Русские былинные богатыри. Рисунки художника А. П. Рябушкина

  

 

 

Иллюстратор:	Андрей Петрович Рябушкин (1861—1904) — русский живописец. Мастер жанровых и исторических картин, в основном воссоздающих московский быт XVII века. В последние годы жизни Рябушкин увлёкся созданием иллюстраций к русским былинам.
Книга публикуется по изданию:	Русские былинные богатыри / Рисунки художника А. П. Рябушкина. — С.-Петербург : Книгоиздательство Герман Гоппе, ценз. 1895. — 8 с., 10 л. ил.
Факсимильный скан издания:	https://disk.yandex.ru/i/gwnB_t3vwB8xhw

 

 

 

 

 

 

 

О Святогоре, старейшем богатыре русском, существует несколько былин. Каждая из них рисует его, как яркого представителя чудовищно-могучей, стихийной силы, производящей впечатление элемента, не имеющего прямого применения, ищущего и не находящего его во всем окружающем, ни среди природы, ни среди населяющих ее существ. В Святогоре мы видим мученика своей собственной силы, — грузно от силушки богатырю, как от тяжкого бремени. Бродит силушка по жилочкам, жжет-горячит огнем-полымем бурливую кровь богатырскую, просится на волю вольную, и нет ей — могучей — выхода из могучего тела Святогорова: заключена она в нем, как в душной темнице за семью дверями дубовыми, за семью засовами железными... И хотел-бы он освободить свою полонянку, да не может; и хотелось-бы ему поработать ей дать, да не над чем; не с кем Святогору силой-моченькой и померяться-побрататися... Все богатыри — побратимы, все несут службу верную земле русской, — одному старейшему богатырю нечем порадеть родине. Тяжко могучему, обида горькая берет его за сердце... А сила — все растет, все могутнеет — день ото дня, час о́т-часа. Да и не одному Святогору тяжко от силы становится, грузно от мочи Святогоровой и самой мать-сырой-земле... «По моей ли да по силе богатырской кабы державу мне найти, всю землю поднял бы!» — молвит богатырь, похваляючись... Облетело слово крылатое всю землю русскую — от моря до́ моря... Поехал на матером коне Святогор, едет не на прогулку-поездку богатырскую, не на ратный бой с лихим ворогом, едет — тягу-державу земную искать. «Едет шагом Святогор-богатырь, ростом — выше дерева стоячего, головою — в небо упирается, едет — сам подремывает сидючи»... Едет богатырь, земля под копытами коня дрожит; держит путь он к горам высоким, каменным, к ущельям да расселинам — дорога там вернее-надежнее!.. И все грузней ему от силушки; храпит конь под богатырем, того и смотри — на-земь грянется за-мертво! Ехал долго-ли, коротко-ли Святогор, доехал до горы невиданной... Крутая гора, что стена; падь бездонная кругом всей горы... «А и не подняться тебе — богатырю — на меня!» — словно молвит гора ему. Поднялся, птицей взлетел конь Святогоров по каменной круче на самое темя горы... Огляделся старшой богатырь богатырей русских вокруг себя, — видит он: лежит перед ним на горе сумка переметная малая. «А и не в ней-ли тяга-держава земная лежит?» — смеется сердце богатырское. Ухмыльнулся Святогор, слез с коня, поклонился мать-сырой-земле, хочет сумку поднять... Что за диво — не поднять ее!.. Как ни бился, так и не мог оторвать сумку малую от земли, — как ни тяжко было богатырю от своей силушки... А еще тяжеле было от нее самой земле, — где стоял, там и в землю угряз Святогор вместе с сумкой переметною... Посмеялась судьба над похвальбою его смелою... И разошлась Святогорова мочь-силушка от этой-ли каменной горы по всей земле православной; и бродит она под пядью земною до наших дней, появляясь на Божий свет нена́долго, чтобы снова уйти в землю, в стихийной силе народной, порождающей людей мощного духа... Другая былина отправляет Святогора искать тяги земной — в поле чистое, в степь широкую; и видит богатырь впереди себя прохожего с малой сумочкой переметною... «Едет рысью, — все прохожий идет передом, во всю прыть не может он догнать прохожего». Окликает Святогор его зычным голосом, — остановился прохожий, «с плеч на землю бросал сумочку»... Едет Святогор к нему, «наезжает на эту сумочку, своей плеточкой сумочку пощупывает — как урослая та сумочка не тронется»... «Перстом с коня потрогивал», «с коня рукой потягивал», — «не сворохнется та сумка, не шевельнется»... Слез, взялся обеими руками, во всю силу богатырскую натужился, — от потуги кровь из глаз пошла, «а поднял суму он всего на волос, по колена сам в мать-сыру-землю угряз»... Прохожий был — оратай-богатырь Микула Селянинович, а в сумке нес пахарь-оратаюшко тягу земную... Сила богатыря-земледельца оказалась гораздо сильнее Святогоровой, хоть и не было от нее грузно ни самому Микуле, ни любящей его матери — сырой-земле...

 

 

 

 

---

 

 

 

Русский народ — пахарь-народ, прежде всего. Немудрено, что в его поэтическом представлении самым сильным богатырем является оратай — Микула Селянинович, которому, волей-неволей, уступает даже старейший изо всех богатырей русских, — Святогор. «Держись за землю — трава обманет!» — говорит седая народная мудрость. Представитель верной народу земли-кормилицы, Микула, этот «мужик-пахарь», подвизающийся в поле, свою соловенькую лошадку понукивая, с края в край бороздку отваливая, камни, корни сохой выворачивая, «крестьянствует», приготовляя, с Божьей помощью, распаханную-засеянную ниву-новь будущим поколениям народа-землепашца, все свои надежды и чаяния возлагающего на одну только землю-кормилицу.

