наверх
 

Лебедев Г. Русские художники XVIII века : Иван Никитин, Иван Аргунов, Д. Г. Левицкий, В. Л. Боровиковский. — Москва ; Ленинград, 1937

Русские художники XVIII века : Иван Никитин, Иван Аргунов, Д. Г. Левицкий, В. Л. Боровиковский / Г. Лебедев. — Москва ; Ленинград : Искусство, 1937  Русские художники XVIII века : Иван Никитин, Иван Аргунов, Д. Г. Левицкий, В. Л. Боровиковский / Г. Лебедев. — Москва ; Ленинград : Искусство, 1937
 
 
 

Русские художники XVIII века : Иван Никитин, Иван Аргунов, Д. Г. Левицкий, В. Л. Боровиковский / Г. Лебедев. — Москва ; Ленинград : Искусство, 1937. — 101, [34] с., 2 вкл. л. крас. ил. : ил.

 
 
 

В. Л. БОРОВИКОВСКИЙ

[начальный фрагмент текста статьи]

 
В восьмидесятых годах XVIII века Екатерина II предприняла путешествие в Крым. Вся дорога, по которой „изволила“ ехать императрица, была спешно исправлена и гладко накатана, дабы не очень трясло дородную и уже престарелую „матушку“. По сторонам дороги, в виде бесконечной аллеи, были насажены березы; эти „екатерининские шляхи“ во многих местах сохранились до нашего времени. Из окрестных деревень при проезде „высочайших особ“ полицейские чины сгоняли празднично одетых девок, баб и мужиков, заставляя их водить хороводы и петь веселые песни; так императрица знакомилась со „своим“ народом. В местах остановок для императрицы были воздвигаемы специальные дома и даже дворцы.
 
Особенной пышностью отличался дворец, построенный в Кременчуге Капнистом, местным богачом, сыном последнего миргородского полковника. Стены и потолки были расписаны клеевой краской, причем внимание императрицы привлекли две картины, исполненные умело и талантливо.
 
На одной из них она увидела себя в виде богини мудрости Минервы; перед ней семь греческих мудрецов смиренно слушали объяснение „Наказа”.
 
На другой был показан Петр I, наподобие Микулы Селяниновича, вспахивающий землю. За ним следовала она, императрица, сеющая семена. Вспаханную и засеянную землю боронили два крылатых гения: великие князья Александр и Константин, ее внуки.
 
Это были, как видит читатель, обычные XVIII века иносказания, но придуманные и тонко и находчиво.
 
Екатерине понравилась идея; падкая на „кумплименты”, она была польщена. Справившись о художнике, она узнала, что роспись делал миргородский дворянин, поручик в отставке, Владимир Лукич Боровиковский.
 
На другой день перед ней стоял сам автор росписи. Это был среднего роста, худощавый и бледный человек, ведший себя с достоинством и не выражавший никакого смущения. Восседавшая в креслах императрица оседлала лорнетом нос и долго, как неодушевленный предмет, его рассматривала.
 
— Поручик? — спросила она.
 
— Точно так, поручик в отставке, ваше величество.
 
— Художник?
 
— Да, иконописец.
 
Императрица вздернула правую бровь и переглянулась с Безбородко, присутствовавшим на приеме.
 
— Кем обучен живописи?
 
Владимир Лукич сообщил, что обучен отцом, писавшим для сельских церквей иконы, и что младшие братья его — Василий, Петр и Иван — также занимаются иконописанием.
 
— Хорошо придумал, — заметила Екатерина, ткнув лорнетом в сторону расписанной стены. — Хочешь ехать работать в Петербург? Приезжай, окажу протекцию.
 
Так определился поворот в жизни Боровиковского.
 
Вернувшись к себе в Миргород, он стал готовиться к отъезду в столицу. Из Миргорода он никуда дальше Кременчуга не выезжал и тридцать лет прожил в небольшом домике, близ Воскресенской церкви. Домик тонул в густой листве огромных верб, сбегавших по огороду вниз, к берегам речки Хорола. Тихая речонка заросла тростником и водорослями. По улице бродили гогочущие гуси. Трудно было уходить с насиженного места. Здесь прошло детство, юность и часть зрелых лет; здесь умерли отец и мать; здесь он впервые испытал радость творчества. В конце сентября, захватив необходимые пожитки и старинные отцовские гусли, он отправился в дальний путь.
 
Первым учителем Боровиковского в Петербурге был Д. Г. Левицкий. Состарившийся и уже полузабытый мастер тепло принял талантливого земляка. Он посвятил неловкого провинциала во все таинства изысканного искусства XVIII века. Он на живых примерах показал, как необходимо усаживать модель, как исправлять „нос кривоватый“ и „грудь гораздо сухую“, как подчеркивать „чиносостояние“ по костюму. Честный и правдивый, он учил искусству лжи и изысканной лести потому, что таково было время и таковы были вкусы и взгляды дворянского общества.
 
Поэт есть хитрый чародей.
Его живая мысль, как фея,
Творит красавиц из цветка,
На сосне розы производит,
В крапиве нежный мирт находит.
 
Между делом они вспоминали далекую Украину. Анастасия Яковлевна, жена Левицкого, угощала друзей борщом, и старик очень жалел, что для приправы нет свиного сала.
 
