Гастев А. К. Поэзия рабочего удара. — Москва, 1964

    

 

 

 

 

 

 

 

«Когда гудят утренние гудки на рабочих окраинах, это вовсе не призыв к неволе. Это песня будущего», — так писал Алексей Гастев, слесарь, большевик-подпольщик, поэт и ученый. Песнями будущего, которое предвидел, предчувствовал Гастев, были его стихи, рассказы, публицистические статьи. Расцвет поэтического творчества Гастева относится ко второму десятилетию XX века. Впоследствии он отошел от поэзии, отдавшись целиком работе в области организации производства, возглавив созданный им ЦИТ (Центральный Институт Труда). Эмблема ЦИТа — рука, вздымающая молот, — может быть эмблемой всей «Поэзии рабочего удара». Гастев был романтиком особого склада — романтиком организующей воли и творческого порыва. Он видел коммунистическую Россию, люди которой устремятся к «соседним, пока не разгаданным, чуждым планетам».

 

Произведения Алексея Гастева предвосхитили дни, когда «гордо над миром взовьется... первое чудо вселенной, бесстрашный работник — творец-человек».

 

---

 

 

 

В настоящий сборник вошли произведения А. К. Гастева из его художественных и научно-публицистических книг первых лет революции и двадцатых годов, в течение ряда лет не переиздававшихся. Сборник составлен таким образом, чтобы читатель смог получить разностороннее представление о Гастеве — революционере, поэте и видном деятеле в области организации труда.

 

Гастев начал заниматься литературой задолго до Октября и в непосредственной связи со своей революционной деятельностью. Ведя жизнь революционера-профессионала, он печатался анонимно или под псевдонимами (главным образом И. Дозоров и А. Зорин) в разных изданиях, часто недолговечных, менявших свои названия или конфисковывавшихся.

 

Первая книга Гастева — «Поэзия рабочего удара» — вышла после Октября. Вместе с дореволюционными произведениями автор включил в нее вещи революционной поры. Частью они были предварительно напечатаны и перепечатаны центральными и периферийными периодическими изданиями того времени, теперь труднодоступными. Установить первую публикацию произведений, вошедших в «Поэзию рабочего удара», удалось не во всех случаях. В примечаниях отмечается наиболее ранняя из выявленных публикаций.

 

<...>

 

---

 

 

 

Революция. Поэзия. Производство.

 

Три главных дела, три координаты, определившие жизнь, творчество, деятельность Алексея Капитоновича Гастева. Это не отдельные стороны: тесно связавшись, они стали одной человеческой судьбой.

 

Восемнадцатилетним юношей он вступает в РСДРП (родился в 1882 году в Суздале). Московский учительский институт. Окончить не удалось — исключили за организацию студенческой демонстрации. И — лишения, скитания по тюрьмам. Обвинение в пропаганде среди рабочих. Приговор — три года Вологодской губернии. Из ссылки удается бежать за границу, в Париж. В 1905 году возвращается в Россию, работает в большевистских организациях Ярославля, Иваново-Вознесенска, Костромы. Сохранилось письмо Иванова (партийная кличка Гастева) о работе Костромской организации с припиской: «Для ЦО (для тов. Ленина)»¹.

____________

¹ Центральный партархив Института марксизма-ленинизма.

 

Гастев — делегат IV (Стокгольмского) съезда РСДРП. И снова арест, Бутырка, ссылка на три года, побег за границу и возвращение в Петербург. С 1907 года — участие в профессиональном рабочем движении. В 1911—1912 годы — он опять в Париже, сотрудничает — вместе с А. Луначарским, П. Бессалько, Ф. Калининым — в «Лиге пролетарской культуры». Вернувшись в Петербург снова, пишет для большевистских изданий, для «Правды».

 

1913 — год напряженной литературной работы. Многое из того, что написано тогда, получит известность только после Октября.