 

В образе богатыря-оратая народ бессознательно воплотил самого себя. Поэзия крестьянского труда, труда живого и оживляющего, труда — испокон-века питающего население целой страны — вся на-лицо в былине о Микуле Селяниновиче. С непокрытой головою, с расстегнутым воротом (с душой — нараспашку), в самодельных лаптях видна его мощная фигура посреди безграничного простора полей, убегающих в неоглядную даль, увлекающих в эту даль взоры. Ветер, свободно гуляя по чистому полю, налетает на него, треплет густые пряди кудреватых русых волос, обвевает холодком его открытую, пышащую зноем, могучую грудь. Налетай сама буря грозная, не только не свалить с крепких ног, а даже и не покачнуть ей, богатыря Микулу. Вера в свое вечное, святое призвание — в глазах его; сила, несокрушимая сила, в мускулистых, железных руках пахаря. Нет у богатыря ни меча булатного, нет у Селяниновича ни лука скорострельного, ни копья острого мурзамецкого: силен он сам собою, да сохой своей крестьянскою... „А у пахаря сошка кленовенька, сошники во той сошке булатные, захлеснуты гужочки шелковеньки, а кобылка во сошке соловенька“... Такими словами любовно говорит былина о нем, повествуя о встрече его с другим могучим богатырем — Вольгою свет-Святославичем, поехавшим с дружиною „по селам-городам, за получкою, с мужиков выбирать дани-выходы“. Зовет Вольга Микулу ехать с собой — во товарищах. Поехал Селянинович; много ли, мало ли отъехали, вспомнил он, что „не ладно в бороздочке свою сошку оставил не убранну“... Посылает Вольга, по его просьбе, десять молодцов — „сошку с земельки повыдернуть, с сошничков землю повытряхнуть, бросить сошку за ракитов куст“... Не только эти десять, но и другие — с ними, но и вся дружинушка Вольгина, не могли сделать этого, — словно вросла соха в землю, словно не земля, а железо, на ниве Микулы Селяниновича: „только сошку за обжи вокруг вертят, а не могут с земли сошку выдернуть“ и т. д. Пришлось самому богатырю-оратаю вернуться на полосу недопаханную: „одной ручкой бросил он сошку за ракитов куст“... На вопрос Вольги: „А и как тя, мужик, звать по имени — величать тебя как по изотчеству?“ — богатырь отвечает, со свойственной народной речи картинностью: „А я ржи напашу, во скирды сложу, домой выволоку, дома вымолочу, да и пива сварю, мужиков сзову; и начнут мужики тут покликивать: Гой, Микула-свет, ты Микулушка, свет Микулушка, да Селянинович!“ По другой былине, крестьянствующий богатырь встречается со Святогором и, на такой же вопрос со стороны его, отвечает: „Я Микула, мужик я Селянинович; я Микула — меня любит мать-сыра-земля!..“ В последних словах заключается вся сущность поэтического образа могучего оратая земли русской...

 

 

 

 

---

 

 

 

Похождения одного из знаменитейших русских богатырей, Вольги Святославовича или Волха Всеславовича, встречаются в различных былинах, в которых ему уделено более или менее важное место. Он принадлежит еще к числу старших богатырей. Относительно имен этого богатыря между учеными толкователями почти совсем не существует разногласия: они ясны. Форма Вольга, хотя и напоминает Волха или Волхва, в сущности происходит от Олега (Вольга — тоже, что Вольг, а Вольг, через присоединение в, согласно народной фонетике, образовался из Ольг или Олег). Таким образом самое имя Вольги сближает этого богатыря с историческим Олегом (Вещим), с которым он имеет нечто общее в своих похождениях. Но и слово Вольга несомненно указывает на Волхва, т. е. на „хитрого-мудрого“, на чародея. Ведь и исторический Олег называется Вещим, т. е. хитрым-мудрым, чародеем, кудесником, — название, которое было дано этому князю вследствие его похода в Царьград. Эта этимология тем более вероятна, что и былина о Вольге повествует о походе этого богатыря в Турец-землю, а по другим пересказам в Золотую Орду, или даже в Индию. Отчество Всеславович указывает на известного князя-оборотня Всеслава Полоцкого; а в Святославовиче несомненно отражаются воспоминания о Святославе. Однако Миллер усматривает в этом имени также и мифический элемент; он думает, что в Вольге мы имеем образ громовой тучи, на что указывает описываемое в былине сотрясение в природе при рождении Вольги (гром), и оборотничество, т. е. постоянная и быстрая перемена форм тучи под влиянием движения воздуха. Таким образом, в Вольге соединяются два элемента — мифический и исторический. К этому же необходимо прибавить еще замечание Веселовского, по мнению которого к имени Олега Вещего, смешанного с Олегом Святославовичем, примкнула какая-нибудь песня, теперь нам неизвестная, сходная по типу с оригиналом французского „Хождения“, приурочившаяся впоследствии к Владимиру и затем разбившаяся на эпизоды, потерявшие свою прозрачность. Это однако не предрешает вопроса о происхождении других былин о Вольге (говорящих о его мудрости и поездке в Индию), так как объединение двух сюжетов под одно имя может быть случайно.

 

Вольга — сын змея и княжны Марфы Всеславьевны. Рождение его от мифического отца, сотрясение земли и ужасный страх всех живых существ в ту минуту, когда Вольга увидел свет, заставляет предполагать, что в народной фантазии он является, главным образом, как олицетворение какой-нибудь стихийной силы, подобно Святогору. Это толкование подтверждается еще и тем, что он растет не по дням, а по часам, что в небольшой промежуток времени он становится могучим богатырем, знающим не только искусство бороться с врагами, но и читать по книгам и оборачиваться разными животными. Во всяком случае, во всем характере похождений Вольги нельзя не видеть общего строя тех времен, когда в русских князьях еще сказывалась стихия варяжская. Он считается племянником Владимира, и вследствие этого ему пожалованы три города и ездит он по ним за получкою, а потом, после похода в чужую землю, разделяет полон со своею дружиною. Таким образом, он является перед нами добычником и завоевателем в духе Игоря и Святослава. В одном из пересказов купцы и бояре в славном городе Туренце перестают платить дань Владимиру, и Вольга отряжается за этою данью; но в других пересказах Вольга собирает ее для себя, как свободный князь. Дружина Вольги, но обычаю богатырскому, малочисленна: она состоит из тридцати молодцов без одного, сам Вольга — в тридцатыих.

