классической архитектуре, изощрявшийся на реставрациях древних языческих храмов Рима, художник-новатор, естественно, не мог внезапно отрешиться от принципов, вошедших, так сказать, в его плоть и кровь по время учебного курса и позднейшего затем пребывания за границей, и создать безукоризненный по чистоте тип русской церкви. Оттого-то в его постройках сочиненных в русском стиле, постоянно встречаются, преимущественно в деталях, мотивы чисто классического характера, особенно в первых его работах, тогда как в позднейших его произведениях замечается уже больше выдержанности. Впрочем, это нисколько не умаляет его заслуг как первого борца, выступившего на поприще русского зодчества с идеей народности и практически проводившего ее в жизнь. Тайна необыкновенно быстрого успеха его пропаганды заключается в счастливом соединении личных его качеств с особенно благоприятными условиями, при которых ему пришлось действовать. Талантливый, преданный душою искусству, настойчивый в достижении раз задуманного, Константин Андреевич отличался, кроме того, редкою плодовитостью, благодаря чему он успел сочинить сотни проектов; а исключительное положение зодчего, сумевшего силой своих дарований снискать расположение Монарха и возвести свои композиции на степень формально узаконенных образцов*), принятых в руководство при возведении церковных сооружений, — все это чрезвычайно благоприятствовало успеху проводимых Тоном идей, распространение которых шло двумя путями: словом, и делом. Если путь практический привел к созданию сотен сооружений, им самим сочиненных и исполненных, а узаконение типа тоновских церквей повело к повсеместной в России постройке храмов по его же нормальным чертежам, — то с другой стороны, с академической кафедры Константин Андреевич действовал словом, распространяя в молодом поколении те же идеи и таким образом создавая сотни последователей данного им архитектуре направления, которое развилось этим путем чрезвычайно быстро и незаметно, почти без борьбы, пошло в жизнь.

____________

*) В 1841 г. 28-го марта, министр Императорского двора дал знать президенту Академии художеств, что: «Государь Император Высочайше повелеть изволил при составлении проектов на построение православных церквей, преимущественно и по возможности, сохранить вкус древнего византийского зодчества, для чего с пользою могут быть принимаемы в соображение чертежи, составленные на построение православных церквей профессором архитектуры Константином Тоном».

 

Из предыдущего мы видим, что роль К. А. Тона в отечественном зодчестве может быть по праву названа реформаторской. Его деятельностью профессорской и как практического архитектора дан был первый толчок русскому зодчеству, а посеянные им семена дали всходы, которые в позднейшем развитии составили так называемый «русский стиль». Начавшись с церковных сооружений, стиль этот, разрабатываемый талантливыми русскими художниками, перешел на частные постройки, и в последние годы достиг наибольшего развития в произведениях художественной промышленности. Таким образом влияние Тона на русское зодчество, особенно в сфере церковностроительства, было весьма заметное. Он был не гений, но и не заурядный зодчий. Обладая крупным дарованием, научными знаниями и редкой энергией, Тон в свое время стоял во многих отношениях выше своих собратов по искусству. Оставленные им произведения, не отличаясь безукоризненностью в смысле единства, цельности, носят на себе печать изящной простоты и оригинальности, а по своим художественным деталям и техническим подробностям долгое еще время будут служить прекрасными образцами для изучения.

 

Впрочем, и беспристрастные современники отдавали должную дань уважения таланту и познаниям Константина Андреевича. Любопытную аттестацию познаний Тона в архитектуре встречаем в представлении президента Академии художеств А. Н. Оленина от 14-го ноября 1837 г. на имя министра двора, по поводу неудачно-составленного губернским архитектором проекта возобновления по высочайшему повелению разрушившегося кремля в г. Пскове. Признавая автора проекта «человеком испытанным и надежным по строительному делу и по чистому зодчеству, но мало сведущим в характеристике разных архитектур средних веков, в том числе византийской и старинной русской», Оленин нашел составленные им чертежи «весьма неудовлетворительными» и советовал поручить «обозрение развалин в натуре лично г. профессору архитектуры К. Тону», который «в совершенстве узнал характеристику русского зодчества и едва-ли кто-либо с ним теперь в этом деле поспорит»...

 

Как ценились заслуги Константина Андреевича Тона и в России, и за границей — судить о том мы можем по множеству полученных им высочайших наград и по тому почету, который ему оказывали русские и иностранные ученые и художественные общества.