 

Революция приносит А. Гастеву славу как писателю. Вышедшая в начале 1918 года книга «Поэзия рабочего удара» выдержала шесть изданий. Рассказы, стихотворения в прозе много раз перепечатываются в пролеткультовских и других изданиях, с успехом исполняются на рабочих и красноармейских вечерах, инсценируются для театральных постановок¹.

____________

¹ Вот газетная заметка: «С 4 марта открываются художественные вечера в Малой студии искусств в Пролеткульте. Программа первого вечера: 1. Доклад о творчестве тов. Гастева, певца стали и машины. 2. Доклад о сборнике его произведений «Поэзия рабочего удара». 3. Иллюстрация произведений тов. Гастева артистическими силами Пролеткульта, при участии автора. 4. Инсценировка поэмы тов. Гастева «Башня». 5. Дискуссии. 6. Музыкальновокальная часть» («Красная газета», Петроград, 23 февраля 1918 г.).

 

1919 год — Гастев возглавляет «Совет искусств» на Украине, организует «школу социально-инженерных наук» — зародыш будущего ЦИТа (Центрального института труда). В 1920 году он создает ЦИТ. По его собственным словам, «безоглядно ушел» в научную перестройку и рационализацию производства.

 

Институт он называет «своим последним художественным произведением».

 

Ленин поддержал его начинания, вызвал к себе.

 

«Это было 3 июня 1921 года, — вспоминает позднее А. Гастев. — Я был вызван к часу дня. Еще проходя через приемную Совнаркома, я увидел, что на стене было вывешено «Как надо работать» (цитовская памятка). В кабинете ровно в час Владимир Ильич уже ждал. В первый же момент он буквально облил своим радушием, реальную теплоту которого многие и не знают...

 

...Владимир Ильич припомнил наши встречи, которые предшествовали настоящему разговору, и указывал, что вопросы организации труда это есть самое главное, которое нужно теперь проводить, а потом начал говорить о том, что дело надо обставить хорошо, что условия для работы надо создать приличные, что оборудовать нужно так, как это нужно для Советской трудовой республики. И в то же время говорил, что неладка в хозяйстве вопиющая...

 

...Уходя, Владимир Ильич останавливал и говорил, что если встретятся какие-нибудь препятствия, то обязательно «черкнуть», что если бы случилось, что он где-нибудь занят, если бы случилось, что на заседании, то надо тогда «маленькую записку в два слова» передать, и он сейчас же на этой записке ответит.

 

Однако после этого свидания я не решался беспокоить мелочами, но с тех пор, во всяком случае, я всегда чувствовал, что дело, за которое я взялся, находится в поле зрения этого беспримерного человека, и это настроение давало силы, уже не встречаясь с ним, даже и не ища этих встреч, знать, что этим делом нельзя шутить, а его нужно делать»¹.

____________

¹ Журн. «Организация труда» ЦИТ ВЦСПС, 1924, № 1, стр. 11—12.

 

Наряду с руководством ЦИТа (к пятилетию института Гастева награждают орденом Красного Знамени — «За исключительную энергию и преданность делу»), он работает председателем Комитета стандартизации при СТО, занимается вопросами обороны, авиационной промышленности.

 

В 1938 году вся эта деятельность, многогранная и целеустремленная, полная энергии, исканий, выдумки, горения, энтузиазма, — трагически обрывается.

 

Сейчас, после перерыва в несколько десятилетий, А. Гастев снова встречается с читателем².

____________

² Кроме наиболее значительных произведений из «Поэзии рабочего удара» в настоящее издание включены и некоторые публицистические статьи А. Гастева.

 

 

Рождение нового мира, революционная перестройка, одновременно поэтически возвышенная и конструкторски деловая, — вот главная, далеко не только литературная тема творчества Гастева.

 

Мы читаем вещи, написанные за десятилетие с небольшим (с 1913 по 1924 год) — за время, когда мир был разрушен «до основанья», а затем воздвигался заново. Нам открывается связь между всем, что писал А. Гастев, и революцией, приход которой он возвестил в словах, как будто произнесенных впервые:

 

«Эпоха, равной которой еще не было от создания мира, открылась.