 

Во время одной такой поездки за получкою Вольга и встречается с Микулой Селяниновичем, — приглашает его поехать вместе с ним „отводить ему вотчины“, или „брать с ним Туренец и Ореховец“, т. е. непокорные ему города. Микула соглашается помочь Вольге, но вспоминает, что оставил свою сошку в бороздочке: ее необходимо прибрать за ракитовый куст, только там может ее найти тот, кому она более всего нужна — свой брат мужичек. Вся дружина вместе с самим Вольгою не в состоянии совладать с сошкой, так она тяжела. Микула-же хватает сошку одной рукой и, точно щепку, бросает ее за ракитовый куст. В этом образе нельзя не видеть особенного представления о сохе или о земледельческом орудии, с которым может справиться лишь избранное лицо. Этим лицом является Микула; Вольга не может с нею справиться, потому что для этого недостаточна даже та „хитрость-мудрость“, которою обладает в таком совершенстве Вольга. Значит, тут дело не в избытке грубой силы, даже не в ловкости или изворотливости, а в особого рода умении — в выносливости. Этою качественною силою, по народному преданию, обладает один лишь земледелец.

 

Затем, Микула отправляется с князем, чтобы помочь ему совладать с городами. Однако, несмотря на своего богатырского коня, Вольга никак не может поспеть за ним, который едет на своей плохонькой кобылке. Заметив удивление князя, Микула называет нашего богатыря глупым Вольгой Святославовичем, подобно тому, как после безуспешной возни его с сошкою, он, между прочим, замечает: „то не мудрая дружинушка хоробрая“.

 

Несомненно, что в лице Вольги народная фантазия сохранила воспоминание о той деятельной стороне княжеской власти, которая уже окончательно исчезла в эпоху эпического князя Владимира.

 

 

 

 

---

 

 

 

Между историческим Владимиром и Владимиром былин очень мало общего. Владимир Красное Солнышко — князь весьма посредственный; это даже не идеал, а тип удельновечевого князя, князя государства, в котором преобладает аристократическая форма правления. Естественно, что князь-аристократ не вызывает особых симпатий в народе, и Владимир былин, несмотря на эпитеты Красного Солнышка и ласкового, рисуется не особенно симпатичным. Мы не видим князя за делом: он вечно на пирах со своими богатырями. Иногда отдает тому или другому поручения, но никогда не берется за дело сам. В отношениях своих к богатырям князь несправедлив и пристрастен. Придворные льстивые богатыри — Алеша Попович, Чурило Пленкович — пользуются его преимущественными симпатиями. Напротив, грубоватый Илья Муромец не по сердцу князю Владимиру, и он вспоминает о нем только в минуты нужды. Правда, что и Илья не совсем безукоризнен. С первого приезда он заставил князя наползаться на корачках от свиста Соловья-разбойника, а затем, когда князь долго не звал Илью на почестен пир, Илья сам явился под именем Никиты Заолешанина и, посаженный на последнее место, произвел беспорядок в гриднице:

 

 

Но и Владимир так неблагодарно забыл Илью, что не узнал его и по этим признакам, а напротив только рассердился на богатыря, потемнел, что осення ночь, да вскричал-взревел, что лютый зверь, и велел гридням вывести богатыря. Гнев Владимира равнялся только его трусости. Когда Никита Заолешанин растолкал желавших его вывести гридней и вышел сам, —

 

 

Другая былина еще грубее описывает страх Владимира перед Ильею Муромцем. Когда же остальные богатыри признали в Никите Заолешанине Илью Муромца и стали уговаривать князя помириться с богатырем, Владимир послал за ним Добрыню. Но, и помирившись по виду с Ильею, Владимир затаил злобу на его грубый поступок и, воспользовавшись тем, что богатырь спустился в княжеские погреба, чтобы угостить из них голь кабацкую, велел гридням запереть там Илью и поморить его смертию голодною.

 

Этот поступок так возмутил остальных богатырей, что они все, не докончивши пира, разъехались — и в ту пору у князя у Владимира не осталося во Киеве богатырей.

 

Княгиня Апраксия на этот раз оказалась дальновиднее Владимира и тайно посылала Илье в погреба пропитание, так что впоследствии, при нашествии Калина-Царя на Киев, Илья Муромец мог еще раз оказать услугу неблагодарному князю. Вообще же, княгиня Апраксия является в былинах скорее легкомысленной, праздной и даже не особенно образованной женщиной. Ее двор мог привлекать к себе только русских богатырей, не избалованных домашнею обстановкою; да и то более родовитые богатыри, вроде Добрыни, у себя дома имели не менее роскоши, и Добрынина мать не советовала сыну ездить к Владимиру. Заморские же богатыри, вроде Дюка Степановича, совсем поражают своими утонченными привычками невзыскательную княжескую чету. Занятия Апраксии при дворе князя Владимира не отличаются сложностью: она угощает богатырей, улаживает их ссоры с мужем и — главным образом занимается сватовством, причем далеко не всегда удачным: так она сосватала жену Добрыни за Алешу Поповича.

