Сказка А. С. Пушкина «О попе и о работнике его Балде»: интерпретации и иллюстрации

Рисунок Пушкина к рукописи «Сказки о попе и работнике его Балде»

Балда Бѣсенокъ Попъ талаконный лобъ Старый бѣсъ

Рисунки эти находятся на л. 452 сшитой жандармами тетради № 2376 Б.

Сказка эта датирована самим Пушкиным 13 сентября 1831 г. Конечно, и рисунки к ней надо датировать сентябрем 1831 г., когда Пушкин с молодой женой высиживал в Царском Селе холерный карантин.

Источник: feb-web.ru

 

 

 

 

 

 

 

Не помню точно, сколько мне было лет, когда я впервые прочитал сказку Пушкина о попе и работнике его Балде. Примерно между 10 и 12 годами. Помню, что наказание попу мне показалось заслуженным именно в силу того, что это служитель церкви — поставщик опиума для народа, зло во плоти, именно так нам описывали их в советской школе. Поп в сказке намеревался, как это принято у священнослужителей, нажиться на простом крестьянине, он решил, что нашел и обманул простака, как вдруг оказалось, что простак вовсе не глуп и сам подстроил ловушку попу. То есть в моей детской интерпретации Балда ловил попа на живца: как пчелы летят на мед, так поп не мог устоять против бесплатной эксплуатации трудящегося. А поймав, Балда совместил роли судьи и палача в одном лице. Балда — это такой классический русский супергерой, с виду дурак, а на самом деле умный, хитрый, сильный и справедливый.

 

Второй раз я столкнулся со сказкой, когда был намного старше, лет 20-ти. У меня уже не было представления о попе как олицетворении зла, более того, я понимал, что его не могло быть у Пушкина. В этот раз я подивился жестокости Балды. Сам предложил поработать без денег, и сам же наказал — лишил попа разума, что наверное даже хуже смерти. В этой интерпретации Балда — жестокий маньяк, который не пожалел своего труда и времени (Балда работал на попа год за еду), чтобы заполучить возможность легально покалечить жертву. Да, жертва тоже не ангел, но наказывать жадность смертью — это как использовать гильотину как средство от всех болезней.

 

Сейчас я перечитал сказку в 3-й раз. И увидел, что она сложнее моих прошлых объяснений. Я ужал сказку всего до нескольких элементов: жадный поп, неумолимый Балда и жестокое наказание. Но это далеко не всё. По пути я потерял несколько важных элементов сказки и поэтому не понял ее:

 

Этих двух пунктов достаточно, чтобы сделать нужные выводы. Возможно я бы до них додумался сам, возможно нет, поскольку решил сначала посмотреть историографию сказки (прямо скажем, весьма невеликую) и быстро попал на статью фольклориста Евгения Михайловича Неёлова, в которой все выводы разложены по полочкам*.

____________

* См. ниже полный текст статьи: Неёлов Е. М. Сказка А. Пушкина «О попе и о работнике его Балде» // Проблемы исторической поэтики. — 2014. — № 12. — С. 124—135.

 

Как следует из исследования Е. М. Неёлова, Балда — это богатырь-инквизитор, прибывший расследовать и наказать виновных в деле о сношении священника с нечистым. Наказание включает лишение языка — ибо не следует сатанисту проповедовать в церкви да и вообще общаться с православными, и лишение разума адской твари, чтобы не вредила более православным.

 

 

Осталось только понять, зачем нужен был самый первый щелк, когда поп прыгнул до потолка? Возможный ответ дан на рисунке:

 

 

Иллюстрация из издания: Сказка о попе и о его работнике Балде / сочинение А. С. Пушкина. — [Ленинград] : Государственное изд-во, [1926]

 

 

Если предположение художника верно, то первым щелком Балда сшиб с попа наперсный крест, обычно носимый на груди (на персях). Наперсный крест — это атрибут священника, его носят поверх подрясника, рясы или облачения. Ношение священником наперсного креста не отменяет ношения им креста нательного. Это — два разных предмета, не заменяющих друг друга: нательный крест является обязательной принадлежностью православного христианина в Русской православной церкви. Наперсный крест возлагают на священника при его рукоположении (посвящении в сан). Снятием наперсного креста после первого щелка Балда лишает попа сана священника. Был «поп» — стал «старик».

 

* * *

 

В основу литературной сказки о попе и работнике его Балде Пушкин положил реальную русскую народную сказку, которую сам же и записал* в Михайловском в 1824 году. В исходнике мы встретим большее число испытаний, а также преждевременную смерть попадьи, которую поп случайно утопил вместо Балды. Но, что самое интересное, оригинальная сказка имеет продолжение. Во втором эпизоде богатырь-инквизитор Балда занимается экзорцизмом — изгоняет беса из царской дочери. И делает это он весьма изощренно — заключая стручок беса в хитроумный капкан. А отвлекает Балда внимание беса, играя с ним в щелчки. «Щелк», «щелчок», таким образом, — уникальный богатырский спецприем Балды, присутствующий в обоих эпизодах народной сказки.

____________

* Ниже мы приводим полный текст записанной Пушкиным сказки по 10-томному ПСС Пушкина (Том 3, Издательство Академии наук СССР, 1950).

 

 

Из сборника сказок 1940 года издания. Художник неизвестен. Источник: rusneb.ru

 

---

---

---

 

 

 

 

доктор филологических наук, профессор кафедры русской литературы и журналистики, Петрозаводский государственный университет

(Петрозаводск, Российская Федерация)

 

_____________

* Статья подготовлена в рамках реализации комплекса мероприятий Программы стратегического развития ПетрГУ на 2012—2016 гг. Статья в формате pdf

 

 

Аннотация. «Сказка о попе и о работнике его Балде» кажется на первый взгляд самой простой из всех пушкинских сказок. Однако это особая простота, простота сложности. В сказке существуют разные, не всегда сразу заметные, уровни содержания. Традиционная трактовка рассматривала «Сказку о Балде» как острую социально-политическую сатиру, другой подход связан с особенностями поэтики фольклорной сказки и её литературной трансформации, связанной с трудностями совмещения фольклорно-сказочной функции персонажа и характера литературно-сказочного героя. Оба эти подхода вызывают ряд вопросов, главный из которых — за что всё-таки наказали попа?

 

Третья интерпретация, рассматривающая пушкинскую сказку в христианском контексте, позволяет ответить на эти вопросы, позволяет раскрыть глубинные коннотации пушкинского замысла, давая возможность по-новому, прокомментировать строки, обычно пропускаемые исследователями, акцентирующими внимание только на поверхностных смысловых уровнях текста.

 

Ключевые слова: фольклорная сказка, литературная сказка, священник, Балда, бес.