 

Столбы, подпиравшие старые горизонты верований, надежд, красоты, раздвинулись; вместе с военным и революционным ураганом ринулись водопады новых понятий, вереницы новых слов закрутились над дымом, кровью и радостью революций»¹.

____________

¹ Воззвание Всеукраинского совета искусств, написанное А. Гастевым.

 

Вот что осветило писательский путь Гастева: сначала ожидание революционной бури — активное, действенное, затем — служение ей, пропаганда, сознательная установка на то, чтобы перевести силу, мощь, энергию урагана в повседневную практическую работу.

 

Он начал писать еще в 1904 году. Первый рассказ о ссыльных «За стеной» был напечатан в ярославской газете «Северный край» под псевдонимом И. Дозоров.

 

К тому же времени относится рассказ «Проклятый вопрос», изданный автором в Женеве отдельной книжечкой под псевдонимом А. Одинокий².

____________

² Хранится в Музее редкой книги Всесоюзной библиотеки имени Ленина.

 

Трудно узнать будущего автора «Поэзии рабочего удара» в этом юношески наивном произведении, полном «трепетно-сладостных предчувствий» и «смутных порывов».

 

Герой рассказа Василий, рабочий, революционер, бьется над «проклятым вопросом» — о любви, об отношении к женщине. Его одолевают грешные желания и помыслы, он страдает, мучается, мечтает о подлинной любви, о «нравственной и душевной близости», старается победить разлад «между страстью и сознанием».

 

При всей несамостоятельности рассказа чувствуется в нем и нечто не совсем обычное: особенная серьезность интонации, авторская поглощенность, сосредоточенность вокруг одной «проклятой» мысли: как сделать, чтобы у человека, борющегося за новый мир, и душевный строй был начисто обновленным, как ему стать «выше своей страсти».

 

А. Гастев начинает как писатель дважды — в 1904 году и в 1913-м. Не случайно и та и другая дата связаны с предреволюционным подъемом, ощущением кануна. В предисловии к пятому изданию своей книги А. Гастев скажет о том «беспокойном и романтическом времени, которое почувствовалось в 1912 и 1913 годах среди российского пролетариата». Находясь в петроградской тюрьме, он не чувствует себя наглухо отгороженным от мира, слышит «тот революционный вал, который вызревал на улицах». Писать приходилось на чайных обертках, бумажных обрывках. Некоторые вещи в тюрьме и на этапах погибли безвозвратно.

 

Десять лет со времени первого литературного дебюта не прошли даром. Перед нами уже не восторженный юноша, а человек близко, не из вторых рук знающий рабочую жизнь, рабочие интересы, быт, настроения. Если раньше, в том же «Проклятом вопросе», автор романтически «воспарял» над реальностью, то теперь он, наоборот, «приземлен» к конкретной обстановке на заводе, на фабрике, в трамвайном парке, в рабочем городке. Революция еще не пришла сюда, но она уже предощущается во всем — в проклятиях мальчика на побегушках («Ванюша»), в ненависти к забастовщику-дезертиру («Штрейкбрехер»), в глухом и мрачном протесте, который рождается и растет в молчаливой рабочей массе («В трамвайном парке»), в многолюдной толпе, двинувшейся с музыкой и боевой песней («Весна в рабочем городке»).

 

Автор этих рассказов умеет живо очертить фигуры забастовщиков, мастеров, полицейских, хозяев, передать многоголосый шум толпы, резкие выкрики, характерные слова, выражения, обороты рабочего человека. А главное — передать атмосферу происходящего, скрыто назревающее недовольство, растущий гул — все, что находит выход в действии, в демонстрации, в первых массовых выступлениях.

 

«Толпа сама преображалась, сама воскресала и хлопала своим восторгам, своей душе, своим надеждам» («Весна в рабочем городке»).

