С. С. Гречишкин, А. В. Лавров. Андрей Белый и Н. Ф. Федоров

Л. Н. Толстой, Вл. Соловьев и Н. Ф. Федоров в каталожной Румянцевской библиотеки. 1903 г. Бумага, карандаш итальянский 75×58. Леонид Осипович Пастернак, 1919 год (по памяти)

 

 

Статья публикуется по изданию:	Андрей Белый и Н. Ф. Федоров / С. С. Гречишкин, А. В. Лавров // Ученые записки Тартуского государственного университета = Tartu riikliku ülikooli toimetised : Выпуск 459: Творчество А .А. Блока и русская культура ХХ века : Блоковский сборник III / Тартуский государственный университет. — Тарту : ТГУ, 1979. — 168 с. — С. 147—164.
Аннотация:	Статья С. С. Гречишкина и А. В. Лаврова «Андрей Белый и Н. Ф. Федоров» исследует взаимосвязь между творчеством и мировоззрением Андрея Белого и идеями русского мыслителя Николая Федорова, создателя «философии общего дела». Авторы прослеживают знакомство Белого с учением Федорова через публикации в журнале «Весы», влияние Владимира Соловьева, общение с последователями Федорова и знакомство с опытом Валерия Брюсова, который также интересовался идеями Федорова, хотя и с более научно-технологической точки зрения. В статье отмечается, что Белого привлекали мистические, теургические и «жизнетворческие» аспекты философии Федорова, его стремление к преображению бытия. Анализируется неосуществленный замысел Белого написать монографию о Федорове и его отход от этой идеи под влиянием антропософии Рудольфа Штейнера. Особое внимание уделяется рассказу Белого «Иог» (1918), где образ главного героя, библиотекаря Коробкина, во многом вдохновлен личностью Федорова. Однако авторы подчеркивают, что Белый преломлял идеи Федорова через призму собственного апокалиптического мироощущения и антропософских взглядов, трансформируя идею постепенного «общего дела» в ожидание катастрофического духовного взрыва и преображения. Статья также затрагивает отражение федоровских мотивов в поздних утопических проектах Белого и указывает на более широкий контекст влияния Федорова на русскую культуру XX века, включая Маяковского, Платонова и Горького.   The article "Andrei Bely and N. F. Fyodorov" by S. S. Grechishkin and A. V. Lavrov explores the interconnection between Andrei Bely's work and worldview and the ideas of the Russian thinker Nikolai Fyodorov, creator of the "philosophy of the common task." The authors trace Bely's acquaintance with Fyodorov's teachings through publications in the journal "Vesy" (The Scales), the influence of Vladimir Solovyov, interactions with Fyodorov's followers, and familiarity with Valery Bryusov's experience, who was also interested in Fyodorov's ideas, albeit from a more scientific-technological perspective. The article notes that Bely was attracted to the mystical, a_theurgic, and "life-creating" aspects of Fyodorov's philosophy, his aspiration to transform existence. It analyzes Bely's unrealized plan to write a monograph on Fyodorov and his departure from this idea under the influence of Rudolf Steiner's anthroposophy. Particular attention is given to Bely's short story "Iog" (Yog) (1918), where the image of the main character, the librarian Korobkin, is largely inspired by Fyodorov's personality. However, the authors emphasize that Bely refracted Fyodorov's ideas through the prism of his own apocalyptic worldview and anthroposophical views, transforming the idea of a gradual "common task" into an expectation of a catastrophic spiritual explosion and transfiguration. The article also touches upon the reflection of Fyodorovian motifs in Bely's later utopian projects and points to the broader context of Fyodorov's influence on 20th-century Russian culture, including Mayakovsky, Platonov, and Gorky.   S. S. 格雷奇什金和 A. V. 拉夫罗夫的文章《安德烈·别雷与尼古拉·费奥多罗夫》探讨了安德烈·别雷的创作、世界观与俄国思想家、“共同事业哲学”创始人尼古拉·费奥多罗夫思想之间的相互联系。作者追溯了别雷通过《天秤》杂志的出版物、弗拉基米尔·索洛维约夫的影响、与费奥多罗夫追随者的交往以及对瓦列里·布留索夫经验的了解（布留索夫也对费奥多罗夫的思想感兴趣，尽管更侧重于科技层面）而熟悉费奥多罗夫学说的过程。文章指出，别雷被费奥多罗夫哲学中神秘的、神迹创造的、“生命创造”的方面及其改造存在的渴望所吸引。文章分析了别雷撰写费奥多罗夫专著的未实现计划以及他在鲁道夫·施泰纳人智学影响下放弃这一想法的原因。特别关注了别雷的短篇小说《瑜伽行者》（1918年），其中主人公图书管理员科罗布金的形象在很大程度上受到了费奥多罗夫个性的启发。然而，作者强调，别雷是通过自身末世论世界观和人智学观点的棱镜来折射费奥多罗夫的思想，将渐进的“共同事业”理念转变为对灾难性精神爆发和嬗变的期待。文章还触及了费奥多罗夫思想在别雷后期乌托邦项目中的反映，并指出了费奥多罗夫对20世纪俄罗斯文化（包括马雅可夫斯基、普拉托诺夫和高尔基）更广泛影响的背景。   S.S. グレチシキンとA.V. ラヴロフによる論文「アンドレイ・ベールイとN.F.フョードロフ」は、アンドレイ・ベールイの作品や世界観と、「共同の事業の哲学」の創始者であるロシアの思想家ニコライ・フョードロフの思想との相互関係を探求しています。著者らは、ベールイが雑誌『天秤』での出版物、ウラジーミル・ソロヴィヨフの影響、フョードロフの追随者との交流、そしてヴァレリー・ブリューソフ（彼もまた、より科学技術的な観点からではあったが、フョードロフの思想に関心を寄せていた）の経験を通じて、フョードロフの教えに触れた経緯を辿っています。本論文では、ベールイがフョードロフ哲学の神秘的、神働的、「生命創造的」側面に、そして存在を変容させようとする彼の熱意に惹かれたと指摘しています。フョードロフに関するモノグラフ執筆というベールイの未完の計画と、ルドルフ・シュタイナーの人智学の影響によるその構想からの離脱を分析しています。特に、ベールイの短編「ヨグ」（1918年）に焦点が当てられており、その主人公である図書館員コロブキンのイメージは、フョードロフの人格から大きな影響を受けています。しかし、著者らは、ベールイが自身の終末論的な世界観と人智学的な見解というプリズムを通してフョードロフの思想を屈折させ、漸進的な「共同の事業」という理念を、破局的な精神的爆発と変容への期待へと変容させたと強調しています。また、本論文はベールイ後期のユートピア的プロジェクトにおけるフョードロフ的モチーフの反映にも触れ、マヤコフスキー、プラトーノフ、ゴーリキーを含む20世紀ロシア文化に対するフョードロフのより広範な影響の文脈を示唆しています。
Ссылка на факсимильный скан издания:	https://disk.yandex.ru/i/88MAxTiAqxYWxw

 

 

 

 