 

Наибольшее количество наград досталось ему за величайшее его произведение — храм Христа Спасителя, за проект которого Тон был пожалован еще в 1833 г. орденом св. Владимира 4-й степени*) и в 1839 г. при закладке, — орденом св. Владимира 3-й степени; в 1858 г. получил за проект иконостаса и вообще за исполненные работы по храму — орден св. Анны 1-й степени с короной и, наконец, в 1869 г. — орден Белого Орла; за Кремлевский дворец — св. Анны 2-й степени (в 1838 г.), за составление проекта и св. Станислава 1-й степени (1849 г.) — за окончание постройки; в 1836 г. — орден св. Станислава 3-й ст. за исполнение серебряного иконостаса в Казанском соборе и в 1854 г. св. Анны 1-й степени — за окончание Егерской церкви, и, наконец, в день своего 50-ти-летнего юбилея — орден св. Владимира 2-й степени.

____________

*) Эта награда была пожалована одновременно и за работы по перестройке конференц-залы и церкви в Академии, а также за постройку пристани на Неве.

 

Кроме орденов, в разное время он получил: две золотые медали — за постройку Большого Кремлевского дворца и за возобновление Зимнего дворца; 4 бриллиантовые табакерки — за постройку церквей: Петра и Павла в Петергофе (1839 г.), св. Екатерины в Царском Селе (1840 г.), Введения в СПб. (1842 г.) и в 1861 г. за успешную деятельность по учебной части; шесть бриллиантовых перстней: два за гравюры реставраций «дворца Цезарей» (1829 г.), за проекты возобновления Ипатьевского монастыря в Костроме (1834 г.), за отделку Малого театра в Москве (1840 г.), два за нормальные чертежи различных построек (в 1839 и 1842 гг.).

 

Сверх того, в разное время он удостоился получить двенадцать высочайших благоволений, денежные награды, составляющие в общей сложности более 50-ти тыс. руб., и аренду в 1500 руб. (1849 г.).

 

Упомянем еще, что К. А. Тон принимал участие в трудах различных правительственных учреждений и всевозможных комиссий, причастных строительной части. Состоя с февраля 1828 г. архитектором при кабинете Его Величества, избранный затем в 1831 г. в академики русской Академии художеств, он с января того же года исправлял должность профессора, в 1833 г. был назначен членом в комитет строений и гидравлических работ и профессором архитектуры 2-й степени в Академию художеств; в 1837 г. — главным архитектором по постройке храма Христа Спасителя в Москве и членом общего присутствия департамента военных поселений; в 1838 г. — главным архитектором при построении Кремлевского дворца в Москве (1838—1840 г.) и архитектором по возобновлению Зимнего дворца (1838—1839 г.); в 1839 г. — членом общего присутствия департамента рассмотрения проектов и смет (1839—1850 г.); в 1849 г. — членом комиссии по возведению строений при кабинете Его Величества; в 1853 г. — членом комитета рассмотрения систем вентиляции; с 1854 по 1871 г. — ректором императорской Академии художеств по части архитектуры; в 1857 г. — архитектором двора Его Величества.

 

Словом, Тон призывался всюду, где только требовались совет и помощь опытного, дельного строителя. Участником он является подчас даже в таком деле, которое имеет слишком мало общего с гражданской архитектурой и требует познаний, входящих в круг особой специальной отрасли строительного дела. Так, например, в архиве канцелярии Академии художеств находится предписание от 11-го апреля 1837 г. тогдашнего министра императорского двора, светлейшего князя Волконского, о последовавшем высочайшем повелении, чтобы, при составлении таких проектов, как «проект оборонительных казарм по набережным фронтам Рижской крепости, в случае надобности, иметь инженерному департаменту совещания с архитектором Тоном». Этой чести был удостоен, кроме Тона, еще только архитектор Брюллов.

 

Выше уже было упомянуто о том, что еще в очень молодые годы, будучи еще пансионером за границей, К. А. Тон своими реставрациями уже обратил на себя внимание итальянского художественного мира и в 1821 г. был избран в члены Сан-Луккской Академии художеств, в следующем году — профессором Флорентинской Академии и в августе 1823 г. — членом-корреспондентом Римской Археологической Академии. Кроме того, он был избран в почетные члены-корреспонденты королевского Института Британских архитекторов, с 1868 г. состоял членом С.-Петербургского Общества архитекторов и Общества Московских архитекторов.

 

Все перечисленные награды, которые Тон получил в течение своей продолжительной служебной карьеры, составляя несомненные знаки отличия его заслуг, были выражением почестей таланту живого человека; высокое положение в служебной иерархии, крупный чин, множество орденов высших степеней, почетные звания — все это, конечно, давало ему в глазах только современников почет и значение и легко утеряется в недалеком будущем в памяти последующих поколений. Но имя Константина Андреевича Тона будет жить в памяти народной еще долго; пока будет раздаваться благовест с высоты храма Христа Спасителя, православный люд, осеняя себя крестным знамением, не забудет имени творца, создавшего во имя Искупителя памятный храм отечественной славы и народного бедствия, а вместе с тем соорудившего и себе прочный памятник, под сводами которого многие еще годы молодые художники будут изучать в живом образце тайны строительного искусства.