 

Изо всех былин, в которых Апраксия Королевична играет более существенную роль, всего трогательнее былина о сватовстве Владимира. Посоветовал на ней жениться Владимиру Бермята Васильевич, служивший раньше у литовского короля. Владимир послал сватом Дуная Ивановича. Однако, литовский король не сразу согласился отдать младшую дочь раньше старшей; и Дунаю пришлось немного пошуметь при королевском дворе, и тогда только согласился король спросить согласия своей дочери. Дуная привели к ней в терем:

 

 

 

 

 

---

 

 

 

Любимый богатырь былевого эпоса, „старый (матерой) казак“ — Илья Муромец (сын Иванович), сиднем просидевший тридцать лет и три года „близ славного города Мурома, в том-ли селе Карочарове“, является олицетворением несокрушимой силы хороброй дружины, могучим охранителем стольного города от „поганой орды“, налетавшей на Русь православную... Он с честью-славою несет на себе службу родине, обороняя рубеж великокняжеский; он, один он, остается „надёжей“ светлому князю Владимиру, Красному-Солнышку, когда все другие богатыри поразойдутся, поразъедутся, силой-мочью похваляючись, во все четыре стороны света белого — искать, с кем мочью-удалью помериться... С большим вниманием останавливаются былинные сказанья на Илье, неоднократно возвращаясь к нему, чтобы лишний раз, при удобном случае, вызвать воспоминание о его мощном облике. Да и не одни былины, а и сказки, и песни, чествуют матерого казака, славою своей пережившего всю семью богатырей киевских, до наших дней дающего обильную пищу фантазии народа-песнотворца... Яснее всего представляется он в три момента своего богатырского века, в былинах: о каликах, зашедших в Карочарово и „поднявших“ будущего богатыря с места его тридцати-трехлетнего сидения, о первой поездке его в стольный Киев и, наконец, о Калин-Царе. Многочисленные варианты этих былин дают полную характеристику своему излюбленному герою. Первый по старшинству лет в гриднице богатырской, первый и по силе между составляющими семью-дружину Володимерову, добродушный, хотя и не дающий спуска ничьей обиде-похвальбе Илья Муромец всегда и везде — на первом плане в устах сказателей былин старины стародавней. Первая богатырская поездка Ильи подробно описывается в посвященной ей отдельной былине. Едет старый (ни в одной былине он не рисуется иначе, как старым) ко стольному городу „тою дорогой прямоезжею, которая залегла ровно тридцать лет“, едет „чрез те леса брынские, чрез черны грязи смоленские“, где поставил свои заставы крепкие Соловей-разбойник, не пропускающий ни конного, ни пешего мимо себя безданно-безпошлинно. Во лесах темных во брынских наезжал Илья на самого Соловья-разбойника, тридцать лет хозяйничавшего, по своему воровскому изволенью, на Руси. Не страшится Илья ни его шипа змеиного, ни рева туриного, — стреляет богатырь разбойнику в правый глаз, привязывает Соловья к седельной луке, проезжает заставы крепкие. Не соблазняет его ни золотая казна, не трогают слезные мольбы жены разбойничьей, — стегает он коня по крутым бедрам, везет добычу неслыханную в Киев-град... На пиру у стольного князя Владимира выпивает незваный гость Илья, за единый дух „чару зелена-вина в полтора ведра“ и повествует о своем первом подвиге, поимке вора-насильника, залегшего дороги прямоезжия. Но этот подвиг богатырский теряет все свое значение при дальнейшем знакомстве с матерым казаком, расчищающим дороги русскому народу православному. «Подымался злой Калин-Царь, злой Калин, Царь Калинович, из Орды, золотой земли, ко стольному городу ко Киеву, со своею силою поганою»... Поднялся и встал на Днепре, в семи верстах от города. «А сбиралось с ним силы на сто верст, а от пару было от коннного, а и месяц, солнце померкнуло». Шлет Калин-Царь ярлыки свои; «Владимир-князь стольно-киевской! А наскоре сдай ты нам Киев-град без бою, без драки великия»! Кабы не Илья — быть бы «великому сорому» на всю святую Русь; сдал бы князь Киев силе татарской... Вызволил богатырь князя из беды — уложил на-земь чуть не всю орду... «Схватил Илья татарина за ноги, который ездил в Киев-град, и зачал татарином помахивать: куда-ли махнет, тут и улицы лежат, куды отмахнет — с переулками». Побежали пришельцы: «Не дай Бог нам бывать ко Киеву, не дай Бог видеть русских людей!.. Неужто в Киеве все таковы?!» Сослужил Илья службу Красному-Солнышку — Владимиру... Опоэтизированный, гиперболический образ богатыря — насадителя порядков в стране и оборонителя стольного города — сливается во многих былинных пересказах с образом мудрого советчика великокняжеского, не останавливающегося ни перед какими затруднительными вопросами. Но князь стольнокиевский не всегда честит-жалует старого: не только силой грузен Илья Муромец, крестьянский сын, — богат он и смелой правдой-маткою... Не по сердцу под иной час князьям правда мужицкая, серая, грубая, «неумытая»... Попадает за нее Илья, вместо милости княжьей, в погреба — на затворы железные... Но ничто не умаляет его правдолюбия... Не мириться вовек ему — правому — с кривдой-лестью, змеей подколодной из-за синего моря заползшей и в палаты-хоромы рубленые ко Красному-Солнышку Руси древнекиевской... Любимый герой богатырской старины стародавней, он не имеет себе равного в этом отношении во всей семье-дружине хороброй, воздающей ему заслуженную честь-славу.