 

В этих и других строках А. Гастев прорывается сквозь «рабочее бытописательство». Как видим, он не отказался от романтики, но идет к ней другим, более трудным путем.

 

В то же время, наряду с прозаическими (и нередко еще подчеркнуто прозаизированными) вещами А. Гастев пробует себя в стихотворном жанре. Интересно: так же как в «чистой» прозе, он не находит себя и в «чистой» поэзии. В таких, например, строках:

 

 

мало «гастевского». Оно, это индивидуально-неповторимое начало, уже не похожее на привычные литературные образцы, рождается именно на пересечении поэзии и прозы, в жанре, который рецензенты А. Гастева будут потом называть «стихопрозой».

 

Думается, горьковский «Буревестник» не прошел для него бесследно. В сплаве стиха и прозы, в свободно льющейся речи, лишенной строгого размера и все же внутренне организованной, ритмически «пульсирующей», приподнятой, гиперболически смелой, дерзкой, вызывающей, — и суждено было ярче всего проявиться дарованию А. Гастева.

 

Перечитайте подряд рассказ «В трамвайном парке» и «Звоны».

 

«И вдруг ворвались через двери и окна убогой хибарки с гамом неслыханным, с шумом вбежали весенние новые звоны...»

 

Раньше Гастев описывал мастерские, заводские дворы, кривые, темные улицы, «убогие хибарки». Теперь в повествование ворвалось что-то новое, звонкое, «неслыханное». Слова как будто перестроились, стали стремительными, обрели энергию, вместо прежней, привычно повествовательной манеры зазвучала новая, взволнованная интонация:

 

«Нас ничто не страшит: мы пути по пустыням, по дебрям проложим!

 

По дороге — река... Так мы вплавь! По саженям... отмахивать будем и гребнистые волны разрежем.

 

Попадутся леса... Мы пронижем и лес своим бешеным маршем!

 

Встретятся горы... До вздохов последних, до самых отчаянных рисков к вершинам пойдем».

 

Дух, тон, ритм книги точно передавало название — «Поэзия рабочего удара». Это — беспокойная, динамичная, атакующая книга. Слова в ней как будто вышли на широкий простор, построились в строки, похожие на стихи.

 

Резко раздвинулись рамки изображения. Прежде, например, Гастев описывал линии трамвайных путей одного парка. Теперь — воспевает «тяжелые, крепкие рельсы», которые кругом опоясали всю планету. Ими человек приручил землю, в них воплощена «стальная, прокованная воля», а завтра они будут подняты и нацелятся в бездонные пространства, к «соседним, пока не разгаданным, чуждым планетам». Характерно это «пока», полное уверенности, что гордо взовьется над миром «первое чудо вселенной, бесстрашный работник — творец-человек» («Рельсы»).

 

Все как будто увидено сквозь гигантское увеличительное стекло. Предметы укрупнены, а дали завтрашнего приближены.

 

Не обычные гудки на фабричных окраинах, а песня будущего, несущая миру весть о рабочем единстве.

 

Башня — не простое бетонное сооружение, а сама мысль, одевшаяся железом и взметнувшаяся к небу.

 

Кран — «поэма о металле», могучее стальное чудище, которое поднимает не обыкновенные грузы, а горные кряжи и легко кидает их в болота.

 

А в произведениях, написанных в годы Октября, Миссисипи обнимается с Волгой и запросто переговариваются планеты:

 

«— Алло, кто у телефона?

— Земля; это Марс?

— У аппарата Марс. Нельзя ли легче?

...— Возможно, что мы переключим орбиты и завернем к вам».

 

Критики, восторгаясь смелыми образами-«конструкциями» Гастева, порой упрекали его за воспевание безличного «железного царства». Но железо у него не бездушно. Огромный кран, оказывается, — «с глазами и сердцем, с душой и помыслами».