Русский мыслитель Николай Федорович Федоров (1828—1903) явился, как известно, создателем уникальной в своем роде «философии общего дела». Его универсальное утопическое учение ставило целью преодоление социального и духовного неравенства, враждебного разобщения («небратства») отдельных людей и целых наций, создание единого гармонического всемирного союза, призванного осуществить «сознательную и могущественную регуляцию» сил земной природы и космоса, а в итоге и в идеале — «победу над смертью», всеобщее спасение и воскрешение всех умерших поколений. При жизни Федорова как мыслителя знали в сравнительно узком кругу, хотя общаться с ним приходилось многим: в течение нескольких десятилетий он служил заведующим каталожным отделением библиотеки Румянцевского музея в Москве. Однако еще при жизни Федорова его идеями интересовались Достоевский, Л. Толстой и Вл. Соловьев, оценивавшие отдельные стороны федоровского учения чрезвычайно высоко. Так, Достоевский отмечал, что «совершенно согласен с этими мыслями».¹ Толстой, познакомившийся с Федоровым и его планами «общего дела» всего человечества, признавался Фету: «Я горжусь, что живу в одно время с подобным человеком».² Эти отзывы стали известны вскоре после кончины философа и оказали большое стимулирующее воздействие на восприятие его идей современниками. Из них, безусловно, всех значительнее были для А. Белого слова Соловьева из его письма к Федорову: «Ваш «проект» есть первое движение вперед человеческого духа по пути Христову. Я с своей стороны могу только признать Вас своим учителем и отцом духовным»³.

____________

¹ См.: А. К. Горностаев. Рай на Земле. К идеологии творчества Ф. М. Достоевского. Достоевский и Н. Ф. Федоров. <Харбин>, 1929.

² А. К. Горностаев. Перед лицем смерти. Л. Н. Толстой и Н. Ф. Федоров. <Харбин>, 1928, с. 4. Вопрос об отношении Толстого к философии Федорова подробно рассматривается также в кн.: Н. П. Петерсон. Н. Ф. Федоров и его книга «Философия общего дела» в противоположность учению Л. Н. Толстого «о непротивлении» и другим идеям нашего времени. Верный, 1912.

³ Письма Владимира Сергеевича Соловьева. Т. II. СПб., 1909, с. 345. См. также: А. Горностаев. Тяга земная. — В сб.: Вселенское дело. Вып. 1. Одесса, 1914, с. 140—207. Пытаясь объяснить «несомненное влияние» Федорова на Соловьева, Э. Л. Радлов отмечал: «Федоров мечтал о том, чтобы осуществить в действительности бессмертие, и эта мысль совпала с представлением Вл. Соловьева о том, что весь исторический процесс есть не что иное, как победа любви над смертью» (Э. Л. Радлов. Владимир Соловьев. Жизнь и учение. СПб., 1913, с. 80).

 

Первый вклад в распространение учения Федорова сделал символистский журнал «Весы», ближайшим сотрудником которого был А. Белый. В февральском номере журнала за 1904 г. были помещены статья за подписью Н. Ф. Федорова «Астрономия и архитектура» и единственный прижизненный карандашный портрет философа, выполненный Л. О. Пастернаком.⁴ Статья эта, по-видимому, представляла собой не подлинный федоровский текст, а схематичное переложение ряда его идей из работ о «регуляции природы». В ней в конспективной форме даны основные постулаты федоровского учения о будущем покорении вселенной человеком.

____________

⁴ «Весы», 1904, № 2, с. 20—24. Друг и последователь Федорова В. А. Кожевников сообщал в письме к А. Остромирову, что сам философ незадолго до смерти предназначал одну из своих статей для публикации в религиозно-философском символистском журнале «Новый Путь»: «Там обещали напечатать, но с урезками, с выборками «подходящего» и будто бы «сходного» с учением некоторых других сотрудников. Против урезывания или уродования статьи он (Н. Ф.) гневно восставал» (А. Остромиров. Николай Федорович Федоров и современность. Вып. 2. <Харбин>, 1928, с. 16—17).

 

В 1900-е гг. имя Федорова в среде московской интеллигенции стало достаточно популярным. Посетители библиотеки Румянцевского музея, лично не знавшие Федорова, свидетельствуют, что легендарная память о нем сохранялась долгие годы⁵. Эта легенда наверняка была хорошо известна и А. Белому, который был, кроме того, знаком с приверженцем Федорова музееведом Н. Н. Черногубовым (в мемуарах Белый называет его «федоровцем»)⁶. Поэт символистского круга В. В. Бородаевский, тяготевший, подобно Белому, к антропософии и сблизившийся с ним на этой почве в 1910-е гг., также был восторженным почитателем Федорова. Бородаевский возвестил об этом стихами «Памяти Н. Ф. Федорова»:

 

 

Особое значение для А. Белого могло иметь то обстоятельство, что с Федоровым встречался и интересовался всерьез его идеями В. Я. Брюсов, ближайший литературный соратник Белого.

___________

⁵ См., например: Margarita Wоlоsсhin. Die grüne Schlange. Stuttgart, <1968>, S. 66—67; Мариэтта Шагинян, Слово великой признательности. — «Литературная газета», 1975, 5 февраля, № 6; И. Романовский. Книга и жизнь. Очерки о Государственной библиотеке СССР имени Ленина. М., 1950, с. 63—67.

⁶ Андрей Белый. Между двух революций. Л., 1934, с. 219; Андрей Белый. Начало века. М.-Л., 1933, с. 168.

⁷ Валериан Бородаевский. Уединенный дол. Вторая книга стихов. М., «Мусагет», 1914, с. 10—11. Этими стихами поэта-символиста заканчивает свой очерк о Федорове А. Остромиров — верный последователь философа (А. Остромиров. Николай Федорович Федоров и современность. Вып. 4. <Харбин>, 1933, с. 51).

 

Брюсов познакомился с Федоровым 20 апреля 1900 г. у Ю. П. Бартенева, сына издателя журнала «Русский архив», секретарем редакции которого служил тогда поэт. Федоров, по признанию Брюсова, поразил его своей манерой полемизировать. Встреча ознаменовалась конфликтным столкновением между ними; на следующий день Ю. П. Бартенев писал Брюсову: «Мне весьма обидно, что Вы вчера у нас подвергнулись столь свирепому нападению несомненно замечательного, но невыдержанного старца. Не сетуйте на меня и снисходительно отнеситесь к 80-летнему мыслителю, от которого претерпевали и Соловьев и Толстой. Его необузданный язык и горячий нрав ничем не могут быть удержимы»⁸. Характеристику Федорова, данную в письме Бартенева, Брюсов использовал в своей дневниковой записи об этой встрече: «Видел Николая Федоровича (Федорова), великого учителя жизни, необузданного старца, от языка которого претерпевали и Соловьев (Вл.) и Толстой (Л. Н.) <...> Речь шла о Ницше и вообще Николай Федорович нападал на меня жестоко. Я остался очень им доволен и, уходя (я спешил), благодарил его»⁹.

____________

⁸ ГБЛ, ф. 386, к. 76, ед. хр. 17. На письме помета Брюсова: «О Николае Федоровиче Федорове».

⁹ Валерий Брюсов. Дневники. 1891—1910. М., 1927, с. 85.