 

 

 

 

---

 

 

 

Изо всех киевских богатырей Добрыня Никитич — самый благородный, наиболее отвечающий понятию о западноевропейском рыцарстве. В нем все рыцарские черты: сила в соединении с добротою, доверчивостью и прямодушием. Добрыня Никитич не в силах слукавить, как лукав, например, Алеша Попович. Добрыня так прямодушен, что готов был заключить договор, основанный на доверия, с самим Змеем-Горынчищем. Наконец, Добрыня отличается вежеством, то есть образованностью и культурностью. Он, да Вольга, едва-ли не единственные грамотные богатыри при дворе киевском. Отличаясь мужеством и силою, дающими Добрыне возможность нести заставную службу наравне с богатырями Ильей Муромцем и Алешей Поповичем, Добрыня отличается романичностью. Именно с ним связано наиболее былин с романической подкладкой, и в то время, как у Ильи Муромца вовсе нет любовных приключений, а у Алеши Поповича эти приключения — низшего разряда и только доставили ему славу бабьего пересмешника, у Добрыни — настоящие романы, основанные на глубоком чувстве.

 

Не говоря уже о сравнительно мало распространенной былине о встрече Добрыни с Змеем у еретницы Марины Игнатьевны, которая обратила, за ссору с Змеем, богатыря в гнедого тура и только впоследствии возвратила ему обычный вид, обязав жениться на себе, — роман и женитьба Добрыни одни из самых поэтических в цикле древних былин. Добрыня взял себе жену равную — дочь старшего богатыря Микулы Селяниновича Настасью Микуличну. Сама Настасья Микулична отличалась чисто богатырской силой и храбростью, ездила по полям и сражалась с богатырями, как равная им. Первая встреча ее с Добрыней была на поле, причем воинственная девица одержала верх над богатырем и засунула его в мешок. Но потом богатырь ей полюбился, и она вышла за него замуж. Любовь смягчила ее буйный неукротимый нрав — из нее вышла такая любящая жена, что Добрыня на одном пиру у Владимира, — забыв, что

 

 

расхвастался тем, какая у него жена. Как-раз после этого хвастовства Владимир послал Добрыню ратиться с Невежей. Добрыне пришлось пробыть в отсутствии целых двенадцать лет. Уезжая, он трогательно прощался с женой. Она вышла его провожать на двор,

 

 

Добрыня дал ей заповедь ждать его двенадцать лет, по истечении которых предоставил ей выходить — за кого она хочет, кроме только Алеши Поповича. Однако хитрый богатырь по отъезде своего названного брата тотчас стал набиваться к Настасье Микуличне, распустил слух о смерти Добрыни, и через двенадцать лет князь Владимир с княгиней Апраксией сосватали Настасью Микуличну за Алешу Поповича. Добрыня, однако, вернулся как-раз в день свадьбы, и верная жена его, повенчанная уже со вторым мужем, немедленно вернулась к своему Добрыне. Узнав на пиру своего первого мужа, пришедшего под видом скомороха, она пала к его ногам:

 

 

Добрыня, как великодушный богатырь, тотчас же прощает жену; скоро прощает он и Алешу, так что последний должен был сознаться, что удалась женитьба лишь Добрынюшке.

 

Добрыня Никитич совершил много богатырских подвигов; после Ильи Муромца это самый храбрый и сильный богатырь. Но наиболее популярным подвигом Добрыни следует считать его бой с Змеем-Горынчищем. Трудно сказать, что надо разуметь под этим чудовищем. Всего скорее это древняя языческая религия, из-под тяжкого гнета которой освобождает народ светлый, благородный богатырь. Об этом можно заключить из того, что Змей водит знакомство по преимуществу с еретницами и держит в плену множество царей, королевичей и всякого народа. Добрыня несколько раз бился со Змеем. Наиболее популярны его столкновения с ним в Пучай-реке и последний бой. В Пучай-реке Змей напал на Добрыню безоружного во время купанья. Однако богатырь своей «шляпонькой земли греческой» отшиб Змею три головы из двенадцати и готов был отшибить и остальные, еслиб Змей не прибег к хитрости — упросил Добрыню побрататься с ним и заключить заповедь великую: Добрыня обязался не топтать змеенышей, а Змей не носить в полон народу христианского. Змей тотчас же нарушил договор. Улетая назад после боя, он увидел племянницу князя Владимира — Забаву Путятичну, ухватил ее в свои хоботы и унес Забаву на гору Сорочинскую «во пещерушки свои змеиные».

 

Владимир, но совету Алеши Поповича, послал богатыря к Змею:

 

 

Змей, конечно, отказался добровольно отдать свою жертву, и начался между ним и Добрыней кровавый бой, кончившийся победой последнего. Убив Змея, Добрыня освободил полоненных им царей и королевичей, и христианский народ, и только не мог найти одну Забаву Путятичну. Наконец, в последней пещерушке нашел Добрыня Забавушку Путятичну:

 

 

 

 

 

---

 

 

 