 

Гастев сам смеется над теми, кто уверяет, что «машина холодна и бесстрастна» («Балки»), кто «продолжает на все лады варьировать такие слова, как машина, железо, сталь».

 

В первых опытах его «стихопрозы» давала себя знать риторичность, излишняя восклицательность. Видимо почувствовав это, он стремится сделать повествование предельно сжатым, собранным, ударным. В произведениях, включенных в раздел «Ворота земли», написанных «во время революции, под гром событий», фразы становятся короче и энергичней, звучат более уверенно, сжато, повелительно:

 

 

Это «Оратор, замолкни» сродни известным словам Маяковского, сказанным в ту же пору:

 

 

У Гастева говорит не оружие, а орудие, говорят и поют домны и балки, маховики и колеса — совсем как живые существа.

 

Не просто железо — «действующее лицо» его поэзии, но железо, ставшее как будто продолжением рук, ума и воли человека.

 

«Включите все, что есть, руки, рычаги, мысли, песни, взрывы, жару, непреклонность.

 

 

Миллионы щупалец, цистерны, башни, печи, синие блузы...»

 

Гастев чувствовал конфликты времени. Он ничего не хочет скрывать, приглаживать. Он говорит — да, будет еще плохо, победы на крови замешены.

 

Он пишет в своем замечательном произведении «Башня»:

 

«О иди же, гори, поднимайся еще и несись еще выше, вольнее, смелее!

 

Пусть будут еще катастрофы...

 

Впереди еще много могил, еще много падений.

 

Пусть же!

 

Все могилы под башней еще раз тяжелым бетоном зальются, подземные склепы сплетутся железом, и на городе смерти ты бесстрашно несись.

 

О, иди,

 

И гори,

 

Пробивай своим шпилем высоты,

 

Ты, наш дерзостный башенный мир!»

 

И это не риторика, а ощущение пафоса и трагедии. Он говорит, что впереди еще много трагедий, трудностей; мы знаем, как он был прав, как много жертв — нужных и ненужных — пришлось принести строителям нового мира.

 

 

В желании «спрессовать» поэтическое слово А. Гастев доходит до предела и даже — переходит этот предел.

 

«Пачка ордеров» (1921) уже сознательно строится как перечень деловых распоряжений, «нарядов».

 

«В читке не должно быть экспрессии, — предупреждал автор в предисловии, — пафоса, ложно-классической приподнятости и ударных патетических мест».

 

Поиски нового стиля, свободного от всякой литературной «инерции», сближали А. Гастева с Маяковским. В первом номере журнала «Леф» (1923) «Пачка ордеров» была встречена одобрительно. Автор рецензии Б. Арватов ставил эту книжку в связь с общей «революцией в искусстве», с Маяковским, который «вбирает в свои произведения язык улицы, ораторский и разговорный язык». Книга Гастева для него — один из примеров начавшегося уничтожения «вековой грани между искусством и жизнью».

 

А между тем сам Гастев — уже во власти новых идей, увлечен ЦИТом, научной перестройкой труда.

 

Начало двадцатых годов — пора переломная для всей нашей литературы: от романтики боев и штурмов она поворачивалась к рабочим будням. Для некоторых поэтов этот переход оказывался не только тяжелым, мучительным, но и невозможным. Они не смогли найти себя в новых условиях.

 

Имя Гастева связывалось в ту пору именно с первым, «ураганным» периодом революции.

 

«Донельзя кричащим недостатком пролетарской поэзии, — писал Н. Осинский, — является то, что она не воспела того важнейшего, что делал четыре года рабочий класс в тылу всех фронтов: его строительной работы. Она занималась великими заводами будущего, международными рельсовыми и воздушными линиями будущего (А. Гастев), — а рабочий класс боролся с тифом, вошью, голодом, двумя третями больных паровозов и пр., он разбирал по кирпичу старое здание, закладывал фундамент нового во всех областях жизни, делал «чудеса в решете» — отнюдь не чудеса сталелитейной техники»¹.