 

К моменту встречи Брюсов уже в общих чертах имел представление об учении Федорова, что, если учесть принципиальное нежелание философа публиковать свои труды, лишний раз свидетельствует о его «устной» известности. В отличие от А. Белого Брюсову не были близки богословская, нравственная, социально культурная грани «философии общего дела». Однако некоторые идеи Федорова увлекли его. Речь идет прежде всего о стержневой для творчества Федорова проблеме — «имманентном воскрешении» всех и во все эпохи умерших. Вопрос о «бессмертии» или «пакибытии» (термин Брюсова) всегда интересовал поэта. Однако, если миропонимание Федорова было религиозно-христианским, основывалось на вере, то Брюсов стремился к постижению сверхъестественного, не выходя за пределы эмпирического знания, добытого прикладными науками. Неудивительно поэтому, что федоровскую идею воскрешения Брюсов понял как прежде всего механическое оживление умерших. К этому сводится его позиция в письме «О смерти, воскресении и воскрешении», опубликованном в сборнике памяти Федорова «Вселенское дело»: «Воскрешение есть возможная задача прикладной науки, которую она вправе себе поставить»¹⁰. Такая интерпретация вопроса, разумеется, ограничивает учение Федорова о том, что «воскрешение <...> есть полное торжество нравственного закона над физическою необходимостью»¹¹.

____________

¹⁰ Вселенское дело. Вып. 1, с. 49.

¹¹ «Философия общего дела». Статьи, мысли и письма Николая Федоровича Федорова, изданные под редакцией В. А. Кожевникова и Н. П. Петерсона. Т. I. Верный, 1906, с. 131.

 

Нравственно-богословская проблематика обернулась у поэта темой для научно-фантастических построений. В стихотворении «Как листья в осень...» (1924) Брюсов приветствовал борьбу естествознания со смертью, а в примечании к нему зафиксировал свое понимание федоровского «общего дела»: «Вопрос о возможности научным путем бороться со смертью составляет предмет изысканий философа Федорова»¹². В стихотворении выражена и другая мысль, воспринятая Брюсовым у Федорова, — об изменении совместными усилиями населения Земли орбиты планеты, о превращении ее в гигантский космический корабль («электроход»), способный совершить путешествие к иным мирам:

 

 

Наиболее законченное выражение эта мысль нашла в знаменитом брюсовском стихотворении «Хвала Человеку» (1906):

 

 

Эти строки полностью проецируются на федоровский проект, изложенный в «весовской» статье «Астрономия и архитектура»¹⁴. В набросках статьи «Пределы фантазии» (1911—1912) Брюсов писал: «Рус<ский> философ Федоров серьезн<о> проектировал управление движени<ем> Земли <...> Когда-то я передал эту мечту философ<а> в стихах <...> «Гимн человеку»¹⁵. Брюсов одним из первых оценил предвидения Федорова в области грядущего освоения человеком космического пространства и сам отразил эту проблематику в ряде стихотворений, драмах «Пироент» и «Диктатор», незавершенном рассказе «Экспедиция на Марс». Такой подход к Федорову сближал Брюсова с Циолковским, который, как установлено, многим в своих научных изысканиях обязан знакомству с Федоровым и его идеями¹⁶.

____________

¹² Валерий Брюсов. Собр. соч. в 7 тт. Т. 3. М., ,1974, с. 174, 584. Вопроса о Брюсове и Федорове касается М. В. Васильев в статье «Первый поэт научной космонавтики» (Брюсовские чтения 1974 года. Ереван, 1973, с. 22—25).

¹³ Валерий Брюсов. Собр. соч. в 7 тт. Т. 1. М.., 1973, с. 519.

¹⁴ Ср.: «...Солнечная сила, проведенная в землю, изменяет плотность земли, ослабляет узы ее тяготения, дает, следовательно, возможность влиять на самый ход земли и делает земную планету электроходом; и вот существо, прежде только взиравшее на небо, становится пловцом в небесных пространствах, и человеческий род в совокупности делается кормчим, экипажем, прислугою земного корабля» («Весы», 1904, № 2, с. 21).

¹⁵ ГБЛ, ф. 386, к. 53, ед. хр. 5, л. 9. Ср. предисловие Вл. Б. Муравьева к незавершенным рассказам Брюсова (Лит. наследство. Т. 85. Валерий Брюсов. М., 1976, с. 70—71).

¹⁶ См., например: Л. В. Голованов. К вопросу об идейных влияниях на К. Э. Циолковского. — В кн.: Труды третьих чтений, посвященных разработке научного наследия и развитию идей К. Э. Циолковского. М., 1969, с. 9—12. О современном значении идей и деятельности Федорова говорится в новейшем очерке С. Г. Семеновой «Николай Федорович Федоров (Жизнь и учение)» («Прометей», т. 11. М., 1977, с. 87—105). См. также: Н. Ф. Федоров. «Фауст» Гете и народная легенда о Фаусте. Публикация и примечания С. Г. Семеновой. — В кн.: «Контекст 1975». Литературно-теоретические исследования. М., 1977, с. 311—343.

 

Если Брюсова в миросозерцании Федорова привлекала конкретно-проективная, научно-технологическая сторона, если Федоров близок ему как рационалист и утопист, то для Андрея Белого гораздо большее значение имели иные тенденции «философии общего дела». Характерно, что «в сознании Федорова совмещаются совершенно несовместимые, непримиримые начала: позитивизм XIX в., вера в безграничную силу науки и знания, в чудеса техники, управляющей слепыми силами природы, и христианство, вера в Христа Воскресшего, в Св. Троицу, как образец родственной общественности. В нем живут две души — рационалистическая и мистическая, научная и религиозная, техническая и теургическая, — живут смешанно»¹⁷. Таким представал Федоров в сознании своих младших современников, хотя утверждение о «несовместимости» прослеживаемых начал, пожалуй, слишком категорично: в «философии общего дела» христологические, историософские и технократические элементы сочетаются органично, чем в значительной степени обусловлена исключительная оригинальность, уникальность федоровского учения. А. Белому была созвучна как раз вторая из этих «душ». Говоря о стадиях развития русской мысли, Белый упоминает о проблеме «связи Владимира Соловьева и Федорова с философией русской общественной мысли (с Лавровым и с Герценом)»¹⁸. Примечательно, что в сознании Белого Федоров объединяется с духовным учителем писателя — религиозным философом-мистиком Соловьевым, а не с представителями противоположных ему мировоззренческих направлений.

____________

¹⁷ Николай Бердяев. Религия воскрешения. «Философия общего дела» Н. Ф. Федорова. — «Русская мысль», 1915, № 7, отд. II, с. 81.

¹⁸ Андрей Белый. Воспоминания о Блоке. — «Эпопея», № 2. М.—Берлин, 1922, с. 119.

