Материалы и исследования по археологии Москвы : Том II. — Москва ; Ленинград, 1949

  

 

 

 

 

 

 

М. Г. Рабинович. Раскопки 1946—1947 гг. в Москве на устье Яузы ... 5

I. Общие замечания. Церковь Никиты и прилегающий к ней район — 5; II. Раскоп I — 8; III. Раскоп VI — 14; IV. Исследование церкви Никиты и погребений — 20, V. Исследование склонов холма. Раскопы II, III и V — 24; VI. Раскоп IV; Гончарное производство — 26; VII. Раскоп — VII. Усадьба посадского человека XV—XVI вв. — 34; VIII. Исследование улиц и зачистка склона городища — 40; IX. Выводы — 42.

 

В. А. Мальм. Горны московских гончаров XV—XVII вв. ... 41

 

М. В. Фехнер. Глиняные игрушки московских гончаров ... 52

 

М. Г. Рабинович. Московская керамика ... 57

Введение — 57; I. Классификация бытовой керамики — 59: II. Московская лощеная керамика — 67; III. Изразцы — 80; IV. Строительные материалы — 95; V. Гончарная мастерская — 99; Приложение. Заключение Лаборатории керамической установки ВАА. I. Дополнительный обжиг найденных при раскопках фрагментов керамики. II. Опыты лощения глиняных изделий, найденных при московских раскопках «лощилами» — 104.

 

М. В. Фехнер. Москва и ее ближайшие окрестности в XV и начале XVI века ... 106

Введение — 106; I. Улицы, дороги, урочища, села и слободы — 109; II. Общественные частные сооружения и постройки — 114; III. Монастыри — 116; IV. Церкви —118; Литература — 123.

 

Б. А. Рыбаков. Раскопки в Звенигороде в 1944—1945 гг. ... 125

 

Л. А. Голубева. Раскопки в Верейском кремле ... 134

I. Исторические данные — 134; II. Топография кремля — 136; III. Стратиграфия — 138; IV. Вал и его конструкция — 140; V. Древнейшее поселение — 141; VI. Выводы —143.

 

Г. Б. Федоров. Деньги Московского княжества времени Дмитрия Донского и Василия I (1359—1425) ... 143

I. Русская гривна — 148; II. Русский рубль — 149; III. Соотношение гривны и рубля — 152; IV. Основа монетной стопы — 155; V. Монеты времени Дмитрия Донского — 156; Московское княжество — 158; Удельное княжество Серпуховское — 159; Техника чеканки, денежное дело — 162; Номенклатура серебряных денежных единиц и их значение с начала чеканки монет на Руси до конца XIV в. — 163; Монеты времени Василия I — 167, Московское великое княжество — 167; Классификация и датировка — 172; Монеты удельных княжеств — 178; первый период (1339—1400); второй период (1400—1410); третий период (1410—1425). Топография кладов. Выводы. Серпуховское удельное княжество — 178; Галицкое и Звенигородское удельное княжества — 179; Можайское удельное княжество — 180; Дмитровское удельное княжество — 182; Углицкое удельное княжество — 183; Выводы — 184.

 

Б. А. Рыбаков. Из истории московско-нижегородских отношений в начале XV в. ... 186

 

Б. А. Колчин. Обработка железа в Московском государстве в XVI в. ... 192

I. Русские ремесленники и формы ремесла — 192; II. Районы и центры добычи и обработки железа: новгородский, устюженский, белозерский, окский, Вологда, северо-восток, Тверь, Углич, Москва. Выводы — 195; III. Техника и средства труда; кузница, механический молот, инструменты, холодная обработка металла. Процесс ковки. Производительность труда. Выводы — 203.

 

П. Н. Максимов. К характеристике московского зодчества XIII—XV вв. ... 209

1. Собор Спаса на Бору в Московском кремле — 209; 2. Успенский собор в Звенигороде — 210; 3. Собор Симонова монастыря в Москве — 214.