 

 

Размышляя над художественной природой сказочного мира, созданного А. Пушкиным, В. Непомнящий заметил: «Сказки Пушкина — тайна, особенно для того, кто берётся их анализировать. Они ошеломляют сочетанием бесшабашного, азартного простодушия, классической строгости и глубокой, почти скорбной, серьёзности и ускользают, как ускользает горизонт. Их дразнящая простота повергает порой в отчаяние» [7, 3]. Единственным исключением, на первый взгляд, является «Сказка о попе и о работнике его Балде», которая никуда не «ускользает», ибо в ней всё «ясно». Жадный поп, встретивший на свою беду Балду, получил по заслугам. «Ясность содержания» сказки связана с тем, что она читается как сатира, точнее, как социальная сатира. М. Азадовский в своё время сочувственно цитировал слова М. Горького о том, что в своих сказках «насмешливое, отрицательное отношение народа к попам и царям Пушкин не скрыл, не затушевал, а, напротив, оттенил ещё более резко», — и подчёркивал: «В этом сущность художественного метода сказок» [1, 54]. Сказку же о Балде М. Азадовский называл «социально-острой, сатирической» [1, 58]. Эта точка зрения, подкреплённая авторитетом М. Горького и М. Азадовского, в советское время стала общераспространённой. В 1959 году в интересной, глубокой монографии, в известном смысле подводящей итоги изучения народной сказки в творчестве русских писателей первой половины XIX века, в полном соответствии с устоявшимся мнением, И. Лупанова писала: «„Сказка о попе и о работнике его Балде...“ сразу же обращает на себя внимание социальным характером самого конфликта, положенного в её основу. <...> Объект сатирического осмеяния этих (народных, бытовых. — Е. Н.) сказок — жадный, корыстолюбивый поп-эксплуататор, все помыслы которого направлены на то, чтоб как можно дешевле заплатить за рабочую силу и как можно больше из неё выжать. Именно таков „поп-толоконный лоб“ у Пушкина. Ему нужен работник, который был бы одновременно „повар, конюх и плотник“ и обошёлся вместе с тем как можно дешевле» [2, 159—160].

 

Примечательно, что именно из такого сатирически-социального «ясного» смысла «Сказки о Балде» исходят и противники пушкинского сюжета (особенно в церковной среде), существующие и сегодня. И. Лупанова цитирует статью священника К. Д. Думитракова «Сказки и нравственно-воспитательное их значение», опубликованную в 1873 году в «Руководстве для сельских пастырей»: «...пресловутая сказка знаменитого Пушкина <.> не только не учит ничему доброму, но даже не пленяет нас своим содержанием» и считает слова священника подтверждением остро-сатирического смысла пушкинского текста [2, 164].

 

Современные исследователи в меньшей степени говорят о сатирическом смысле сказки, но указывают на её театральность [4, 179—180], «весёлость», «юмор» [8, 243]. В. Сдобнов называет демонологию «Сказки о попе и о работнике его Балде» «шутливой» [11, 238].

 

Современный писатель замечает: «А большинство представлений о некой религиозной дремучести является общественным мифом, использующим в качестве персонажа этакого гротескного (подчёркнуто мной. — Е. Н.) попа типа героя пушкинской сказки о попе и о работнике его Балде»¹. В этом, конечно же, есть свой резон. Такое восприятие составляет самый первый, лежащий на поверхности, видимый, так сказать, невооружённым взглядом уровень содержания сказки Пушкина. Именно этот уровень делает содержание безусловно «ясным».

____________

¹ Злотников Р. Царь Фёдор. Орёл взмывает ввысь. М.: Альфа-Книга, 2010. С. 234.

 

Мы разделяем мнение В. Непомнящего: «До последнего времени изучение пушкинских сказок сводилось к узкоспециальным фольклористическим аспектам (источники, язык, стиль и пр.); в этом своеобразно и невольно отражалась традиция недооценки серьёзного и самостоятельного значения этой сферы пушкинского творчества <необходимо. — Е. Н.> рассмотреть сказку как непосредственно опирающуюся на фольклор неотъемлемую и важнейшую часть художественного мира Пушкина» [8, 188].

 

В своё время В. Розанов справедливо сказал: «Пушкин — это покой, ясность и уравновешенность» [10, 372]. Однако «ясность» Розанова не только не отменяет слова В. Непомнящего, которые я цитировал в начале статьи, но прямо противоречит плоской, однозначной, без усилий сразу «понятной» якобы «ясности» пушкинской сказки. «Ясность» Пушкина у Розанова не означает простоту (которая хуже воровства), она измеряется глубиной погружения в пучины художественного мира поэта, пучины, вода в которых столь прозрачна, что поверхностный читатель порой и не замечает их глубины, наивно считая, что дно совсем рядом. Такое восприятие сказочного смысла не противоречит вышесказанному, тем более не снимает его интерпретацию как остросатирическую.

 

Второй, более глубокий, нежели «ясный» первый, уровень смысла пушкинской сказки становится заметным тогда, когда мы начинаем читать сказку Пушкина именно как сказку, то есть воспринимать сказочную «ложь» (а не «намёки») «всерьёз» и не присваивать событиям аллегорического или иного иносказательного значения, порой весьма произвольного и субъективного (при этом, как знают специалисты, исчезает сама фантастика), а рассматриваем сами эти сказочные события, ничего не пропуская и не добавляя.

 

И тогда возникают вопросы. Почему «преступление» попа и его «наказание» так несоразмерны? В самом деле:

 

 

Причём поп хотел поискать подешевле, но разве это преступление? А что, читатель, придя на базар, непременно хочет купить подороже? И вот за это при «помощи» Балды поп теряет разум. Это страшное наказание в мире Пушкина, порой оно хуже смерти: стоит вспомнить его стихотворение «Не дай мне Бог сойти с ума», звучащее то ли как языческое заклинание, то ли как молитва.

 

«Неужели вас не коробит жестокость этого (сказочного. — Е. Н.) весёлого финала?» — спрашивал у читателей ещё в 1972 году В. Непомнящий, повторяя этот вопрос в монографии «Поэзия и судьба» [8, 214] и сам же отвечал на него: «Нет, веселье не безоблачно и попа жалко. И наказание кажется неоправданно жестоким» [6, 148].

 

Это тем более так, потому что в финале поп предстаёт в виде не священника, а просто старого человека:

 

 

«Поп» стал «стариком». Это выглядит странным, даже с педагогической точки зрения, которая всегда ищет в сказках прямо выраженную мораль и исходит из теории подражания, по которой читатель стремится стать таким, как герой, подражать ему. Представьте себе картину: молодой, сильный («работает за семерых»), с хорошим аппетитом («ест за троих»), весёлый парень бьёт старика, безнадёжно калеча его. Этому надо «подражать»? А мы думаем, почему молодёжь часто не уважает старость, не уступает старикам место в автобусе? Кто виноват? Ну, конечно же, Пушкин! Он научил.