 

Для Федорова всякая философия «была ценна не сама по себе, а лишь как средство к более важной цели, как пособие к делу»¹⁹; «чистая», умозрительная философия, замыкающаяся на истолковании действительности, была для него неприемлема, а отпадение мысли от дела он считал «первородным грехом философии, ожидающим и до наших дней искупления»²⁰. Представление о действенной, преобразовательной миссии философии перекликается с теургическими, «жизнетворческими» основами миросозерцания А. Белого, видевшего целью преображение действительности, насыщение ее кардинально новым духовным смыслом²¹. Эти максималистские задачи, по Белому, доступны только тем, кто целиком и безраздельно посвятит себя духовному служению, — новым «пророкам» и «теургам». И в этом отношении Федоров являл пример неукоснительного каждодневного воплощения нравственно-философского идеала в индивидуальной человеческой судьбе. Его жизненное поведение всецело гармонировало с мировоззрением, заставляло изумляться современников и наталкивало на выводы о том, что «Федоров, кажется, единственный (если не считать Сократа) философ с житием, а не с биографией»²². Одержимый пафосом противостояния разъединению знаний, Федоров призывает «объединить всех, ученых и неученых, — в деле изучения и управления слепою силою»²³, которое должно быть направлено для «коллективно-производственного, научно-трудового, творчески-регулятивного, планетарно-космического» покорения и преобразования стихийных сил природы. Белый в своих постоянных исканиях пути стремился к выявлению синкретического религиозно-философско-эстетического идеала, который позволил бы преодолеть разъединенность и ограниченность всех конкретных творческих усилий, сделал бы возможным достижение истины, переход от слов о «деле» непосредственно к благотворному «делу». Как для Федорова, так и для Белого неприемлем трагический путь человечества и его «роковая гибель» в одиночестве и разобщении. Оба они видят цель бытия в грядущем братстве людей, воплощающем идею «царства Духа».

____________

¹⁹ А. Остромиров. Николай Федорович Федоров и современность. Вып. 2, с. 10.

²⁰ В. А. Кожевников. Николай Федорович Федоров. Опыт изложения его учения по изданным и неизданным произведениям, переписке и личным беседам. Ч. I. М., 1908, с. 58.

²¹ Аналогии между «творчеством жизни» Андрея Белого и учением Федорова см.: К. Мочульский. Андрей Белый. Париж, 1955, с. 118. К. В. Мочульский усматривал связь между Федоровым и одним из «мистиков», выведенных Белым в «Симфонии (2-й, драматической)» (1901), который «старался поставить вопрос о воскресении мертвых на практическую почву» (там же, с. 38). Думается, однако, что в этом случае налицо лишь совпадение с центральной идеей философии Федорова: «мистик» выведен в галерее иронически изображенных «московских учеников» — последователей «золотобородого аскета»; в них с большим основанием можно угадать друзей и сверстников Белого, стремившихся к духовному пересозданию жизни, которые начинали объединяться к тому времени в своеобразное сообщество — союз «аргонавтов» (см.: Андрей Белый. Симфония (2-я, драматическая). М., «Скорпион», < 1902>, с. 148). К тому же у нас нет оснований заключать, что Белый имел какое-либо представление о Федорове во время работы над «Симфонией».

²² В. Н. Ильин. О религиозном и философском мировоззрении Н. Ф. Федорова. — «Евразийский сборник». Кн. VI. Прага, 1929, с. 18. О Федорове, как «московском Сократе», говорит и С. Н. Булгаков в статье «Загадочный мыслитель (Н. Ф. Федоров)» (Сергей Булгаков. Два града. Т. II. М., 1911, с. 261).

²³ «Философия общего дела», т. I, с. 5.

 

Однако, единый с Федоровым в пафосе преобразования бытия, Белый вряд ли мог целиком принять проповедуемые философом пути конкретной реализации его замыслов. Подлинное пересоздание бытия, по Федорову, — длительный, осознанный, планомерный процесс совершенствования человека и системы научных знаний. Белому же это преображение представляется как катастрофический взрыв: «профетическая мысль о взрыве — неотъемлемый спутник его душевной жизни».²⁴ Грядущие судьбы мира Белый воспринимает в апокалиптическом смысле, как «исполнение сроков», а не как ступень исторического процесса, временно́й эволюции человека, — хотя бы и обращенной вспять, к воскрешению умерших поколений.

____________

²⁴ Н. Валентинов. Два года с символистами. Stanford, California, 1969, с. 63.

 

В 1906 г. вышел первый том «Философии общего дела»; два года спустя появилась отдельным изданием книга В. А. Кожевникова, где в систематическом виде было изложено учение Федорова и приведены биографические сведения о мыслителе; печатались и другие книги и статьи, в которых интерпретировалось наследие философа. Всплеск интереса к Федорову, вызванный этими изданиями, не миновал и А. Белого. К 1912 г. относится замысел его книги о Федорове: Белый был тогда близок к религиозно-философскому издательству «Путь», публиковавшему серию монографий «Русские мыслители», и взялся написать для «Пути» монографию о Федорове²⁵. Однако отъезд в Европу в марте 1912 г., приобщение к антропософии Р. Штейнера, заполонившее все существование Белого на несколько лет, помешало осуществлению этого намерения. Преклонение перед Штейнером, в котором Белый обрел «учителя пути», слушание его лекционных курсов, тщательное каждодневное изучение антропософской доктрины отодвинули на второй план другие замыслы писателя. 26 декабря 1912 г. Белый писал Э. К. Метнеру, что все-таки намерен выполнить свои литературные обязательства: «2½ месяца моя миссия окончить «Петербург» <...> 2½—3 месяца следующих я работаю над монографией» (т. е. над книгой о Федорове). Но работа над 8-ой главой и эпилогом «Петербурга» — лишь завершение давно начатого и затянувшегося труда, а идея книги о Федорове Белого уже не вдохновляет: главная его задача теперь — создание третьей части трилогии, начатой «Серебряным голубем» и «Петербургом», важнейшей для него книги («Hauptwerk») под названием «Невидимый Град». «Hauptwerk будет стоять и звать к написанию и писать о старце Федорове будет для меня моральной мукою (ибо так же могу написать монографию об «оврагах», как и монографию о «Федорове»: тем и другим интересуюсь до известной степени, но вполне охвачен иным, фундаментальным)»²⁶. Неясно, приступал ли Белый к непосредственной работе над книгой о Федорове: наши архивы таких материалов не содержат, но значительная часть рукописей Белого за 1912—1916 гг. осталась в Швейцарии, и судьба их неизвестна.

____________

²⁵ Первоначально Белый обещал «Пути» написать книгу о Фете: ««Путь» мне заказывал книгу «Поэзия Фета», давая солидный аванс» (Андрей Белый. Начало века. <«Берлинская» редакция 1922—1923 гг.>. — ГПБ, ф. 60, ед. хр. 14, л. 102); «я обязывался написать для «Пути» монографию о поэзии Фета; спор шел о том, дать ли мне тысячу сразу или высылать порциями» (Андрей Белый. Воспоминания. Т. III, ч. 2 (1910—1912). — Литературное наследство. Т. 27—28. М., 1937, с. 456). М. К. Морозова, возглавлявшая издательство «Путь», писала Белому весной 1912 г.: «Вы сами говорили, что летом Вам было бы удобно поработать для Пути. По обсуждении дела мы остановились на следующих двух из предложенных Вами работах: 1) Мы хотели бы издать маленькой, хорошенькой книжкой Ваше исследование о чувстве природы у Пушкина, Баратынского и Тютчева <...> 2) Затем мы хотели бы, чтобы Вы написали нам небольшую статью о Фете, листа в 2 печатных, по 40 тысяч букв. Ее мы думаем издать отдельной брошюрой. Содержанием ее, как Вы сами предлагали, будет философия Фета, вообще его миросозерцание» (ГБЛ, ф. 25, к. 22, ед. хр. 2; письмо хранится среди писем к Белому Г. А. Рачинского). Белый отвечал из Брюсселя 30 мая (н. ст.) 1912 г.: «...спасибо за лестные предложения «Пути». Как только кончу роман, примусь за обе книжечки. Надеюсь к сентябрю их представить «Пути»». В сентябре же он сообщал Морозовой: «Работы для «Пути» представлю позднею осенью: примусь за них тотчас по окончании романа» (Базель, 20 сентября н. ст. 1912 г.) (ГБЛ, ф. 171, к. 24, ед. хр. 1 в.). Однако и после окончания работы над романом «Петербург» Белый смог осуществить только первый замысел — небольшую статью «Пушкин, Тютчев, Баратынский в зрительном восприятии природы», начатую еще в 1910 г. (Андрей Белый. Поэзия слова. Пб., «Эпоха», 1922, с. 7—19). Неясно, собирался ли Белый представить «Пути» книгу о Федорове вместо книги о Фете или предполагал реализовать оба замысла. Никаких следов работы Белого над книгой о Фете нами не обнаружено.