____________

¹ Н. Осинский. Побеги травы (Заметки читателя), III, Новая литература: поэзия. «Правда», 4 июля 1922 г.

 

Но когда писались эти строки — Гастев уже всецело поглощен не «воздушными линиями будущего», а самыми что ни на есть практическими вопросами «строительной работы», производственного обучения, культуры труда.

 

Раньше он был поэтом революции — бури. Теперь — поэт дела, рабочей хватки, выучки, умения. Раньше воспевал стихийную мощь и поэзию рабочего удара. Теперь — стремится проанализировать, разложить на составные части удар молота по наковальне, научить работающего разумным, экономным и целенаправленным движениям.

 

Эмблема ЦИТа, его рабочая марка изображала опускающийся молот в нескольких положениях — нечто вроде замедленной съемки удара; причем нарисовано это на фоне координат — удар оказывался как бы в сетке анализа.

 

То, чем Гастев занимался раньше, кажется ему теперь недостаточно важным, конкретным, деловым. После «Пачки ордеров» перед ним открывался путь к реальным, неметафорическим производственным приказам, советам, наставлениям.

 

В предисловии к шестому изданию «Поэзии рабочего удара» он уже говорит, что в век радио и авиации — «в это время придавать значение такой оранжерейной проблемке, как пролетарская литература, — просто зряшное, провинциальное дело».

 

Означало ли это безоговорочный переход от творчества к голому техницизму? Все было гораздо сложнее. В том же году, когда пишутся слова о «зряшном деле», А. Гастев участвует в Первом московском совещании работников Левого фронта искусств. Маяковский и он оказались тут близки друг другу в отстаивании художественного творчества — в противовес попыткам Н. Чужака и других «ультралефовцев» создать тяжеловесную организацию с центром, периферией, директивами и т. п.

 

В предисловии к шестому изданию Гастев называет инженерию — «самой высшей художественной мудростью», сводит труд художника — к работе математика, классификатора и аналитика. А на совещании, споря с Н. Чужаком, утверждает иное:

 

«Над вдохновением рано ставить крест. Это вдохновение каждый переживает. Мы поверили, что его нет, а на самом деле оно есть у всех, начиная с метельщика и кончая поэтом»¹.

____________

¹ Государственный архив Октябрьской революции и социалистического строительства Ленинградской области, ф. 4416, № 325. Маяковский поддержал Гастева — см. его выступление: Полное собрание сочинений в тринадцати томах. М., 1959, т. XII, стр. 275—276.

 

Не суждено было Гастеву распрощаться с творчеством и вдохновением. Пропагандируя научные принципы труда, организации производства, говоря о такой, казалось бы, сухой и деловой материи, он не утерял своего личного тона, стиля, слова, остался поэтом.

 

 

... Вспомните, как из пустяков, разных ненужных балок, шнурков, из старых подошв делал свои знаменитые конструкции Эдисон, как Петр, утонувши в болоте по шею, заорал решительно: «Здесь будет город заложен».

 

Эдисон осветил весь мир, Петр на грязи сгрохал город.

 

Теперь этих Эдисонов у нас тысячи, Петры разбросаны всюду, целые полки Ломоносовых».

 

В короткой ударной строке, в слове, сказанном в упор, в грубоватых — «заорал», «сгрохал», в резко очерченном образе, в интонации призывной, решительной, не оставляющей читателя безучастным, — мы узнаём прежнего Гастева, автора «Поэзии рабочего удара».

 

С той же силой энтузиазма, с какой он славил переворот, теперь он зовет к практической работе — без молитв и заклинаний, без трескотни, без упования «ни на авось, ни на дождик, ни на дядюшек с Темзы».

 

В статье «Бьет час» он убежденно заявляет:

 

«Теперь можно заражать народы только постройками, только орудиями и только в крайнем случае голым словом, но и то непременно категоричным, волевым, как шприц входящим в расслабленное тело».