 

А если говорить серьёзно, то дело, по всей видимости, заключается в следующем. Как давно известно в фольклористике, в народной сказке нет характеров героев, но зато решающее значение имеют их функции. В. Пропп писал: «Под функцией понимается поступок действующего лица, определённый с точки зрения его значимости для хода действия. <...> Постоянными устойчивыми элементами сказки служат функции действующих лиц, независимо от того, кем и как они выполняются. Они отражают основные составные части сказки» [9, 25].

 

Однако если в фольклорной сказке герой — это функция, то в сказке литературной герой — всегда характер, более или менее разработанный (иногда данный, так сказать, пунктиром), но всегда присутствующий. И главная задача писателя, создающего сказку на основе фольклорной сюжетики и образности (а «Сказка о попе и о работнике его Балде» именно такова), состоит в том, чтобы органично, естественно совместить фольклорную функцию и литературный характер. По мысли В. Непомнящего, А. Пушкин пытался соединить дух фольклора и живой, несказочный характер (пусть и обозначенный не сразу заметным пунктиром). «Это-то и „подвело“ его. Оживив попа, превратив сказочный тип, абстрактную схему в реального человека, он в то же время оставил в силе канон — страшный приговор народной сказки попу как типу „хозяина“ и получилось неразрешимое противоречие двух мировосприятий, двух творческих методов» [6, 150].

 

С этим трудно не согласиться. Действительно, поп в народной сказке — не живой человек, а сама жадность, и её уничтожение можно только приветствовать, а у А. Пушкина поп, пусть и жадный, но живой человек, которого не грех и пожалеть.

 

На этом можно было бы поставить точку, если бы не одно обстоятельство. Характеристика второго уровня смысла сказки приводит к выводу, что в ней существует «неразрешимое противоречие» творческих методов, которое и подводит А. Пушкина (мастерство же поэта оказалось в умении так «замаскировать» противоречие, что обычный читатель, не филолог, и не замечает его). Однако сути дела это не меняет. Получается, что А. Пушкин не смог полностью решить задачу совмещения фольклорной функции и литературного характера. И если это так, то «Сказка о попе и о работнике его Балде» — просто неудачная сказка. Этому решительно противоречит и наше нравственное чувство, и всенародная известность (и популярность) сказки. Вообще, говорить об А. Пушкине в категориях «не сумел», «не получилось», «не удалось» глубоко ошибочно. Пушкин мог всё.

 

В чём же дело? Ответ даёт третий план смысла сказки, проступающий (пусть и не всегда отчётливо) за первыми двумя.

 

Вспомним снова начало сказки:

 

 

В. Непомнящий так комментирует эту сцену: «В результате перед нами вовсе не только „отрицательный“ персонаж, однозначно полярный „положительному“. Получился действительно глуповатый, действительно прижимистый, но какой-то уж очень по-русски безоглядный и в чём-то даже трогательный „эксплуататор“. Он сам есть мужик, как и Балда, с той лишь разницей, что у него есть должность; оба они шатаются сейчас без дела и без определённого намерения, оба стремятся одурачить друг друга...» [6, 197].

 

Эту трактовку В. Непомнящего можно оспорить. Во-первых, поп и Балда вовсе не стремятся «одурачить друг друга»: они заключают соглашение, условия которого ими выполняются; во-вторых, поп не есть мужик, такой же, как и Балда: сказать о священнике, что «у него есть должность», значит свести его деятельность к чиновничьей; в том-то и дело, что поп — не мужик, он служит (в отличие от мужика) не бытовым, а бытийным силам. Наконец, в-третьих, герои вовсе не «шатаются без дела и без определённого намерения»: поп ищет работника «не слишком дорогого». Обратите внимание: поп помнит, что работник стоит дорого и озабочен он лишь тем, чтобы не было «слишком». Получается, что (по крайней мере, в начальной сцене) поп вовсе не жадный, и его наказывают, следовательно, вообще без вины. За что же? Ответ, пусть «гипотетический», последует чуть позднее.

 

Что же касается Балды, то он приходит на базар, как можно полагать, тоже не просто так. Пушкинская сказка строится на основе народной бытовой сказки, но причина появления Балды отсылает читателя к сказке волшебной. А волшебно-сказочный мир, вопреки мнению многих фольклористов, это мир без выбора [5]. Поэтому не герой выбирает свою Судьбу-Дорогу, а наоборот, именно Дорога-Судьба выбирает героя (часто Ивана-дурака, то есть почти Балду) и ведёт его. Поэтому «идти куда глаза глядят», «идти, не зная куда» в волшебной сказке означает идти прямо к цели, идти туда, где находится смысл жизни героя, его призвание, место, где герой совершает свой главный сказочный подвиг.

 

Путь «куда глаза глядят» приводит Балду на базар к попу. Поэтому не случайно Балда заговаривает с попом первым, чтобы обратить на себя его внимание. Поп ему охотно отвечает, и их диалог носит ласково-фамильярный характер, в нём нет и следа социального антагонизма (в этом В. Непомнящий прав), но это и не разговор двух мужиков, не случайно Балда обращается к попу «батька», сразу же выделяя главное.

 

Итак, в первой сцене на базаре поп сразу же манифестируется как священник и ищет он себе работника особого — повара, конюха и плотника — всех в одном лице. Это выглядит довольно странным, ведь повара и конюха объединяет лишь то, что оба они, как сказал бы М. Бахтин, обслуживают «телесный низ», но кто из нормальных людей желал бы, чтобы у него поваром работал конюх? Какой (и из чего) обед он приготовит: в компании «повара» и «конюха» резко снижается и обладающая (в отличие от двух первых) светлыми значениями фигура плотника, точнее, как бы подавляется ими. Возникает некий, пока неясный, инфернальный (во всяком случае не вполне человеческий) оттенок в образе попа.

 

Получается, что Балда целенаправленно идёт именно к попу (которого в первой сцене трудно обвинить в жадности, но желания которого также трудно назвать человеческими и приличествующими священнику) и делает ему предложение, от которого, говоря современным языком, попу трудно (даже невозможно) отказаться: служить попу «усердно и очень исправно» всего за три щелчка по лбу.

 

Возникает вопрос: почему Балда согласен потерять целый год, оставить все свои другие дела и занятия, служа попу? Неужели лишь для того, чтобы наказать попа за жадность, которой у него в первой сцене просто-напросто нет? Ведь Балда делает всё от него зависящее, чтобы непременно оказаться у попа в услужении. Более того, он легко и непринуждённо входит в попову семью:

 

 

Кого ребёнок считает своим отцом? Почему поповна печалится лишь о Балде?