²⁶ Письмо к Э. К. Метнеру (Берлин, 26 декабря н. ст. <1912 г.>). — ГБЛ, ф. 167, к. 2, ед. хр. 78. Об «оврагах» Белый писал кандидатское сочинение во время обучения в Московском университете (1902). В начале 1913 г. Белый и в письме к М. К. Морозовой пытался объяснить задержку с написанием книги полной внутренней поглощенностью «ученичеством» на антропософской стезе: «... я хотел писать об одном деле: о том, почему так долго я не представляю «Пути» работы. Сказать внешне об этом не хочу; хочу Вам описать подробно, как мы живем изо дня в день, как устаем, как много работаем, чтобы реально почувствовали Вы, что мои оправдания и извинения в столь долгой медлительности не увертки, а совершенно реальны» (ГБЛ, ф. 171, к. 24. ед. хр. I б.).

 

Внимание А. Белого к личности и философскому наследию Федорова прослеживается и впоследствии. В 1916—1917 гг., по возвращении в Россию, Белый сблизился с Бердяевым, который к тому времени только что издал большую статью «Религия воскрешения» — первую обстоятельную работу о Федорове, где дан критический анализ его учения и определено место и значение философа в истории русской мысли²⁷. В числе людей, с которыми Белый общался в феврале 1918 г., упоминаются и «федоровцы, биокосмисты»²⁸. В июне 1917 г. Белый читал книгу С. Н. Булгакова «Свет невечерний», в которой также уделено внимание учению Федорова²⁹. Однако, если Булгаков интерпретирует Федорова с православно-софиологической точки зрения³⁰, то на отношении Белого к Федорову сказались его антропософские воззрения и то кризисно-революционное мироощущение, к которому пришел писатель под влиянием событий мировой войны, Февральской и Октябрьской революций.

____________

²⁷ «Русская мысль», 1915, № 7, отд. II, с. 75—120. Ср.: Н. Бердяев. Пророчество Н. Ф. Федорова о войне. — «Биржевые ведомости», 1915, 15 августа, № 15027.

²⁸ Андрей Белый. Ракурс к Дневнику. — ЦГАЛИ, ф. 53, оп. 1. ед. хр. 100; цит. по: К. Н. Бугаева. Летопись жизни и творчества Андрея Белого. — ГПБ, ф. 60. ед. хр. 107, л. 97.

²⁹ Андрей Белый. Работа и чтение <1916—1918>. — ГБЛ, ф. 25, к. 31, ед. хр. 6.

³⁰ Сергей Булгаков. Свет невечерний. Созерцания и умозрения. <Сергиев Посад>, «Путь», 1917, с. 360—368. Наиболее последовательно ортодоксально-православная трактовка философии Федорова изложена в кн.: Прот. Георгий Флоровский. Пути русского богословия. Париж, 1937, с. 322—330.

 

Летом 1918 г. Белый в течение трех недель работал в Едином государственном архивном фонде. «Пошел служить в «Архив». Теперь — помощник Архивариуса; и это меня очень занимает», — сообщал Белый 10 августа 1918 г. Блоку³¹. «Я приступил к работе 3-его августа и работал до 24 августа включительно; работа моя заключалась в принятии архива Воронежской Палаты Гражданского Суда», — писал Белый в официальном отчете о проделанном труде³². Усидчивая архивная работа, которой Белый занимался с большой самоотдачей, не могла не активизировать в его сознании образ прославленного анахорета — библиотекаря, архивиста и музееведа.

____________

³¹ Александр Блок и Андрей Белый. Переписка. М., 1940, с. 336—337.

³² «Отчет о работе за август 1918 года Б. Н. Бугаева». — ГБЛ, ф. 25, к. 31, ед. хр. 3, л. 1. В ходе своей работы Белый разбирал архивные дела XVIII — нач. XIX вв. Ср.: «Краткое время служу в Русском Архиве, помощником архивиста, отказываюсь от профессуры; занимаюсь палеографией; служу у проф. Ардашева: разбираю бумаги Архива Воронежской Судебной Палаты» (Андрей Белый. Материалы к биографии. — ЦГАЛИ, ф. 53, оп. 1, ед. хр. 98). Свою архивную работу Белый охарактеризовал словами: «Я сейчас, как улитка, спрятался в свою скорлупу» (письмо к Р. В. Иванову-Разумнику от 10 августа 1918 г. — ЦГАЛИ, ф. 1782, оп. 1, ед. хр. 9).

 

В дни своей архивной службы в августе 1918 г. Андрей Белый написал рассказ «Иог», в герое которого отразились черты Федорова³³. В центре рассказа — образ Ивана Ивановича Коробкина, вынашивавшийся им многие годы. Это имя Белый дал впоследствии главному герою своего романа «Москва». «О герое романа «Москва», Иване Ивановиче Коробкине, рассказывал я Вяч. Иванову в 1909 году», — отмечал Белый в очерке о своей писательской работе³⁴. Рассказ «Иог» оказался первым, предварительным опытом реализации этого замысла.

____________

³³ Рассказ опубликован в воронежском журнале «Сирена», издававшемся Владимиром Нарбутом (1918, № 2—3, 30 декабря, стлб. 17—30). Далее ссылки на это издание приводятся в тексте с указанием номера столбца.

³⁴ «Как мы пишем». Л., 1930, с. 13. На авторском оттиске рассказа «Иог» — надпись рукой К. Н. Бугаевой: ««Иог». Зерно образа Коробкина» (ГПБ, ф. 60, ед. хр. 43, л. 109). Ср.: К. Бугаева, А. Петровский. Литературное наследство Андрея Белого. — Литературное наследство, т. 27—28, с. 606.

 

«Иван Иванович Коробкин был служащим одного из московских музеев, заведуя библиотечным отделом без малого сорок уж лет.

 

Летом, зимами, осенями и веснами появлялось бессменно в музейской передней согбенное, старое тело его; летом — в белом сквозном пиджаке с преогромнейшим зонтиком и — в калошах; зимой — в меховой порыжевшей енотовой шубе; в обтертом пальто — мозглой осенью; и весною — в крылатке» (17).