 

Н. Н. Воронин. К характеристике архитектурных памятников Коломны времени Дмитрия Донского ... 217

Вводные замечания — 217. I. Общая характеристика московского строительства второй половины XIV в. — 217; II. Церковь на Городище под Коломной — 219; III. Воскресенская церковь — 223; IV. Успенский собор — 227; V. Выводы — 233.

 

П. А. Раппопорт. Русское шатровое зодчество конца XVI в. ... 238

Введение — 238. Часть I. Исторические предпосылки шатрового зодчества конца XVI в. — 243; 1. Историческая обстановка конца XVI в. — 243; 2. Объекты и организация строительства — 244; 3. Строительство Бориса Годунова — 245; Часть II. Памятники шатрового зодчества годуновского времени — 249; 1. Шатровые памятники 80 х гг. XVI в. — 249; 2. Годуновская церковь в Красном селе — 253; 3. Усыпальница Симеона Бекбулатовича в селе Кушалине — 258; 4. Георгиевская церковь в серпуховском Владычном монастыре — 263; 5. Провинциальная переработка форм шатрового зодчества (Балахна) — 268; 6. Борисов городок — 273. Часть III. Особенности шатровых памятников конца XVI в. — 286; Выводы — 291. Приложения — 291; 1. Стандартизация строительного производства — 294; 2. Недатированные шатровые памятники — 296; 3. Шатровые церкви Солотчинского монастыря — 297.

 

М. Г. Рабинович. П. Н. Миллер и археология Москвы ... 302

Список научных работ П. Н. Миллера (составил Н. Р. Левинсон — 307).

 

Список сокращений ... 308

 

---

 

 

 

1. СОБОР СПАСА НА БОРУ В МОСКОВСКОМ КРЕМЛЕ

 

Собор Спаса на Бору в Московском кремле был тем зданием, с описания которого обычно начиналось изложение истории московской архитектуры. Историки архитектуры полагали, что от первой каменной церкви, построенной Иваном Даниловичем Калитой в 1329—1330 гг., уцелели нижние части стен и что эти части вошли в состав позднейшей, существовавшей до наших дней постройки, возведенной Василием III в 1527 г. Свидетельство Снегирева, сообщившего сто лет назад о том, что древняя белокаменная кладка собора сохранилась «на высоту человеческого роста», повторялось всеми последующими историками русской архитектуры.¹ Сам памятник вплоть до 1932 г. не подвергался исследованию в натуре.

____________

¹ И. Снегирев. Памятники московской древности. М., 1842—1845.

 

Исследование это, произведенное в 1932—1933 гг. при участии автора этой статьи, показало, что собор действительно был построен из камня и кирпича. Наибольшая высота, на которой проходила граница между каменной и кирпичной кладкой, достигала в северо-западном углу главного храма лишь 1.20—1.25 м, а в других местах — на стенах и столбах главного храма — кирпичная кладка начиналась уже с уровня 0.35—0.40 м, реже 0.50—0.70 м от уровня земли; алтарные же апсиды оказались построенными целиком из кирпича.

 

Кирпич как в главном (считавшемся древним) храме, так и в примыкающих к нему с юга, запада и северо-востока пристройках оказался одинаковым. Его размеры, колебавшиеся в пределах 7.0—7.5 × 14—14.5 × 29—30 см, еще не давали возможности датировки, так как кирпич близких размеров встречается в постройках в XVI, и XVII, и начала XVIII вв. Более красный, чем коричневый, цвет кирпича и особенно характер наружной поверхности стен с незаметными и местами даже с подрезанными швами заставлял думать о времени не ранее начала XVII в.² Можно было надеяться на то, что эта новая кладка появилась лишь при ремонте обветшавших фасадов, заменив старый обопревший кирпич. Однако удаление штукатурки в некоторых местах внутри и снаружи здания еще более усилило сомнения в его древности. Так, удаление штукатурки в местах сопряжений стен главного храма и приделов показало, что всюду эти стены были сложены не впритык, как это обычно бывает при возведении новых пристроек к старому зданию, но в перевязь, т. е. одновременно. Удаление штукатурки с внутренней поверхности западной стены на уровне середины окон, сохранившихся на незакрытой пристройками части северного фасада, должно было бы, казалось, открыть древние окна, заложенные после возведения верхних этажей над западной папертью. Но вместо этого, вопреки ожиданию, всюду была обнаружена совершенно однородная кладка с правильным соблюдением перевязи, говорящая о том, что никаких проемов в боковых третях западного фасада не было.