 

Жизнь в услужении у попа, к которой так стремился Балда, оказывается необходима, чтобы раскрыть страшную тайну попа. Поп откуда-то (откуда?) знает, что «Щелк щелку ведь рознь» и поэтому панически боится, казалось бы лёгкой и пустяковой расплаты. И Балда, и поп знают нечто, что прямо не сказано в тексте. Поп, по совету попадьи:

 

 

даёт Балде задание, которое обычному человеку (а мы уже убедились, что Балда таким не является) действительно не выполнить:

 

 

Далее следует комическая сцена обмана бесёнка и получения оброка. О комическом, даже балаганном, характере этой сцены говорят многие, пишущие о сказке А. Пушкина, подчёркивая её близость к русскому фольклору, в котором имеется образ смешного, глупого чёрта, мало связанный с христианскими представлениями о нём. Однако у А. Пушкина рядом с комическим соседствует и серьёзное. В фольклористике давно (особенно после работ Д. Н. Медриша) известно, что даже простая цитата из фольклорного текста в литературном произведении всегда меняет свой первоначальный фольклорный смысл. Так и происходит в «Сказке о попе и о работнике его Балде». Комические фольклорные сказочные черты, оставаясь таковыми в пушкинской сказке, обнаруживают свою тоже фольклорную, но уже серьёзную, праоснову. Как отмечал в своё время С. Максимов, одно из излюбленных мест обитания чертей в земном мире — это болото. «Болотные чёрты живут семьями, имеют жён. Плодятся и множатся, сохраняя свой род на бесконечные времена. С их детьми, бойкими и шустрыми чертенятами (хохликами), такими же чёрными (в отличие от немецких красненьких), мохнатыми и в шерсти, с двумя острыми рогами на макушке головы и длинным хвостом, не только встречались деревенские русские люди, но и входили с ними в разнообразные сношения. Образчики и доказательства тому в достаточном количестве разбросаны в народных сказках и, между прочим, в известной всем пушкинской сказке о работнике Балде» [3, 8].

 

Такого рода черти имеют прямое отношение к христианским представлениям (в духе «народного христианства»), они — враги рода человеческого. Именно от таких врагов требует оброк поп. На первый взгляд, кажется, что это («Лучшего б не надобно дохода») лишний раз подтверждает жадность попа. Но так было бы, если на месте попа был бы другой персонаж (какой-нибудь, скажем, купец-остолоп), хотя и его связь с чертями не красила бы. Но от чертей требует оброк именно священник. Да, конечно, в древнерусской традиции, в «Киево-Печерском патерике» или в «Путешествии архиепископа Иоанна на бесе в Иерусалим», бесы могут служить святому, но это всегда кратковременный момент защиты в борьбе с бесами и их искушениями. Связь же пушкинского попа с чертями носит длительный («до самой смерти») характер (у них накопились «недоимки за три года») и не имеет отношения к борьбе с бесами. Ведь тот, кто платит оброк («крестьянин») находится в зависимости от хозяина («помещик», «государственная казна»). Выходит, что поп — главный у тех, кто платит ему оброк (как «помещик» у «крестьян»). Следовательно, пушкинский поп, гипотетически рассуждая, главный у чертей. Так кто же он есть? Получается, что поп оказывается, по сути дела, предателем священнического долга, дела, которому он должен служить. И вот это — его настоящая вина, именно за это он должен быть наказан. И наказание, при такой интерпретации текста, полностью соответствует преступлению.

 

Опять-таки, гипотетически рассуждая, получается, что некие высшие (но безусловно христианские) силы посылают Балду «расследовать» преступление попа, раскрыть его тайну, делегировав Балде право судить и наказывать. Не случайно образ Балды по ходу действия укрупняется, как и расширяется место этого действия: «базар» → «подворье попа» → «море». Последний локус придаёт свершающемуся поистине мировой характер. Так же и с Балдой: за обликом деревенского дурачка проступают черты героя волшебной сказки, а в финальных сценах — даже богатыря:

 

 

Так сделать способен только богатырь.

 

В финале сказки (последний раз) А. Пушкин, как мы помним, называет попа стариком. Называет потому, что поп отринул священничество, стал просто человеком, старым и слабым.

 

 

«Дешевизна» — это не материальные ценности (вернее, не только), это прежде всего то, чем бесы могут соблазнить человека.

 

За предельно «простым» и «ясным» первым уровнем смысла пушкинской сказки проступают (с разной степенью отчётливости) другие, уже далеко не простые, уровни смысла, в которые, как и в других произведениях поэта, можно углубляться бесконечно.

 

 

 

 

1. Азадовский М. Литература и фольклор. Л.: Гослитиздат, 1938. 296 с.

2. Лупанова И. Русская народная сказка в творчестве писателей первой половины XIX века. Петрозаводск: Госиздат Карел. АССР, 1959. 504 с.

3. Максимов С. Нечистая, неведомая и крестная сила. СПб.: Полисет, 1994. 443 с.

4. Медриш Д. Н. Путешествие в Лукоморье. Сказки Пушкина и народная культура. Волгоград: Перемена, 1992. 144 с.

5. Неёлов Е. М. Сказка. Фантастика. Современность (Глава 4 «Мир без выбора»). Петрозаводск: Карелия, 1987. 124 с.

6 Непомнящий В. Заметки о сказках Пушкина // Вопросы литературы. 1972. №3. С. 124—151.

7. Непомнящий В. О сказках Пушкина // Детская литература. 1966. № 7.

8. Непомнящий В. Поэзия и судьба. М.: Сов. писатель, 1987. 446 с.

9. Пропп В. Я. Морфология сказки. М.: Наука, 1969. 168 с.

10. Розанов В. Сочинения. М.: Васильевский остров, 1990. 574 с.

11. Сдобное В. Русская литературная демонология. Тверь: ТверГУ, 2002. 315 с.

 

 

 

Evgeniy Mikhaylovich Neyolov

Ph.D., Professor of Petrozavodsk State University (Petrozavodsk, Russian Federation)

 

THE TALE OF A. PUSHKIN OF THE PRIEST AND HIS WORKER BALDA

 

Abstract. The Tale of the Priest and his Worker Balda seems as the most simple of all Pushkin’s fairy tales. However, this is a very specific simplicity, which can be called ‘the simplicity of complexity’. The story contains different levels, which are not apparent immediately. Traditionally, The Tale of Balda has been interpreted as an acute socio-political satire; another approach is connected with the peculiarities of folk tales poetics and their literary transformation, determined by the difficulties of combining the folk fairy-tale function of the character and the nature of the literary tale hero. Both of these approaches raise a number of questions, the main of which is what was the Priest punished for, after all. The third interpretation, which is presented in the second part of the article and considers Pushkin’s fairy tale in the Christian context, allows to reveal the deeper connotations of Pushkin's entention, giving the opportunity for a fresh, comment parts of the text, usually overlooked by researchers, focuses only on the “superficial layer“ of meaning of the text.

 

Keywords: Folk tale, a literary tale, the priest, the Balda, the devil.

 

---

---

---

 

 

А. С. Пушкин. Полное собрание сочинений в десяти томах : Том III / Академия наук СССР, Институт русской литературы (Пушкинский дом). — Москва ; Ленинград : Издательство Академии наук СССР, 1950. — С. 460—461, 529—530.