 

Волевое слово — удачное определение стиля самого Гастева — с его настороженностью против штампа, словесных излишеств и красот, с его смелыми поисками ударности, с его целеустремленностью мыслей и высказываний, отношением к литературе как к орудию переделки мира.

 

В том, что он писал и как писал, были свои перехлесты, упрощения, «загибы». Но главное — не в этих издержках. Рожденный революцией как писатель, работник, организатор, крепко связанный со своим временем, Гастев, перечитанный сегодня заново, радует смелыми и неожиданными прорывами в наш сегодняшний день.

 

Еще до революции он рассказал о русских «сталь-городах» будущего, в годы нищеты и разорения пророчески фантазировал о домах-громадах, об окнах, идущих «цельным, непрерывным стеклом от крыши и до самой земли», о подземных вокзалах, «искусственных озерах», о Сибири, которая стала чудом мировой науки и техники:

 

«Если нужно выразить научно-смелую идею, то всегда и всюду — в Европе и в Америке — говорят: «Это что-то... красноярское».

 

Дело не в том только, как много Гастев предугадал. Но и в том, что голос писателя — в лучших его вещах — звучит сильно, свежо, современно.

 

«Выстроим в городе две тысячи молодых мальчат и скажем:

 

— Хотите в тайгу?

 

Туда, где ревут медведи, где мороз до 50 градусов и где на 500 верст нет жилья.

 

Но где есть графит, единственный в мире, железная руда, полная творческой крови, есть ключи с целебнейшей влагой.

 

Идите.

 

Найдите.

 

И... 

 

Через год являйтесь с рапортом о победе».

 

«Волевое слово» Гастева — это «невероятная» фантазия и трезвый инженерский расчет, сплавленные воедино в пламени революции.

 

 

В «Кране» Гастев писал:

 

«И да! — мы исполним грезу первых мучеников мысли, загнанных пророков человеческой силы, великих певцов железа. Вавилонским строителям через сто веков мы кричим: снова дышат огнем и дымом ваши порывы».

 

И можно сейчас, думая о Гастеве, о том, как разворачивается его творчество сегодня и как развернется завтра, обратиться к нему, к его товарищам по литературе его же словами:

 

— Снова дышат огнем и дымом ваши порывы.

 

 

---

 

 

 

3. Паперный. «Волевое слово» ... 3

 

ПОЭЗИЯ РАБОЧЕГО УДАРА

 

Предисловие к пятому изданию ... 23

Предисловие к шестому изданию ... 29

Мы растем из железа ... 35

 

Романтика

В трамвайном парке ... 37

Звоны ... 59

Осенние тени ... 63

Иван Вавилов ... 67

Сильнее слов ... 87

Я люблю ... 92

Мы идем! ... 94

 

Машина

Гудки ... 98

Ворота ... 99

Башня ... 102

Рельсы ... 107

Кран ... 109

Балки ... 113

Молот ... 118

«Мы посягнули» ... 129

«Мы вместе» ... 132

Экспресс ... 135

Моя жизнь ... 153

Мы всюду ... 156

Наш праздник ... 159

Ответьте срочно! ... 163

 

Ворота земли

Оратору ... 164

Встреча ... 166

Ноша ... 169

Чудеса работы ... 170

Манифестация ... 176

Арка в Европе ... 183

Выходи ... 187

 

Слово под прессом

Пачка ордеров ... 190

 

ВОССТАНИЕ КУЛЬТУРЫ

 

Юность, иди!

Готовность и воля ... 199

Снаряжайтесь, монтеры! ... 201

 

Восстание культуры

Бьет час ... 233

Народная выправка ... 245

Восстание культуры ... 255

 

Как надо работать

Как надо работать ... 269

Как изобретать? ... 273

 

ПРИМЕЧАНИЯ Р. Шацевой и С. Лесневского ... 281

 

К иллюстрациям ... 306

 

---

 

 

 

  

 

---

 

 

Скачать издание в формате pdf (яндексдиск; 10,5 МБ)