____________

² Клейм на кирпиче обнаружено не было, лишь на 1½-вершковом кирпиче в шеях малых глав и в перелицовке южного и восточного фасадов юго-восточного придела встречался кирпич с клеймами заводов XIX в. (преимущественно А. Гусарева).

 

Еще более неожиданное наблюдение было сделано при обследовании окон в верхней части южного фасада. Они были заложены снизу почти до половины высоты, причем закладка суживалась кверху ступенями, а снаружи, на фасаде, окна расширялись кверху. Казалось, что эти переделки были произведены после того, как южная пристройка своей крышей закрыла до половины высоты окна главного храма. Но удаление штукатурки возле этих окон снаружи и изнутри показало, что «закладка» сложена в перевязь со стенами, а не заполняет собой проем, а наружное «расширение» не вырублено в стене, но выложено вместе с ней. Казалось, что верха северо-восточного и юго-восточного приделов сделаны в два приема (сначала в виде трехлопастной кривой, заполнявшей тимпан фронтона, а затем в виде кокошника, в который превратилась верхняя часть этой кривой, после того как под нее был подведен карниз, подпираемый импостами.

 

Удаление штукатурки с этих деталей показало, что все части были выполнены одновременно: кирпич всюду был одинаков и нигде не было видно разрушенных древних частей, уступивших место новым. Все было выложено в перевязь со стенами. Только на восточном фронтоне юго-восточного придела были обнаружены переделки — замена верхних обломов карниза (полудуг) и импостов под кокошниками новыми, сложенными из кирпича размером 6.5×13.5×26—27 см, т. е. 1½×З×6 вершков. Этот кирпич, вошедший в употребление в XIX в., говорит о сравнительно недавней починке этого места — возможно, во время ремонта собора, произведенного Ф. Рихтером в 1860-х годах. К этому же времени могут относиться и шеи всех малых глав, сложенные из того же полуторавершкового кирпича. Кроме этих двух размеров кирпича, в соборе был обнаружен и третий — 6.2—6.8×14×29—30 см, из которого были сложены верхняя часть купола, имевшего в разрезе форму трехлопастной кривой, и свод над верхним юго-западным приделом.

 

Оставалось изучить более внимательно остатки белокаменной кладки, но и это изучение повело к новому разочарованию: камень оказался необычайно мелким; вместо рядов высотой 30—40 см, какие можно видеть и во владимирских постройках XII в. и в московских конца XIV — начала XV в., здесь оказались ряды высотой в 13—14 см, т. е. в 3 вершка, обычной высоты «штучного» камня XVIII—XIX вв.; лишь изредка встречались камни, достигающие 18—19 см в высоту.

 

Какой же вывод можно было сделать из всего этого обследования собора? Наиболее вероятным кажется предположение о том, что при одном из крупных ремонтов XVIII в. (а такие были после пожара 1737 г. и в 1767 г.) кто-либо из архитекторов того времени (Мичурин или Яковлев) вместо того чтобы укреплять ремонтом древнее обветшавшее здание, окруженное позднейшими столь же обветшавшими пристройками, переложил его заново, употребив в дело старый материал или даже оставив в новой постройке какие-то фрагменты старых стен. Но как бы то ни было, он построил вместо древнего здания его точную копию, сделанную так добросовестно, что даже закладки и растески окон были воспроизведены в точности, а древняя белокаменная кладка, уцелевшая местами на небольшую высоту, была заменена новой белокаменной.