 

 

 

Пушкин собрал и записал много песен и сказок, из которых не всё дошло до нас. Записыванием произведений народного творчества он занимался главным образом в Михайловском за годы 1824—1826. <...>

 

Записи сказок сделаны, повидимому, со слов Арины Родионовны в конце 1824 года. Из них записями 1, 3 и 7 Пушкин воспользовался для собственных сказок (О царе Салтане, о Балде и о Мертвой царевне). <...>

 

 

 

Поп поехал искать работника. Навстречу ему Балда. Соглашается Балда идти ему в работники, платы требует только три щелка в лоб попу. Поп радехонек, попадья говорит: «Каков будет щелк». Балда дюж и работящ, но срок уж близок, а поп начинает беспокоиться. Жена советует отослать Балду в лес к медведю, будто бы за коровой. Балда идет и приводит медведя в хлев. Поп посылает Балду с чертей оброк сбирать. Балда берет пеньку, смолу да дубину, садится у реки, ударил дубиною в воду, и в воде охнуло. «Кого я там зашиб? старого али малого?» И вылез старый.— «Что тебе надо?» — «Оброк собираю». — «А вот внука я к тебе пришлю с переговорами». Сидит Балда да веревки плетет да смотрит. Бесенок выскочил. «Что ты, Балда?» — «Да вот стану море морщить, да вас чертей корчить». — Бесенок перепугался. «Тот заплатит попу оброк, кто вот эту лошадь не обнесет три раза вокруг моря». Бесенок не мог. Балда сел верхом и объехал. «Ах, дедушка! он не только что в охапку, а то между ног обнес лошадь вокруг». — Новая выдумка: «Кто прежде обежит около моря?» — «Куда тебе со мной, бесенок? да мой меньшой брат обгонит тебя, не только что я». — «А где-то меньшой брат?» — У Балды были в мешке два зайца. Он одного пустил, бесенок запыхавшись обежал, а Балда гладит уже другого, приговаривая: «Устал ты, бедненький братец, три раза обежал около моря». — Бесенок в отчаяньи. Третий способ — дед дает ему трость — «Кто выше бросит?» Балда ждет облака, чтоб зашвырнуть ее туда и проч. Принимает оброк в бездонную шапку. Поп, видя Балду, бежит — и берет его в мешке, вместо сухарей — утопляет ночью попадью, вместо его — и проч.

 

Балда у царя. Дочь одержима бесом. Балда под страхом виселицы берется вылечить царевну. С нею ночует — берет с собою орехи железные и старые карты да молоток — знакомого бесенка заставляет грызть железные орехи, играет с ним в щелчки и бьет бесенка молотком. На другую ночь то же. На третью делает куколку на пружинах, у которой рот открывается. «Что такое, Балда?» — Пить хочет — всунь ему стручок-то свой, свою дудочку в рот. Бесенок пойман и высечен и проч.

 

---

---

---

 

 

М. Азадовский. Сказки Арины Родионовны // Литература и фольклор : Очерки и этюды / М. Азадовский. — Ленинград : Государственное издательство „Художественная литература“, 1938. — С. 275, 282—284.

 

 

<...> Ряд текстов, записанных Пушкиным, носит на себе отчетливую печать женской манеры рассказывания. Позволю себе обратить внимание на несколько нескромный эпизод в записи сказки о Балде: „На третью [ночь] делает куколку на пружинах, у которой рот открывается“. „Что такое Балда?“ — „Пить хочет — всунь ему стручок-то свой, свою дудочку в рот“. „Бесенок пойман и высечен“ и т. д. Обычно такого рода эпизоды передаются в более откровенных и грубых выражениях, — но в сказках, рассказанных женщинами, они почти всегда смягчены. Так и в данном случае, — и это обстоятельство позволяет связывать этот текст именно со сказочницей, а не сказочником, и тем самым укрепляет гипотезу о принадлежности этих сказок Арине Родионовне. <...>

 

Третья запись послужила источником сказки Пушкина о Балде. Существующие указатели сказочных сюжетов не дают в своем перечне единого сюжета, но разбивают его на ряд дробных и мелких, чем в сущности нарушается типичная для русских сказок цельность сюжета о батраке на службе у попа; сюжеты эти таковы (их вернее было бы назвать, следуя терминологии Веселовского, мотивами): проявление силы (По „Указателю“ Андреева, № 650 а); уговор не сердиться (там же, № 1000); угроза морщить озеро или море веревкой (там же, № 1045); состязание с чортом: кто понесет лошадь (там же, № 1082); бег вперегонки: младший брат — заяц (там же, № 1072); кто дальше бросит дубинку: угроза бросить за облако (там же, № 1063); бездонная шляпа, в которую насыпают оброк (там же, № 1130); бегство от работника (там же, № 1132); железный человек и чорт: батрак (или солдат) бьет чорта с помощью железного человека (там же, № 1162). Примеры таких сказок довольно многочисленны: они находятся в сборниках Афанасьева (№№ 87, 88, 89, 90), Ончукова (№№ 32, 34, 42, 66, 103, 123, 298), Худякова (I, № 27; III, № 93), Садовникова (№№ 26, 31), Соколовых (№ 86). Полнее всего этот сюжет разработан у Афанасьева (№№ 88—89), кроме того великолепный текст сохранился в рукописи „Заветных сказок“ под заглавием „Поп — толоконный лоб“. Несомненно, это прозвище попа было в сказке Арины Родионовны, хотя в записи Пушкина оно не сохранилось, но за это говорит наличие его в пушкинской сказке, вообще очень близко передающей текст записи.¹ Пушкин только отбросил последнюю часть, как не связанную органически с данным сюжетом. Впрочем, подобное сочетание иногда встречается в русских сказках: например, у Садовникова „Шарыпа“ (№ 26), где удалый попов работник освобождает от чорта царскую дочь. Но в этой сказке нет сурового наказания попа.

____________

¹ Говорить о возможной зависимости сказки от текста Пушкина в данном случае не приходится, так как сказка Пушкина в точной передаче, т. е. с упоминанием попа появилась только в 80-х годах, а сборник „Заветных сказок“ составлен в 60-х годах. Наличие прозвища: „Поп-толоконный лоб“ и в народной сказке и в сказке Пушкина свидетельствует, что оно не изобретено последним, а заимствовано им из подлинно-народного источника.

 

---

---

---

 

 

Сказка о попе и о его работнике Балде / сочинение А. С. Пушкина. — [Ленинград] : Государственное изд-во, [1926]. — [13] с. : цв. ил.

 

 

 

Жил-был поп,

Толоконный лоб,

Пошел поп по базару

Посмотреть кой-какого товару.

На встречу ему Балда

Идет, сам не зная куда.

 

 

 

 

«Что, батька, так рано поднялся,

Чего ты взыскался?»

Поп ему в ответ: «Нужен мне работник:

Повар, конюх и плотник.

А где найти мне такова

Служителя не слишком дорогова?»

Балда говорит — «Буду служить тебе славно,

Усердно и очень исправно,

В год за три щелка тебе по лбу,

Есть же мне давай вареную полбу».