 

Этими словами начинается рассказ, и в них уже сконцентрированы характернейшие для облика Федорова черты. Он на протяжении четверти столетия заведовал каталожным отделом библиотеки Румянцевского музея, проявляя «беспримерное внешнее усердие к своему делу»³⁵. Неказистость облика героя Белого отличала и Федорова, который вел подвижнический образ жизни, довольствовался самым малым и почти все свое более чем скромное жалование раздавал нуждающимся: это был, по описанию Л. О. Пастернака, «маленький согбенный старичок с седой бородкой и усами, с жиденькими волосами на почти лысом черепе, очень бедно и странно одетый в какую-то старую женскую кофту-кацавейку; руки его были всегда засунуты в рукава, словно он ежился от холода. С зеленовато-желтого, бледно-смуглого худощавого старческого лица живо и остро пронизывал вас горящий взгляд черных запавших глаз. В нем было что-то очень странное, оригинальное, что-то от аскетических монахов, которых изображали итальянские художники»³⁶. Зорко подмеченный Пастернаком ореол значительности, экстраординарности, присущий личности Федорова, всегда подавлял внешние, поверхностные впечатления: «Все, кто его знал, мало сказать — уважали, но благоговели перед ним и не обращали внимания на его засаленный сюртук, продранные локти и иногда зимой валеные сапоги, и вообще производимое им, особенно на свежих людей, совершенно непрезентабельное впечатление»³⁷.

____________

³⁵ В. А. Кожевников. Николай Федорович Федоров, с. 4.

³⁶ Л. О. Пастернак. Записи разных лет. М., 1975, с. 143.

³⁷ Влад. Шенрок. Памяти Н. Ф. Федорова и А. Е. Викторова. — «Исторический вестник», 1904, № 2, с. 664.

 

Посетители библиотеки Коробкина «знали давно, разумеется, все» (17). Федоров был широко известен в московских ученых кругах как библиограф высочайшей квалификации, исключительная эрудиция позволяла ему давать справки практически по любой отрасли знаний. Постоянным читателям он был хорошо известен по имени и отчеству. «Кто из бывавших в 70-х и 80-х годах в читальном зале, а позднее в так называемой «каталожной» не помнит высокой, высохшей, слегка согбенной, но полной энергии фигуры этого одетого в ветхое рубище старика, — пишет ученик Федорова Кожевников, — <...> Кто из имевших с ним дело не знает, как этот внушавший сначала некоторую боязнь строгий человек оказывался добродушнейшим, услужливейшим из людей, как только замечал в посетителе библиотеки или музея серьезный и живой интерес к какой бы то ни было отрасли знания, которые все были дороги и милы этому «всеведущему»³⁸. Эти черты характера философа (на первый взгляд, строгость, за которой кроется доброта и отзывчивость) проявляются и у героя Белого: в Коробкине проступает «непререкаемость», сослуживцы ловят на себе «испытующий взгляд старика из-под синих огромных очков» (18), однако библиотекарь мог выражать и заботу об окружающих, в особенности о попавших в беду: «Моменты внимания к кому бы то ни было совпадали обычно с какой-либо крупною житейскою неудачею этого кого бы то ни было, — неудачею, о которой Иван Иваныч не мог вовсе знать в эту пору; наоборот: при счастливом стечении обстоятельств кого бы то ни было становился придирчивым он» (18). Отдельными штрихами Белый подчеркивает кругозор и эрудицию своего героя: стол его завален книгами и рукописями, в числе которых и латинский фолиант, и ряд томов «Сионского Вестника», и письма некоего «С. Г.», авторство которых между делом устанавливает Коробкин: «Гамалея» (20). Свойственный Федорову политический консерватизм присущ и герою «Иога». Коробкин — «человек старомодный», «боявшийся политической жизни; более всего он чуждался кадетов», имевшие представление о его взглядах «заявляли решительно, что Иван Иваныч Коробкин отъявленный ретроград» (23). Коробкина отличает необычайно ревностное отношение к своему делу: не один раз повторяет Белый, что он работает в музее ежедневно в течение многих лет: «было ему уже за семьдесят лет; прослужил он в музее лет сорок» (19). Указывается, что Коробкин поступил на службу вполне зрелым человеком, приехав из «Тавриды», что опять же обнаруживает аналогию с биографией Федорова, который поступил на службу в Москве в 1868 г. в возрасте сорока лет, а юность провел в Одессе и еще ряд лет в провинции³⁹. «Безупречная служба в музее» для Коробкина — своего рода миссия, выполнение важнейшего дела: «Иконография, молодой человек, есть наука!» — постоянно провозглашает Коробкин (17); «Свое дело Я знаю», — заявляет неизменно скромный библиотекарь, когда «помощник управляющего музеем усумнился однажды в целесообразности расстановки музейских предметов по плану Ивана Ивановича» (21). И Федоров работал не просто самоотверженно-подвижнически, но считал свою деятельность частью провидимого им «общего дела» и проявлял последовательную стойкость и неуступчивость в своих убеждениях. «Животворную струю вливал он и в библиотечное и библиографическое дело», так как приписывал книге воскрешающее значение; книга для Федорова — голос из хора, она ценна тем, что является частицей великого целого — «неумирающим звеном между прошедшим и настоящим»; следовательно библиография — «одно из средств противодействия гибели памятников жизни человечества», а библиографическая обработка — не «мертвое механическое пособие», а «могучее орудие восстановления, воскрешения прошлого и органического воссоединения его с настоящим и будущим»⁴⁰.

____________

³⁸ В. А. Кожевников. Николай Федорович Федоров, с. 3—4.

³⁹ А. Остромиров. Николай Федорович Федоров. 1828—1903—1928. Биография. <Харбин>, 1928, с. 5. То, что Федоров запечатлелся в сознании Белого прежде всего как старейший и ревностный музейский работник, подтверждают его слова о друге юности А. С. Петровском: «... Ныне он служит в Рум<янцевском> Музее и если оттуда не уйдет, то лет через 15 превратится в Федорова» (письмо к Р. В. Иванову-Разумнику от <20 ноября н. ст. 1915 г.>. — ЦГАЛИ, ф. 1782, оп. 1, ед. хр. 6).

⁴⁰ В. А. Кожевников. Николай Федорович Федоров, с. 6, 8.

 

Столь же большое значение придавал Федоров музею: если университеты и прочие учреждения ущербны тем, что неизбежно корпоративны, то музей предназначен для сообщения знания всем, он является во всеоружии всего знания, получает характер энциклопедический, универсальный⁴¹. Музей объединяет просветительскую, нравственно-воспитательную и проективную, активную миссию, определяющую цели человеческой деятельности. Федоров противопоставляет при этом существующие в реальности хранилища случайных вещественных коллекций идеальному представлению о грядущем всенародном, всенаучном музее, который явится условием осуществления всеобщего братского состояния. Музей — священное понятие для Федорова, ибо он есть «не собрание вещей, а собор лиц; деятельность его заключается не в накоплении мертвых вещей, а в возвращении жизни останкам отжившего»: «Музей есть выражение памяти общей для всех людей, как собора всех живущих, памяти, неотделимой от разума, воли и действия, памяти не о потере вещей, а об утрате лиц, — пишет Федоров. — Деятельность музея выражается в собирании и восстановлении, а не в хранении только»⁴². В силу этого федоровскому «музею» принадлежит важнейшая миссия в преодолении розни и исполнении «общего дела».

____________

⁴¹ Там же, с. 14.

⁴² «Философия общего дела». Статьи, мысли и письма Николая Федоровича Федорова, изданные под редакцией В. А. Кожевникова и Н. П. Петерсона Т. II. М., 1913, с. 407, 414.