Меньшой названый брат могучих богатырей киевских — Алеша Попович-млад — наделен, однако, не менее завидной силой, чем Добрыня и другие его побратимы, совершающие подвиг за подвигом во славу себе самим и ласковому князю Владимиру. В этих подвигах-«поездочках» не малая роль выпадает и ему. Недаром он зовется эсаулом дружины богатырской, оберегающей на рубеже земли православной заставы крепкие под началом-атаманством старого казака Ильи Муромца. Неспроста о нем и Настасья Королевична (в былине «О женитьбе князя Владимира») к слову на похвальбы Дуная Ивановича молвила, что «никто не уродится смелостью в Алешу Поповича»... Смелость-отвага Алеши не останавливается ни перед чем: нет никаких преград для него; не боится он и самой смерти в глаза посмотреть, — и смотрит не раз, не два — в продолжение своего богатырского скитания по земле родной... Но по отношению к этому смельчаку-красавцу с кудрями шелковыми, с речами медовыми замечается странная разноголосица в памятниках былевого эпоса. В то время, когда, по словам одних былин, он может показаться едва-едва не «рыцарем без страха и упрека», — по другим, нравственный облик его вырисовывается в несколько ином виде: и руки-то у него загребущие, и глаза-то у него завидущие, нельзя-де на Алешу положиться, как на гору каменную... Правда, дальше слов, последняя характеристика эсаула богатырской дружины не заходит, не подтверждаясь ни одним прямым примером его жадности к деньгам, так что она еще подвержена сомнению... Но Алеша Попович-млад все-таки далеко не безупречен. И те, и другие былины, в один голос, обзывают его «бабьим пересмешником». И действительно, любит побалагурить с красотками-молодицами богатырь, заходя в своем балагурстве-краснобайстве довольно-таки далеко, будь приглянувшаяся ему красотка не только красная девица, а хотя бы и жена его брата названого. Смел-отважен Алеша в ратоборстве, но еще смелее в «бабьем пересмешничестве». Это — положительно древнерусский Дон-Жуан. Удалью богатырскою, красой молодецкою, песней умильною, мастерским перебором звончатых струн гусельных, речью бойкою, веселою — всем привлекает он к себе взоры девушек-красоток и чужемужних жен... «Бабий перелестник» и «похитчик», не задумывающийся соблазнить жену своего названого брата, он, однако, не ставит этого «сладкого искусства» единственной целью своей жизни. Он прежде всего богатырь, хотя его богатырская слава зиждется преимущественно на его необычайной хитрости. О подобных его богатырских подвигах повествует несколько былин. Вот, например, содержание одной, рассказывающей о его вступлении в семью-дружину богатырскую... «Из славного Ростова, красна города, как два ясные сокола вылётывали, выезжали два могучие богатыря, что по имени Алешинька Попович-млад да со молодым Екимом Ивановичем. Они ездят, богатыри, плечо о плечо, стремяно в стремяно богатырское»... Так начинается эта песня-быль. Ехали, ехали богатыри, наехали на перекресток трех дорог: первая дорога в Муром, другая в Чернигов, третья «ко городу ко Киеву, ко ласкову князю Владимиру...» Алёша советует своему спутнику, — и не без основания, — держать путь третьей дорогой. Во время роздыха на берегу Сафат-реки подходит к богатырям «калика перехожий» и рассказывает, что видел неподалеку Тугарина Змеевича: «В вышину ли он, Тугарин, трех сажень, промежу плечей косая сажень, промеж глаз калена стрела; конь под ним как лютой зверь, из хайлища пламень пышет, из ушей дым столбом»... Рассказ прохожего возбуждает богатырскую удаль Алеши, — хочется ему с Тугарином встретиться один-на-один; но и тут не изменяет ему хитрость, — обменялся он с каликой платьем, взял его шелепугу подорожную, «в пятьдесят пуд налиту свинца чебурацкого», и пошел за Сафат-реку... При встрече с Тугарином богатырь-хитрец притворяется неслышащим его окрика и просит подъехать поближе, а затем — и «расшиб ему буйну голову» каличьей шелепугою. Нарядившись в «цветно́-платьице» убитого, он возвращается на его коне к своему спутнику-земляку, но тот не узнаёт его, приняв по платью за Тугарина Змеевича, и, «угодив» своей боевой палицею в грудь Алеши, «сшиб его из седелечка черкасского». Увидав на сбитом с коня «золот-чуден крест», Еким Иванович стал плакаться калике, что «убил своего братца родимого». Тот, однако, не умирает, а «здрав стает», и все втроем едут в Киев. На пиру у ласкового князя стольно-киевского Алеша видит того же (или, быть может, по ошибке так названного в былине) Тугарина Змеевича. Сидит Тугарин подле самой княгини Апраксии, несчетно ест, несчетно пьет, нечестно за столом сидит, словно смеясь над князем — целует княгиню в уста сахарные и т. д. Богатырь не выдерживает и во всеуслышание обзывает Тугарина дураком неотесаным. Тот бросает в Алешу кинжалом, но промахивается. Еким Иванович, подхватив «чингалище», спрашивает своего «братца»: «Сам ли ты бросаешь в него, или мне велишь?»... Алеша заявляет что «заутра переведается», и бьется с Тугарином об заклад «о своей буйной головушке»... На утро, выехав на врага, хитрец укоряет его за то, что тот будто бы привел за собою «силу сметы нет», обещав драться «един-на-един»... Тугарин оборачивается назад — и «втапоры Алеша подскочил, ему голову срубил». Трофей своей победы он, по неизменному обычаю всех богатырей, привозит на княженецкий двор. «Гой еси, Алеша Попович-млад, пожалуй ты, живи в Киеве, служи мне, князю Владимиру!» — чествует победителя Красное-Солнышко, как бы посвящая его этим традиционным приветствием в сан своих рыцарей-богатырей... Алеша быстро осваивается с новым положением и за свое молодечество очень скоро делается названым братом самых могучих и отважных героев былевого эпоса.

 

 

 

 

---

 

 

 

Подобно Суровцу Суздальцу и Дюку Степановичу — Чурило Пленкович принадлежит к так называемым заезжим богатырям. Чурило Пленкович происходит из Сурожа — название, которым в древние времена называли Крым. Имя Чурилы Веселовский объясняет — как Кирилл сын Пленка, Френка, Франка, т. е. италианского сурожского (крымского) купца; по крайней мере, этим именем Феленк, Ференк турки и татары обозначали в Крыму генуэзцев. Миллер, в свою очередь, сближает Чурилу с Соловьем Будимировичем и считает олицетворением богатства.