Призадумался поп,

Стал себе почесывать лоб.

Щелк щелку ведь розь.

Да понадеялся на русской Авось.

Поп говорит Балде: «Ладно.

Не будет нам обоим накладно.

Поживи-ка на моем подворье,

Окажи свое усердие и проворье».

Живет Балда в поповом доме,

Спит себе на соломе,

Ест за четверых,

Работает за семерых;

До светла всё у него пляшет,

Лошадь запряжет, полосу вспашет,

Печь затопит, все заготовит, закупит,

Яичко испечет да сам и облупит,

Попадья Балдой ненахвалится,

Поповна о Балде лишь и печалится,

Попёнок зовет его: тятей;

Кашу заварит, няньчится с дитятей.

Только поп один Балду не любит,

Никогда его не приголубит,

О расплате думает частенько.

Время идет, и срок уже близенько.

Поп ни ест, ни пьет, ночи не спит;

Лоб у него заране трещит.

Вот он попадье признается:

«Так и так: что делать остается?»

Ум у бабы догадлив,

На всякие хитрости повадлив —

Попадья говорит: «Знаю средство,

Как удалить от нас такое бедство:

Закажи Балде службу, чтоб стало ему не в мочь,

А требуй, чтоб он ее исполнил точь-в-точь: —

Тем ты и лоб от расправы избавишь,

И Балду-то без расплаты отправишь».

Стало на сердце попа веселее,

Начал он глядеть на Балду посмелее.

Вот он кричит: «Поди-ка сюда,

Верный мой работник Балда.

Слушай: платить обязались черти

Мне оброк по самой моей смерти,

Лучшего б не надобно дохода,

Да есть на них недоимки за три года.

Как наешься ты своей полбы,

Собери-ка с чертей оброк мне полный».

Балда, с попом понапрасну не споря,

Пошел сел у берега моря;

Там он стал веревку крутить

Да конец ее в море мочить.

Вот, из моря вышел старый Бес:

«Зачем ты, Балда, к нам залез?»

 

 

 

 

— Да вот веревкой хочу море морщить,

Да вас, проклятое племя, корчить.

Беса старого взяла тут унылость.

«Скажи, за что такая немилость?»

— Как за что? Вы не платите оброка,

Не помните положенного срока;

Вот ужо будет, нам потеха,

Вам, собакам, великая помеха.

«Ба́лдушка, погоди ты морщить море,

Оброк сполна ты получишь вскоре.

Погоди; вышлю к тебе внука».

Балда мыслит: — «Этого провести не штука!

Вынырнул подосланный бесенок,

Замяукал он как голодный котенок.

«Здравствуй, Балда мужичок;

Какой тебе надобен оброк?

Об оброке век мы не слыхали,

Не было чертям такой печали —

Ну, так и быть возьми да с уговору,

С общего нашего приговору —

Чтобы впредь не было никому горя:

Кто скорее из нас обежит около моря,

Тот и бери себе полный оброк,

Между тем там приготовят мешок».

— Засмеялся Балда лукаво:

«Что ты это выдумал, право?

Где тебе тягаться со мною,

Со мною, с самим Балдою?

Экого послали супостата!

Подожди-ка моего ме́ньшого брата».

Пошел Балда в ближний лесок,

Поймал двух зайков, да в мешок.

К морю опять он приходит,

У моря бесенка находит.

Держит Балда за уши одного зайку:

«Попляши-тка ты под нашу балалайку

Ты, бесенок, еще молоденек,

Со мною тягаться слабенек —

Это было б лишь времени трата,

Обгони-ка сперва моего брата.

Раз, два, три! догоняй-ка».

Пустились бесенок и зайка:

Бесенок по берегу морскому,

А зайка в лесок до дому.

 

 

 

 

Вот море кругом обежавши,

Высунув язык, мордку поднявши,

Прибежал бесенок, задыхаясь,

Весь мокрешенек, лапкой утираясь,

Мысля: дело с Балдою сладит.

Глядь — а Балда братца гладит,

Приговаривая: «Братец мой любимой,

Устал, бедняжка! отдохни, родимой».

Бесенок оторопел,

Хвостик поджал, совсем присмирел,

На братца поглядывает боком.

«Погоди», говорит, «схожу за оброком».

Пошел к деду, говорит: «Беда!

Обогнал меня меньшой Балда!»

Старый Бес стал тут думать думу.

А Балда наделал такого шуму,

Что всё море смутилось

И волнами так и расходилось.

Вылез бесенок. «Полно, мужичок,

Вышлем тебе весь оброк —

Только слушай. Видишь ты палку эту?

Выбери себе любимую мету —

Кто далее палку бросит,

Тот пускай и оброк уносит.

Что ж? боишься вывихнуть ручки?

Чего ты ждешь?» — Да жду вон этой тучки;

Зашвырну туда твою палку,

Да и начну с вами, чертями, свалку. —

Испугался бесенок да к деду

Рассказывать про Балдову победу,

А Балда над морем опять шумит

Да чертям веревкой грозит,

Вылез опять бесенок: «Что ты хлопочешь?

Будет тебе оброк, коли захочешь!..»

— Нет, говорит Балда:

Теперь моя череда —

Условия сам назначу,

Задам тебе, враженок, задачу.

Посмотрим, какова у тебя сила —

Видишь там сивая кобыла?

Кобылу подыми-тка ты,

Да неси ее полверсты;

Снесешь кобылу, оброк уж твой;

Не снесешь кобылы, ан будет он мой.

Бедненькой бес

Под кобылу подлез,

Понатужился,

Понапружился,

Приподнял кобылу, два шага шагнул,

На третьем упал, ножки протянул.

А Балда ему: «Глупой ты бес,

Куда ж ты за нами полез?

И руками-то снести не смог,

А я, смотри, снесу промеж ног» —

Сел Балда на кобылку верхом,

Да версту проскакал, так что пыль столбом.

Испугался бесенок и к деду

Пошел рассказывать про такую победу.

Черти встали в кружок,

Делать нечего — собрали полный оброк

Да на Балду взвалили мешок —

Идет Балда, покрякивает,

А поп, завидя Балду, вскакивает,

За попадью прячется,

Со страху корячится.

Балда его тут отыскал,

Отдал оброк, платы требовать стал.

Бедный поп

Подставил лоб:

С первого щелка

Прыгнул поп до потолка;

 

 

 

 

Со второго щелка

Лишился поп языка;

А с третьего щелка

Вышибло ум у старика.

А Балда проговорил с укоризною:

«Не гонялся бы ты, поп, за дешевизною».

 

---

---

---

 

 

Сказка о купце Кузьме Остолопе и работнике его Балде / А. С. Пушкин ; Рисунки М. В. Нестерова. — Москва : Издание А. Д. Ступина, 1889. — 32 с., ил.

 

 

 

 

 

 

Жил-был купец Кузьма Остолоп,

По прозванью Осиновый Лоб.