В 1791 году в Петербург приехал знаменитый венский художник Лампи, сразу же вошедший в моду в придворном обществе. Это был типичный придворный портретист XVIII века. Урода он превращал в красавца, старуху преображал в цветущую девушку, глупца — во вдохновенного поэта. При всем том он умел сохранять внешнее сходство. Даже Потемкин, никому никогда не позировавший, пожелал быть написанным ловким венцем. Где и как познакомился Боровиковский с Лампи неизвестно, но уже через год он появляется в мастерской Лампи в качестве ученика.
 
Лампи относился к Боровиковскому очень благожелательно и помогал ему и словом и делом. Этому способствовала исключительная скромность бывшего иконописца, всегда искренне восхищавшегося элегантными работами учителя и не пытавшегося с ним конкурировать. Собственными картинами он всегда был недоволен, хотя и слышал лестные о них отзывы.
 
К середине девяностых годов Боровиковский настолько успел в живописи, что был признан академиком, а спустя несколько лет — советником портретного искусства.
 
Надо сказать, что тогдашняя Академия художеств весьма пренебрежительно относилась к портретному роду живописи, так как считала, что основной задачей искусства является изображение героев, богов и исторических событий. „Истинная и благородная цель искусства, — значилось в уставе Академии, — состоит в том, чтобы сделать добродетель ощутительной, предать бессмертию славу великих людей, заслуживающих благодарность отечества, и воспламенить сердца и разум к последованию...“ И если Боровиковский, занимавшийся, главным образом, портретом, был признан Академией, то только потому, что его рекомендовал „сам“ Лампи, пользовавшийся в Академии большим влиянием, а также благодаря исключительному успеху живописи Боровиковского среди высшего дворянства.
 
Окончательное признание Боровиковский получил после написания портретов лиц царской фамилии. В 1802 году ему дали заказ по украшению строившегося Михайловского (ныне Инженерного) замка, а через шесть лет он уже работал над иконостасом Казанского собора. Все это свидетельствует о его необычайном успехе.
 
Его кисть запечатлела огромное количество разнообразнейших лиц, в массе своей воссоздающих целое поколение людей конца XVIII и начала XIX веков.
 
На первый взгляд его портреты — особенно женские — кажутся однообразными: одинаково сложенные руки, одинаковый поворот головы, одинаковая постановка фигуры; женские лица обладают чертами как бы фамильного сходства. Но всмотревшись пристальнее, мы видим богатство и многообразие характеров, видим, что художника живо интересовало внутреннее содержание человека и что к выражению этого содержания и направлены все его живописные средства. Он тонко и лирически любовался юностью и женской красотой; значительно позднее художники и поэты постигали в его портретах дух и поэзию эпохи, когда появились первые „Бедные Лизы“, первые Ольги и Татьяны. Вот, например, стихотворение Полонского, навеянное портретом Лопухиной:
 
Она давно прошла, и нет уже тех глаз
И той улыбки нет, что молча выражали
Страданье — тень любви, и мысли — тень печали,
Но красоту ее Боровиковский спас.
Так часть души ее от нас не улетела,
И будет этот взгляд и эта прелесть тела
К ней равнодушное потомство привлекать,
Уча его любить, страдать, прощать, молчать.
 
И, действительно, портреты Боровиковского учат „любить, страдать, прощать, молчать“; они лишены активного, волевого начала; на них налет мечтательности и созерцательности — отражение мягкой и женственной натуры самого Боровиковского.
 
Эта мягкая пассивность и созерцательность выражены не только в настроении персонажей его портретов, но и в самой живописи.
 
Боровиковский не любит и почти не употребляет ярких красок и сильных цветовых контрастов. У него все построено на тончайших переходах и деликатнейших полутонах. Он любит нежно-розовую или голубоватую гамму, как перламутр переливающуюся разнообразнейшими оттенками. Он любит тонкие, легкие, полупрозрачные ткани. Он любит помещать своих девушек и женщин на фоне зеленой листвы, и эта листва, этот знак природы, к которой стремились в ту пору все чувствительные сердца, такая же воздушная, прозрачная и нематериальная, как и ткани. Его кисть деликатно и осторожно накладывает краску и как бы оглаживает, ласкает форму предметов; этой кисти не знакомо творческое волнение, заставляющее бросать на холст широкие, нервные и темпераментные мазки.
 
<...>
 

 

 

[Содержание]

 
Иван Никитин ... 11
Иван Аргунов ... 41
Д. Г. Левицкий ... 62
В. Л. Боровиковский ... 88
Иллюстрации
 

 

 

Примеры страниц

 
Русские художники XVIII века : Иван Никитин, Иван Аргунов, Д. Г. Левицкий, В. Л. Боровиковский / Г. Лебедев. — Москва ; Ленинград : Искусство, 1937  Русские художники XVIII века : Иван Никитин, Иван Аргунов, Д. Г. Левицкий, В. Л. Боровиковский / Г. Лебедев. — Москва ; Ленинград : Искусство, 1937
 

 

 
Скачать издание в формате pdf (яндексдиск; 38,4 МБ).
 
 

14 октября 2022, 9:32 0 комментариев

Комментарии

Добавить комментарий