 

На крупные работы, ведшиеся в соборе в XVIII в., помимо размеров белого камня и манеры кирпичной кладки — без затирки швов, — указывает и то, что в сделанных из кованого полосового железа стропилах и обрешетке собора было много полос с заводскими клеймами XVIII в. — словом «Сибирь», написанным в две строки в прямоугольной рамке, и изображением зверька — соболя.

 

Но как бы добросовестно ни была осуществлена эта новая модель древней постройки, она уже не может дать в руки исследователя наблюдений, которые позволили бы установить, к какому времени относились те или иные части исчезнувшего оригинала. Может быть, план главного храма воспроизводил план постройки Ивана Калиты, может быть, верх храма с его пофронтонными покрытиями и ступенчато-приподнятыми подпружными арками (на чертеже в упомянутом выше труде Снегирева они почему-то показаны опущенными) мог воспроизводить постройку 1527 г., которая, в свою очередь, могла подражать постройке 1329—1330 гг. Можно высказывать и иные предположения, но все они уже не могут быть подтверждены и доказаны натурными данными.

 

Наиболее интересной и ценной была находка в земле при изучении фундаментов собора нескольких больших кусков тесаного белого камня, которые, вероятно, попали туда из разрушенного собора 1329—1330 гг. Некоторые из них сохранили украшавшую их орнаментику в виде плоской плетенки, образующей узоры геометрического или стилизованного растительного характера, близкие к таким же украшениям на фасадах позднейших соборов в Звенигороде и Троице-Сергиевской лавре.

 

 

2. УСПЕНСКИЙ СОБОР В ЗВЕНИГОРОДЕ

 

Звенигородский собор Успения «на городке» уже давно и по праву занял видное место в истории русской и, в особенности, московской архитектуры. Одной из причин этого было преувеличенное представление о его древности. Некоторые исследователи дореволюционного времени³ желали видеть в этом храме, построенном на рубеже XIV—XV вв. сыном Дмитрия Донского, звенигородским князем Юрием, постройку по меньшей мере середины XIV в. Другой причиной большого интереса к памятнику была его относительно хорошая сохранность. Новые пристройки не закрывали его основного объема, оставшегося таким же лаконичным, как и в древности, и широкие новые проемы — неизбежное следствие таких пристроек — не пробили его стен. Стены сохранились почти до самого верха; они сложены из плотного тщательно обтесанного известняка. Сохранилась и большая часть детальной обработки фасадов — профилировка цоколя (в виде двух валиков, разделенных подобием скоции с двумя полочками), прислоненные к лопаткам тонкие полуколонны, увенчанные украшенными резьбой капителями, подобные им полуколонны алтарных апсид и перспективные порталы северного, южного и западного входов. Профиль порталов состоит из трех колонок и двух чередующихся с ними прямоугольных выступов, причем стволы колонок (кроме внешних) украшены бусинами, а все пять обломов архивольта имеют килевидное завершение. Сохранились и узорные пояса из трех рядов каменной кладки, украшенных с лицевой стороны резным геометрическим и растительным орнаментом, проходящие также и по верхам купольного барабана и алтарных апсид и на фасадах; пояс отмечает границу между нижними, более толстыми, и верхними, более тонкими, частями стен.

____________

³ Например, И. Снегирев в статье «Успенский собор в Звенигороде Московской губернии» (А. Мартынов. Русская старина в памятниках церковного и гражданского зодчества, год 1-ый) считает его современником Преображенского собора в Переславле-Залесском; Л. Даль (Зодчий, 1875, стр. 133), Н. Никитин и А. Попов (Древности, т. XI, прибавление 3-е, М., 1886) и М. Красовский (Очерки истории московского периода Древне-русского церковного зодчества, М., 1911, стр. 26).

 

Лишь верхние части закомар и их профилировка были искажены и частично уничтожены при переделке первоначального позакомарного покрытия храма на четырехскатное, а некоторые из древних окон были расширены; кроме того, было пробито несколько новых (в нижних частях южной стены и апсид). В нетронутом виде остались окна в верхних частях апсид и боковых третей остальных фасадов. Узкие и высокие, расширяющиеся в разрезе как внутрь, так и наружу, они обведены на фасадах высеченным в каменной кладке валиком, образующим над перекрывающей окно аркой килевидное завершение. На западном фасаде сохранились два своеобразных круглых маленьких окошка, освещающих идущую в толще стены в северо-западном углу храма лестницу на хоры; окошки помещены в центре вырезанных в толще стены шестилепестковых розеток.