 

Все жалуются князю Владимиру на дружину Чурилову: эти добрые молодцы в его «государевом займище», по рекам его и озерам, и на «потешных его островах» выловили всех его птиц, рыб и зверей. На эту же дружину жалуются и киевские гости торговые, и мужики-огородники: «Ездя по городу, уродствуют, лук-чеснок весь повыщипали, белую капусту повыломали, молодиц и девиц приобидели.» Везде и всегда Чурило упражняется в насильничаньи при помощи своей наемной силы. Владимир никогда прежде не слыхал про Чурилу, но теперь узнает о нем от старого Бермяты, знакомого с ним, вероятно, как с давнишним гостем его жены. Владимир с дружиной в 500 человек отправляется к Чуриле. Отец Чурилы делает великолепный прием князю; затем является и сам Чурило и подносит князю дорогие-предорогие подарки, а князь после этого говорит: «теперь на Чурилу я суда не дам» и приглашает Чурилу в Киев жить, князю служить. Таким образом, бывший насильник переходит теперь от одной придворной должности на другую. Переселясь в Киев, Чурило кроме того, кажется, постоянно бывал у жены Бермяты, с которой он живет. Однако красотою Чурилы пленяются все киевские женщины, начиная с самой княгини Апраксии, которая, руша лебедь белую, загляделась на нового стольника и порезала себе руку белую. Она уговаривает князя взять Чурилу в постельники. Впоследствии, переименованный в зазывателя княжеского, Чурила занимается приглашением за стол княжецкий князей, бояр. Чурилу былина называет щапловым, т. е. щеголем. Но скоро у него в этом отношении является опасный соперник — Дюк Степанович, молодой боярский сын из Галичины. Наслышался молодой боярин, что Киев град на красе стоит, и отправился посмотреть на него; но на самом деле улицы в Киеве оказались даже немощеными. Владимир, со своими чашниками и стольниками и со своим зазывателем-щапловым Чурилой, среди немощеного Киева вполне соответствует тому, что представляла собою современная ему Русь своею смесью византийского величья и блеска с простотой и бедностью русских городов-деревень.

 

Киевский щеголь сильно задел похвальбой заезжего богача и вызывает его на состязание: каждый день в течение года являться на новом коне и в новой одежде. Видно, что в свое время Чурила задаривал не одного князя, а и князей-бояр, если за него ручаются целым Киевом, а в некоторых пересказах так даже Черниговым. Однако, когда Чурило оказался „перещапленным“ Дюком, тогда малые люди сказали спасибо заезжему боярину. При новом состязании — скаканий через Днепр, причем условием состязания было — побежденному отрубить буйную голову — за Дюка ручается Илья Муромец, вызванный тоже. Когда и на этот раз Чурило был побежден, Илья Муромец обратился к нему с такой речью: „Верно надоела тебе жизнь на сем на белом свете? Хоть бы не перескочил конь у молодого боярина, дал ли бы я вам отсечь буйную голову молодому боярину, когда я засматривал ровно три года во каждый день?“ Тем не менее Илья Муромец не дает Дюку убить Чурилу.

 

Однако не надолго спас свою буйну голову Чурило Пленкович. Старому Бермяте, наконец, открылись глаза: знакомство Чурилы с его женой привело наконец к тому, что от руки оскорбленного мужа пали и она, и Чурило, а сам Бермята покончил жизнь самоубийством. Былина не объясняет нам, как подействовала смерть бывшего стольника княжеского на княгиню Апраксию, но по всему видно, что ее чувства не были особенно глубоки, потому что в отдельной былине (о сорока каликах) она оказывает особое свое благоволение опять новому лицу — атаману артели калик перехожих.

 

В сказаниях о Чуриле обнаруживается с особенной резкостью двойственность в жизни Владимира. В былинах большею частью Владимир ласковый князь, князь солнце красное, которого гридница княжецкая всегда открыта для всех и который, по его собственному выражению, „везде ищет-спрашивает богатырей“, обращающихся с ним совсем запросто, принимающих из его собственных рук княжецких наливаемые им самим чары зелена вина. Но нередко этот строй заменяется совершенно новым характером жизни, и Владимир представляется в ином свете; у него оказываются слуги, водящие его под руки, и он величается не только стольным князем киевским и Владимирским, но даже царем, вокруг которого завелись различного рода чины придворные, а с тем вместе и сами богатыри испрашивают у него позволения слово молвить, иногда даже — не казнить за слово, беспрекословно исполняют „наметываемые“ на них службы и отодвигаются на второй план. Но действительность объясняется тем, что на старокиевскую основу былевого эпоса, конечно, легло наслоение позднейших времен. Это наслоение преобладает в особенности в былинах о Чуриле Пленковиче.

 

 

 

 

---

 

 

 

Василий Буслаев, это — чисто северный, свободолюбивый свободомыслящий русский богатырь. Он был сыном уважаемого в Новгороде, добродушного и богатого, человека. Буслаев вырос в холе и на воле, не зная гнета и нужды. Талантливый от природы, он искал применения своим дарованиям. Он скоро постиг грамоту, научился пению и стал первым в науках между людьми новгородскими. Но в то время наука не имела непосредственного применения в жизни. Она дала Буслаеву только широкий светлый взгляд на вещи, благодаря которому богатырь не верил ни в сон, ни в чох. Не имея склонности к тихой, торговой жизни, Буслаев, естественно, стал искать применения своим дарованиям на политической арене и скоро, благодаря своему неукротимому нраву, стал на виду у всех новгородцев и возбудил в них опасения своим буйным нравом.

 

Действовать в одиночку стало опасно, и Буслаев принялся набирать себе партию. Былина образно рассказывает, как испытывал Буслаев своих избранников:

 

 

Таких молодцов у Буслаева набралось целых тридцать, и он решил тогда, что в Нове-городе бояться им уж некого. Напротив, сам Новгород испугался, не измышляет ли чего Буслаев против общественного блага. Собрался совет, и решено было созвать пир, но не позвать на него Буслаева. Хоть не станем звать Василия, — говорил оратор, —

 

 

Так и сделали. Устроили почестен пир, созывали на него весь Новгород. Не позвали одного Буслаева.