Пошел Кузьма по базару

Посмотреть кой-какого товару.

На встречу ему Балда

Идет, сам незная куда.

 

 

 

 

„Что дядюшка, так рано поднялся?

Чего ты взыскался?“

Кузьма ему в ответ:

„Нужен мне работник —

Повар, конюх и плотник.

А где найти мне такого

Служителя не слишком дорогого?“

Балда говорит:

„Буду служить тебе славно,

Усердно и очень исправно

В год за три щелчка тебе по́ лбу;

Есть же мне давай вареную полбу“.

 

 

 

 

Призадумался наш Кузьма Остолоп,

Стал почесывать лоб:

Щелчок щелчку ведь розь,—

Да понадеялся на русский авось.

Кузьма говорит Балде: „Ладно;

Не будет нам обоим накладно.

Поживи-ка на моем подворье,

Окажи свое усердие и проворье“.

Живет Балда в купеческом доме,

Спит себе на соломе,

Ест за четверых,

Работает за семерых;

До светла все у него пляшет,

Лошадь запряжет, полосу вспашет,

Печь затопит, все заготовит, закупит,

Яичко испечет, да сам и облупит.

 

 

 

 

 

 

Хозяйка Балдой не нахвалится,

Их дочка о Балде лишь печалится,

Сынок их зовет Балду тятей;

Кашу заварит, нянчится с дитятей;

Один Кузьма лишь Балду не любит,

Никогда его не приголубит,

О расплате думает частенько.

Время идет и срок уж близенько.

 

 

 

 

Кузьма не ест, не пьет, ночи не спит.

Лоб у него заране трещит.

Вот он жене признается:

— Так и так, что делать остается?

Ум у бабы догадлив,

На всякие хитрости повадлив,

Хозяйка Кузьме говорит: „Знаю средство,

Как удалить от нас такое бедство:

Закажи Балде службу, чтоб стало ему не в мочь,

А требуй, чтоб он ее исполнил точь в точь;

Тем ты и лоб от расправы избавишь,

И Балду-то без расплаты отправишь“.

 

 

 

 

Стало на сердце у Кузьмы веселее;

Начал он глядеть на Балду посмелее.

Вот он кричит: „поди-ка сюда,

Верный мой работник Балда!

Слушай: платить обязались черти

Мне оброк до самой моей смерти.

Лучшего-б не надобно дохода,

Да есть на них недоимки за три года.

Как наешься ты своей полбы,

Собери-ка с чертей оброк мне полный“.

Балда, с Кузьмой понапрасну не споря,

Пошел, да и сел у берега моря;

Там он стал веревку крутить,

Да конец ее в море мочить.

Вот из моря вылез старый бес:

„Зачем ты, Балда, к нам залез?“

— Да вот веревкой хочу море морщить,

Да вас, проклятое племя, корчить“.

 

 

 

 

Беса старого взяла тут унылость:

„Скажи, за что такая немилость?“

— Как за что? Вы не платите оброка,

Не помните положеннаго срока;

Вот ужо будет нам потеха,

Вам, собакам, великая помеха! —

„Балдушка, погоди ты морщить море;

Оброк сполна ты получишь вскоре.

Погоди, вышлю к тебе внука“.

Балда мыслит: „ этого провесть не штука!“

Вынырнул подосланный бесенок,

Замяукал он, как голодный котенок.

„Здравствуй, Балда мужичек,

Какой тебе надобен оброк?

Об оброке век мы не слыхали,

Не было чертям такой печали;

Ну, так и быть — возьми; да с уговору, —

С общего нашего приговору

Чтоб вперед не было никому горя:

Кто скорее из нас обежит около моря,

Тот и бери себе полный оброк,

Между тем приготовят там и мешок“.

Засмеялся Балда лукаво:

„Что это ты выдумал, право?

Где тебе тягаться со мною,

Со мною, с самим Балдою?

Экого послали супостата!

Подожди-ка моего меньшого брата“.

Пошел Балда в ближний лесок,

Поймал двух зайцев, да в мешок.

К морю опять он приходит,

У моря бесенка находит.

Держит Балда за уши одного зайку:

„Попляши-ка под нашу балалайку;

Ты, бесенок, еще молоденек,

Со мною тягаться слабенек, —

Это было-б лишь времени трата, —

Обгони-ка сперва моего брата.

Раз, два, три! Догоняй-ка“.

Пустились бесенок и зайка —

Бесенок по берегу морскому,

А зайка в лесок до дому.

 

 

 

 

Вот, море кругом обежавши,

Высунув язык, мордку поднявши,

Прибежал бесенок, задыхаясь,

Весь мокрешенек, лапкой утираясь,

Мысля: дело с Балдою сладит.

Глядь — а Балда братца гладит,

Приговаривая: „братец мой любимый,

Устал, бедняжка! отдохни, родимый.“

 

 

 

 

Бесенок оторопел,

Хвостик поджал, совсем присмирел,

На братца поглядывает боком,

„Погоди“, говорит, „ схожу за оброком“.

Пошел к деду; говорит: „беда!

Обогнал меня меньшой Балда!“

Старый бес стал тут думать думу;

А Балда наделал такого шуму,

Что все море смутилось

И волнами так и расходилось.

Вылез бесенок: „Полно, мужичек,

Вышлем тебе весь оброк,

Только слушай: видишь ты палку эту?

Выбери себе любую мету:

Кто далее палку бросит,

Тот пускай и оброк уносит.

Что-ж? Боишься вывихнуть ручки?

Чего ты ждешь?“ — Да жду вон этой тучки;

Зашвырну туда твою палку,

Да и начну с вами, чертями, свалку. —

Испугался бесенок, да к деду

Рассказывать про Балдову победу;

А Балда над морем опять шумит,

Да чертям веревкой грозит.

Вылез опять бесенок: „что ты хлопочешь,

Будет тебе оброк, коли захочешь“...

— Нет, говорит Балда,

Теперь моя череда —

Условие сам назначу,

Задам тебе, враженок, задачу.

Посмотрим, какова у тебя сила!

Видишь, там сивая кобыла?

Кобылу подыми-ка ты,

Да неси ее полверсты;

Снесешь кобылу — оброк уж твой;

Не снесешь кобылы — он будет мой“.

Бедненький бес

Под кобылу подлез,

Понатужился,

Понапружился,

Приподняв кобылу, два шага шагнул,

На третьем упал, ножки протянул.

 

 

 

 

А Балда ему: „Глупый ты, бес,

Куда ты за нами полез?

И руками снести не смог,

А я, смотри, снесу промеж ног“.

Сел Балда на кобылу верхом,

Да версту проскакал, так что пыль столбом.

 

 

 

 

Испугался бесенок, и к деду

Пошел рассказывать про такую победу.

Делать нечего — черти собрали полный оброк,

Да на Балду взвалили мешок.