 

Из этих наблюдений не вытекает, что А. Белый дал в образе Коробкина точный портрет Федорова. Чертами, свойственными этому философу, наделен представитель излюбленного Белым типа «чудака», который прослеживается в основных его романах. Тип подобного героя проанализирован В. Ф. Ходасевичем в статье «Аблеуховы — Летаевы — Коробкины» (1927)⁴³. Впервые особенности такого рода персонажа обнаруживаются у героя романа «Петербург» Аполлона Аполлоновича Аблеухова (прежде всего — в ипостаси «обывателя», а не «государственного лица»), получают развитие в образе отца юного героя романов «Котик Летаев» и «Крещеный китаец» и, наконец, самое выразительное воплощение приобретают в профессоре Иване Ивановиче Коробкине из романа «Москва». Коробкин из «Иога» — предварительный абрис этого героя. Коробкин-библиотекарь, подобно Коробкину-профессору, чужд мелочей жизни и живет высшими интересами, среди окружающих одинок и непонят, испытывает особую склонность к шуточкам и каламбурам; поведение его кажется странным и даже нелепым. Как и профессор Коробкин, совершающий грандиозное научное открытие, которое может привести к переменам в судьбах мира, Коробкин-«иог» достигает постижения жизненной истины, знаменующей «соединение человека и Духа» (29).

____________

⁴³ Владислав Ходасевич. Литературные статьи и воспоминания Нью-Йорк, 1954, с. 187—318.

 

Если детали облика Федорова и отдельные особенности его миросозерцания и жизненного поведения, несмотря на все привнесенные черты, отражены в герое рассказа Белого все же достаточно адекватно, то этого нельзя сказать о преломлении в нем самой сути философского учения Федорова. Общая схема соответствий, правда, сохраняется: как в Федорове, скромном служащем библиотеки, всем открылся мыслитель редкой оригинальности и силы, так и в библиотекаре-музееведе Коробкине перед смертью обнаруживает себя пророк, провидец. Но идеи Федорова претерпевают в сознании Белого существенную метаморфозу, растворяясь в его собственной системе ценностей. Федоровское представление об «общем деле» во всей совокупности его проективных фантазий не могло быть усвоено апокалиптическим сознанием Белого. И хотя герой Белого предпринимает опыты самосовершенствования (отсюда и название рассказа), они родственны прежде всего антропософским медитациям и предписываемой Штейнером духовной дисциплине (описано это в обычной для Белого полуиронической манере). Весь преобразовательный пафос Федорова направлен на дело воскрешения, требующее длительных исторических усилий человечества; А. Белому, напротив, близко таинство воскресения, чаяние преображенного мира, исполнения эсхатологических сроков и «сошествия Духа в сердца» (28). Для Федорова идеал достигается путем воплощения его дерзновенных проективных предначертаний, для Белого — через интуитивное постижение, откровение. И Коробкин — духовный двойник Белого, «убежденнейший <...> апокалиптик» (23) — приходит к прозрению: «Времена накопляются» (25), «надвигается: незакатно-бессрочное» (26); сквозь него говорит «стародавний седой Небожитель, Учитель»:

 

 

Прозрение Коробкина совпадает с революционными событиями в Москве, они подтверждают истинность его прорицаний. «Под открытым небом шел митинг. Говорилось о свободе; и — о возможности перевернуть жизнь по-новому; говорилося о любви и равенстве: братстве народов» (28). Рассказ вообще очень характерен для мироощущения Белого эпохи революции и первых пореволюционных лет. Кризисные процессы истории и судьбу России Белый воспринимал и в эсхатологическом смысле, революция для него — «не только величественная реальность истории, но и космическое обновление мира»⁴⁴, а Россия — «жерло, через которое бьет свет заданий грядущего человечества»⁴⁵. Апогей этих настроений Белый пережил летом 1917 г.; в письмах к Р. В. Иванову-Разумнику он с воодушевлением признавался: «мы переживаем начало мирового переворота», «Россия впервые, быть может, вступает в свою колею», «Россия инсценирует мистерию, где Советы — участники священного действа», «Россия рождает «дитя»» (2 мая 1917 г.); «тезис моей мысли: «Взыгрался младенец во чреве» ... России», «Россия, как ряд федераций, явит миру новые формы жизни вплоть до социальной. Словом, Россия хочет:

 

 

Батюшка-царь — Царь Небесный: он и будет русским царем: Невидимым» (5 мая 1917 г.)⁴⁶.

____________

⁴⁴ Т. Ю. Хмельницкая. Поэзия Андрея Белого. — В кн.: Андрей Белый. Стихотворения и поэмы. М.-Л., 1966, с. 55 («Библиотека поэта», большая серия).

⁴⁵ Андрей Белый. Священная Россия. — «Россия», 1918, 7 июня, № 1, с. 5.

⁴⁶ ЦГАЛИ, ф. 1782, оп. 1, ед. хр. 8.

 

Позднее Белому приходилось все яснее убеждаться в эфемерности своих «мистериальных» упований. В 1919 г. он уже переживает «явное разочарование в близости «революции Духа».⁴⁷. Это сказывается и в финале рассказа «Иог»: Коробкин увидел вокруг «желтые лица, налитые чёла, враждебные очи, разорванные оскалом уста» и понял: «преображение не свершится еще; будущее, приподнявшись из недр разряженной стихии, отступило» (30).⁴⁸.

____________

⁴⁷ Письмо Белого Р. В. Иванову-Разумнику от 1—3 марта 1927 г. «Cahiers du Monde russe et sovétique», vol. XV, 1974, № 1—2, p. 78.

⁴⁸ Прослеживаемая в «Иоге» дилемма между «ретроградностью» героя — и его финальным прозрением и революционным пафосом произведения в целом обнаруживает аналогию в противоречии между православно-монархическими взглядами Федорова и объективным смыслом его учения, в котором по праву подмечены «совершенно революционные элементы — активность человека, коллективизм, определяющее значение труда, хозяйственность, высокая оценка позитивной науки и техники» (Николай Бердяев. Русская идея. Основные проблемы русской мысли XIX века и начала XX века. Paris, 1971, с. 211).

 

Пафос переживания очистительной революционной бури оставался, однако, устойчивым на протяжении нескольких лет, и рассказ «Иог» с героем, впитавшим в себя федоровские черты, оказался в ряду довольно большого числа произведений Белого сходной проблематики, из которых выделяется прежде всего поэма «Христос воскрес». В 1919 г. Белый писал Блоку, что в его «Катилине» «есть то, что именно нужно сейчас: монументальность, полет, и всемирно-исторический взгляд».⁴⁹. Именно этих качеств Белый стремился достичь и в своих произведениях того времени: убеждение в том, что «новое небо восходит»⁵⁰, побуждало к фантазиям об этом новом мироустройстве («огромнейшее храме» — в прозрениях Коробкина), проецируемом уже в неопределенное будущее. Они опять же перекликаются с федоровскими утопическими проектами объединенных усилий человечества направленных к преодолению существующей розни: «будущее царство культуры нами и мыслимо, как царство творчества, где индивидуумы соединяются в коллектив для всеобщего творения бесконечных ценностей», творческий труд позволит «превратить человека в свободного гиганта».⁵¹. Устремленность к постижению идеального мироустройства обращает Белого к утопии Кампанеллы. В речи «Солнечный Град» (1920), произнесенной в Вольной философской ассоциации по поводу трехсотлетия со времени появления книги Кампанеллы, Белый утверждал: «В Солнечном Граде заложены идеалы органического коллективизма; человечество и вселенная связаны в нем; этот Град вырастает цветком из недр мира»; утопия Кампанеллы заставляет его думать о «заданиях Интернационала, как о свободном объединении, где все человечество, взявшись за руки «братски», организует всемирное братство любви; в Интернационале, который есть не только нечто междулежащее, но и нечто соединяющее, окончательно организующее, будет осуществляться интернационал искусств, интернационал наук, интернационал языков и других проявлений культуры»⁵². Фантазии о совершенном мироустройстве сопровождаются у Белого, как и у Федорова, прорицаниями о преображенном человеке, преодолевающем трагическую разобщенность земного и небесного бытия и претворяющем землю в царство вселенской гармонии. Представления Белого о жизни будущего намечены в «предисловии» к ненаписанной повести «Человек», «являющей собой хронику XXV века». Они обнаруживают параллели с центральными положениями федоровского учения — идеями религиозного и социального коллективизма, направленными на подвиг всеобщего воскрешения. «Сочетаются ныне: с любовию мудрость <...>, — пророчествует Белый. — Будут храмы Лазурного Братства стоять». В будущем мире Белого «живут звуко-люди, освобождаясь от смерти»⁵³.