 

 

На пиру Василий выдал свои заветные желания — быть во главе Нову-городу. Новгородцы обиделись на эти притязания, хотели изгнать его, но в конце концов приняли вызов Буслаева биться за свою свободу. На другой день вышла биться с новгородцами дружина Василия, а сам Буслаев, хмельной после пира, спал, пока дружина не стала уже ослабевать. Тогда-то выказал богатырь всю свою мощь. Он прибежал на поле битвы с одною осью тележною, но когда

 

 

Победа осталась на стороне богатыря. Новгородцы ему покорились и обязались платить дань — всякий год да по три тысячи, с хлебника по хлебику, с калачника по калачику, с молодицы повенечное, с девицы повалешное и со всех людей ремесленных, опричь лишь попов да диаконов.

 

Смерть Буслаева была достойна его жизни свободомыслящего героя. Поехал он в Иерусалим замаливать свои грехи. Но, оставаясь высоко-религиозным, Буслаев не был суеверен и не почитал темных сил. Горделиво он говорил о себе:

 

 

Потому по пути в Иерусалим, наткнувшись на человеческий череп, Буслаев в веселую минуту посмеялся над ним, а в реке Иордан искупался нагим телом и на укоры в том престарелой женщины ответил любимым своим словечком, что не верует он ни в сон, пи в чох.

 

Злые силы природы никогда не дремлют, и все великое, возвышающееся над уровнем человеческой пошлости, неизменно осуждено на гибель, на жертву низкому и темному. Если не испортят жизни люди, испортит ее сама судьба. Так случилось и с Буслаевым. На обратном пути из Иерусалима сердце его размягчилось — верный признак близкой кончины — и захотел он помириться с обиженной им костью. Но на месте кости увидел он превеликий камень в долину сажень печатная, в вышину три сажени печатные, поперек же только топором подать, а на камне надпись подписана:

 

 

Не мог стерпеть такой надписи Буслаев. Разгорелось сердце молодецкое, и стал Буслаев камень перескакивать — сперва лицом вперед, а потом и спиной. Но при этом задел Буслаев за камень чоботом и разбился на смерть. Умирая, он остался тем же бодрым и веселым вольнодумцем и поручил дружине своей передать матери:

 

 

Так кончил свою жизнь типический русский вольнодумец, олицетворение того святого духа протеста, которым держится весь прогресс.

 

 

 

 

 

---

 

 

 

Новгородский цикл былин выдвигает на первое место не физические качества богатырей — силу, ловкость, хитрость — но более возвышенные умственные и нравственные. Василий Буслаев отличается свободомыслием. Садко талантлив. Садко был в юности бедным человеком: не имел он золотой казны, а имел лишь гуселки яровчаты. Только благодаря своим музыкальным талантам, Садко выдвинулся и разбогател, и достиг славы. Однажды, в горькую минуту жизни, Садко играл на гуслях на берегу озера Ильменя. Услышал его игру сам Поддонный Царь, и так ему понравился талант музыканта, что захотел Поддонный Царь наградить Садко и посоветовал ему биться об заклад с новгородскими купцами, что водится в озере Ильмень рыба чудная да золоты перья. Садко так и сделал. Закинули невода и вытащили три полных невода — один мелкой белой рыбы, другой мелкой белой рыбы, посреди которой попадалось и красная, и третий красной рыбы. Сложили улов у Садко во дворе и когда пришли на следующий день — оказалась, что вместо белой рыбы лежит мелкая монета, вместо красной — червонцы. Согласились новгородцы, что проиграли заклады и отдали Садко три лавочки товара красного. Стал Садко сам купцом и вскоре так разбогател, что похвастался однажды, что выкупит в три дня все товары новгородские, и действительно сдержал слово, хотя брал товар по вольной цене; на четвертый день Садко не нашел в Новегороде товаров ни на денежку, ни на полушечку: остались одни черепаны да гнилы горшки; но и те Садко все выкупил. Пригодятся черепки детям играть — поминать Садко гостя богатого.

 

Но хоть и разбогател Садко, он продолжал торговать с прежним счастьем. Никогда его корабли не тонули, не погибали. Поддонный Царь щадил их до поры до времени. Но, наконец, в одну их поездок Садко Поддонный Царь задержал Садков корабль:

 

 

Понял Садко, что Поддонный Царь требует себе дани. Бросил ему бочку серебра, потом золота, потом скатна жемчуга. Но тот не принял этих жертв — он требовал человеческой жертвы. Стали бросать жеребья — сперва который потонет, тому погибать; потом который выплывет — тому ответ нести — и оба раза выходило Садку быть жертвой, хотя он к тому времени настолько усвоил купеческие нравы, что в первый раз его жребий был всех легче, а во второй всех тяжеле.

 

Взял Садко свои гусли яровчаты и бросился в море — и тотчас корабль его сдвинулся с места, а сам он попал в чертоги к Поддонному Царю. Но и тут художественный талант Садко выручил его. Сначала умным словом он сумел понравиться жене Поддонного Царя, а когда Царь, рассердясь на свою жену, хотел убить ее, то Садко игрой на гуслях утишил ярость морского царя и даже заставил его плясать. Неистовая пляска Поддонного Царя под игру Садко послужила сюжетом для прекрасных произведений в художественной поэзии гр. А. К. Толстому и в музыке г. Римскому-Корсакову. Такой талантливый музыкант не мог не понравиться Поддонному Царю, и он пожелал оставить Садко у себя и предложил женить его на одной из морских княгинь. Не стал отказываться от женитьбы Садко; но, по совету Поддонной Царицы, выбрал себе жену коей хуже нет, чернее нет, а когда состоялась свадьба, Садко, следуя тому же наказу,

 

 

А когда проснулся от сна Садко, увидал белый Божий свет, увидал и солнце красное. Сам лежит-то он под Новым Городом, на крутом кряжу у Волх-реки, только левой-то ногой во быстрой реке, а жены поддонной слыху нет. А тут как-раз прибыли в Новгород и корабли Садко.

 

 

 

 

 

---