 

 

 

 

Идет Балда, покрякивает,

А Кузьма, завидя Балду, вскакивает,

За хозяйку прячется,

Со страху корячится.

Балда его тут отыскал,

Отдал оброк, платы требовать стал.

Бедный купец Кузьма Остолоп

Подставил лоб.

С первого щелчка —

Прыгнул Кузьма до потолка,

Со второго щелчка —

Лишился Кузьма языка,

А с третьего щелчка —

Вышибло ум у старика.

А Балда приговаривал с укоризной:

„Не гонялся бы ты, Кузьма, за дешевизной!...“

 

 

 

---

---

---

 

 

А. С. Пушкин. Полное собрание сочинений в шести томах : Том второй / Под редакцией Ю. Г. Оксмана и М. А. Цявловского. — Москва ; Ленинград : ACADEMIA, 1936. — С. 559—560.

 

 

 

157. Сказка о попе и о работнике его Балде. Печатается по автографу. В автографе помета: „13 сент.“; таким образом, окончательное завершение „Сказки о Балде“ относится к сентябрю 1831 года. Новейшая попытка — датировать эту сказку 1830 годом не представляется убедительной. Сказка была широко известна в литературных кругах (об этом свидетельствует ряд прямых указаний в письмах Гоголя, Комовского и др.), но при жизни Пушкина не могла быть напечатана вследствие цензурных препятствий. Впервые была опубликована только в 1840 году В. А. Жуковским („Сын Отечества“ 1840, т. III, № 5), но с большими изменениями и с заменой „попа“ „купцом“: вместо „поп — толоконный лоб“ — „купец Кузьма Остолоп, по прозванию осиновый лоб“. Это вызвало соответственный ряд изменений и в заглавии и в тексте: вместо „попадья“ — „хозяйка“, „поповна“ — „дочка“, „попенок“ — „сынок“; заглавие: „Сказка о купце Кузьме Остолопе“.

 

В таком виде сказка вошла и во все последующие издания.

 

Подлинный текст впервые был опубликован П. А. Ефремовым (в издании 1882 года), однако с целым рядом ошибок, которые и были исправлены Якушкиным („Русская Старина“ 1884).

 

В автографе имеется ряд отвергнутых первоначальных вариантов.

 

Ст. 45—46: „Ум у бабы догадлив, на всякие хитрости повадлив“ — первоначально имел менее общую форму и более приближался к сказочному источнику:

 

 

Иную редакцию имели и заключительные строки:

 

 

Ст. 187 до окончательного исправления имел еще промежуточные редакции:

 

и

 

Источником этой сказки послужила сказка, записанная самим же Пушкиным (см. стр. 486). Текст ее представляет соединение различных мотивов, объединенных тремя основными темами: 1) батрак на службе у хозяина, 2) состязание с чортом и 3) лечение царской дочери. Присоединение последнего мотива довольно необычно для этого типа сказок и является индивидуальной особенностью сказителя, у которого записан Пушкиным этот текст. Чутьем художника Пушкин сразу распознал неорганичность такого соединения и совершенно отбросил в своей обработке последний мотив.

 

В русской сказочной традиции эти темы полнее всего представлены в сборнике Афанасьева (№№ 88—89). Имеется ряд позднейших записей, еще более приближающихся к сказкам Пушкина, но очень возможно, что позднейшие записи сами сложились под влиянием Пушкинского текста, как это неоднократно наблюдается и в других сказках. Этот сюжет очень распространен в мировом фольклоре.

 

В русских текстах в роли хозяина обычно выступает поп, что придает этим сказкам особенную социальную остроту; это, несомненно, отчетливо осознал Пушкин, выбрав этот сюжет и освободив его от ряда деталей, находившихся в тексте, который послужил ему источником. Из других деталей Пушкин отбросил: поручение привести из леса медведя, прием оброка в бездонную шапку, бегство попа и некоторые другие. Вместе с тем, это единственная из сказок Пушкина, которая опирается всецело на русскую народную сказку и для которой единственным источником послужил записанный им текст.

 

От прочих Пушкинских сказок „Сказка о Балде“ значительно отличается стихом, который применил здесь Пушкин. Стих этот, как правильно отметил еще Л. Поливанов, представляет „образец того силлабического стиха, которым писались сатирические эпизоды на подписях под лубочными картинами“ („Сочинения А. С. Пушкина с объяснениями их и сводом отзывов критики“, изд. Л. Поливанова, М. 1904, т. II, стр. 228).

 

---

---

---

 

 

Все сказки : С рисунками в тексте / А. С. Пушкин. — Москва : Издание книгопродавца М. В. Клюкина, 1910. — 80 с., ил.

 

 

 

---

---

---

 

 

Сказка о попе и работнике его Балде : С рисунками / А. С. Пушкин. — Москва ; Ленинград : Государственное издательство, 1928. — 15, [1] с. : ил.

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

 

ВОПРОСЫ

 

 

ОТКУДА ВЗЯЛАСЬ ЭТА СКАЗКА?

БЕСЕДА ПО ПРОЧИТАННОМУ

 

Пушкин не сам ее выдумал, а записал ее сначала так, как рассказала ему крепостная крестьянка Арина Родионовна. Эта нянюшка великого русского писателя в детстве его рассказала не один десяток повестей и сказок. Поэтому Пушкин еще мальчиком хорошо узнал, о чем думает крестьянин, над чем смеется и что его забавляет.

 

Пушкин записывал эти рассказы няньки, как слышал. А потом перекладывал свои записи в стихи. Так получилась сказка о попе и его батраке.

 

Крестьяне, сочинившие эту сказку, смеются над деревенским попом, который проповедует «нестяжание» и «презрение к миру», а сам занят обогащением своего хозяйства.

 

Поп и мужик встретились на базаре. Поп ищет батрака подешевле, да чтоб за троих работал: и за повара, и за конюха, и за плотника. А за тройную работу хочет поп платить мужику дешевую плату.

 

Мужик Балда решил над попом посмеяться и нанялся к нему в работники не за деньги, а за три щелчка в поповский лоб.

 

А поп ради наживы на дешевом труде согласился на условия Балды.

 

Чем дольше мужик работает, тем больше поп его боится. Он выдумывает мужику работу не по силам. Сказка эта непосильную работу изображает под видом смешной выдумки: «черти» мужику задают работу, а мужик тягается с чертями смекалкой.

 

Одолел Балда чертовщину и пришел к попу за расчетом. И тут настал конец попу и его лихоимству.

 

Эта сказка написана Александром Сергеевичем Пушкиным без малого сто лет тому назад (в 1831). Значит давно уже крестьянство заметило поповскую жадность. А между тем еще и теперь есть такие темные крестьяне, которые отдают попам свои последние гроши.

 

---

---

---

 

 

Сказка о попе и о работнике его Балде / А. С. Пушкин ; Рисунки А. Каневского. — Москва ; Ленинград : Государственное издательство детской литературы Министерства просвещения РСФСР, 1949. — 16 с. : ил.