____________

⁴⁹ Письмо к А. А. Блоку от 12 марта 1919 г. — Александр Блок и Андрей Белый. Переписка, с. 340.

⁵⁰ Андрей Белый. «Песнь Солнценосца», — «Скифы». Сб. 2 <СПб.>, 1918, с. 7.

⁵¹ Андрей Белый. Прыжок в царство свободы. — «Знамя», 1920, № 2 (4), май, стлб. 48.

⁵² Андрей Белый. Солнечный Град. Беседа об Интернационале 2 мая 1920 г. — ИРЛИ, ф. 79, оп. 3, ед. хр. 71, лл. 7, 5. Ср. о «Городе Солнца» Кампанеллы: AIterego < Андрей Белый>. Утопия. — «Записки мечтателей», 1921, № 2—3, с. 144.

⁵³ Андрей Белый. Человек. — «Знамя труда». Временник литературы, искусств и политики, 1918, № 1, июнь, с. 23, 24.

 

Над повестью «Человек» Белый работал в январе 1918 г.⁵⁴ В том же месяце он присутствовал на чтении одноименной поэмы Маяковского, которая произвела на него огромное впечатление. Сразу после чтения Белый заявил, что «Человек» Маяковского — поэма «могучая по глубине замысла и выполнению», «что вещью этой двинута на громадную дистанцию вся мировая литература»⁵⁵. Возможно, Белый находил аналогии между своим замыслом и вообще своими представлениями о миссии человека и центральным образом поэмы Маяковского, несущим в себе все творческие возможности, Человеком — титаническим и неумирающим. Примечательно, что и Маяковский познакомился с общими положениями учения Федорова (вероятно, в 1920 г. через художника В. Н. Чекрыгина, ставшего тогда убежденным «федоровцем»)⁵⁶, и его представления о «философии общего дела» (отразились в утопической поэме «Пятый Интернационал» и в финале поэмы «Про это» — там, где проводится «мастерская человечьих воскрешений».⁵⁷.

____________

⁵⁴ Андрей Белый. Работа и чтение. — ГБЛ, ф. 25, к. 31, ед. хр. 6.

⁵⁵ Интервью Д. Д. Бурлюка. Цит. в кн.: В. Катанян. Маяковский. Литературная хроника. М., 1956, с. 100. В «Охранной грамоте» Б. Л. Пастернак дал выразительный портрет Белого на этом чтении: «Возможно, что Маяковского он видел и слышал впервые. Он слушал как завороженный, ничем не выдавая своего восторга, но тем громче говорило его лицо. Оно неслось навстречу читавшему, удивляясь и благодаря» (Борис Пастернак. Охранная грамота. Л., 1931, с. 116).

⁵⁶ Н. Xарджиев. Маяковский и Хлебников. — В кн.: Н. Xарджиев, В. Тренин. Поэтическая культура Маяковского. М., 1970, с. 120. Об интересе Чекрыгина к Федорову см.: Василий Николаевич Чекрыгин (1897—1922). Рисунки. М., 1969, с. <V>, <IX>.

⁵⁷ Владимир Маяковский. Поли. собр. соч. в 13 тт. Т. 4. М., 1957, с. 181—184. Возможно, в этой связи уместно напомнить и об утопических проектах Хлебникова — «Лебедия будущего», «Радио будущего» и др. (Собрание произведений Велимира Хлебникова. Т. IV. Л., <1932>, с. 287—295).

 

Излишне говорить, насколько важное место занимала в исканиях Белого философская мысль. Иные философские построения входили в его сознание настолько властно, что определяли на какое-то время все его жизненное поведение: таковым, скажем, было юношеское восприятие Соловьева и Ницше в «эпоху зорь» и «аргонавтического» мифотворчества, позднее — воздействие Штейнера. Федорова нельзя отнести к числу таких мыслителей — «инспираторов», но, тем не менее, существенно, каким образом модифицировались у Белого федоровские идеи, как они подкрепляли главенствующие для него представления. Рассмотрение отношения Андрея Белого к наследию Федорова наталкивает на мысль о целесообразности шире рассмотреть преломление идей этого философа в русской культуре XX в. Разыскания в этой области могут привести к неожиданным и интересным результатам⁵⁸.

____________

⁵⁸ Укажем хотя бы на усиленное внимание к Федорову у ряда советских писателей, сформировавшихся в 20-е годы. К философии Федорова проявляли интерес Вс. Иванов (см.: Вяч. Вс. Иванов. Пространством и временем полный. — В кн.: Всеволод Иванов — писатель и человек. Воспоминания современников. Изд. 2. М., 1975, с. 349) и Андрей Платонов, понимавший революцию и «как осуществление мыслей Федорова об «общем деле» человечества, как возможность достижения человеком полного соединения с историей и природой, как начало ликвидации пропасти между мыслью и делом» (Михаил Геллер. Об Андрее Платонове. — В кн.: Андрей Платонов. Чевенгур. Paris, YMCA-Press, 1972, с. 17). Философское учение Федорова было в сфере внимания М. Горького. «Интереснейший старик. Мне у него ценна и близка проповедь «активного» отношения к жизни», — писал Горький о Федорове 17 октября 1926 г. М. М. Пришвину (Литературное наследство. Т. 70. Горький и советские писатели. Неизданная переписка. М., 1963, с. 335). Философии Федорова Горький касается и в «Жизни Клима Самгина». [М. Горький. Полн. собр. соч. Художественные произведения в 25 тт. Т. 22. М., 1974, с. 123, 147—148; т. 24 (1975), с. 78, 107; т. 25 (1976), с. 243—244]. Касаясь обстоятельств своей работы над биографией Федорова, А. Остромиров писал: «...инициатива ее написания принадлежит М. Горькому в годы близости его с редакцией журнала «Эпопея»» (А. Остромиров. Николай Федорович Федоров и современность, вып. 4, с. <III>). «Эпопея» выходила в 1922—23 гг. под редакцией Андрея Белого в Берлине — в период его постоянного общения с Горьким. Работа Остромирова не была там напечатана, вероятно, из-за возвращения Белого на родину и закрытия журнала.