 

Сохранились внутри храма и четыре крестообразных в плане столба, делящих храм на широкий, средний и очень узкие боковые нефы. Восточная пара столбов настолько сдвинута в сторону алтарных апсид, что их положение совершенно не соответствует лопаткам боковых фасадов, отделяющим их средние трети от восточных и находящихся значительно западнее, чем столбы.

 

Такое несоответствие внешнего вида храма внутреннему заставило некоторых исследователей,⁴ высказать предположение о позднейшем происхождении существующих столбов, а следовательно, и опирающихся на них сводов, подпружных арок и купола с его барабаном, так как древние столбы должны были по их мнению, стоять строго против лопаток, членящих фасады. Это мнение было воспринято на веру Павлиновым и Красовским,⁵ не обратившими внимания на то, что при показанном на реконструкции Никитина и Попова расположении столбов алтарь, даже при расположении иконостаса между столбами, должен был равняться едва ли не половине всего храма, а клиросы должны были частично загораживать северный и южный входы в храм.

____________

⁴ Л. Даль, Н. Никитин и А. Попов. Указ. соч.

⁵ А. Павлинов. История русской архитектуры, М., 1894, стр. 114—115; М. Красовский. Указ. соч., стр. 26.

 

Изучение здания в натуре опровергло эти предположения: материал и система кладки столбов и сводов оказались тождественными с материалом и характером кладки стен. На восточной паре столбов еще в 1918 г. были открыты фрески, до того закрытые поздним иконостасом. Фрески эти были выполнены в манере, типичной для начала XV в. и позволяющей думать о возможности авторства самого Андрея Рублева.⁶

____________

⁶ И. Грабарь. Андрей Рублев. Вопросы реставрации, вып. 1, М., 1926, стр. 91—95.

 

Квадратный в плане с четырьмя широко расставленными крещатыми столбами, тремя высокими алтарными апсидами, позакомарным покрытием и одной главой на высоком световом барабане, Звенигородский собор близок к таким постройкам начала XV в., как возведенные при участии того же князя Юрия Дмитриевича соборы находящегося поблизости Саввина-Сторожевского монастыря и Троице-Сергиевской лавры. Сходство это распространяется и на детали всех трех соборов, в которых можно видеть одинаковые пояса каменной резьбы на барабанах, апсидах, и стенах, одинаковую профилировку цоколя и одинаковые перспективные порталы с килевидным завершением арок и бусинами на колонках. Но особенно близки порталы Звенигородского собора к открытому в 1924 г. Д. П. Суховым западному порталу церкви Рождества богородицы (Воскрешения Лазаря) в Московском кремле, построенной в 1393 г. Здесь повторяется не только общая композиция, но и форма капителей и баз с их угловыми выступами, соединяющими верхний и нижний валики.

 

В той же церкви Рождества богородицы, сохранившейся, как известно, лишь до половины своей высоты, уцелело и окошко-розетка, по форме и местоположению близкое к звенигородским. Одинаковы во всех этих постройках, включая сюда еще и построенный в 1420-х годах собор московского Спасо-Андроникова монастыря, их строительный материал и техника кладки стен и сводов. Лишь более стройные пропорции Звенигородского собора, подчеркнутые прислоненными к лопаткам тонкими полуколоннами, не встречающимися в упомянутых выше храмах, придают ему большее родство с владимирскими храмами XII в. — прообразами раннемосковских белокаменных построек.

 

 

Рис. 1. Успенский собор в Звенигороде; слева — схема современного состояния перекрытия; справа — схема реконструкции перекрытия

 

 

Внутри Звенигородский собор кажется также более стройным, чем Саввинский или Троице-Сергиевский. Однако во всех трех зданиях налицо одинаковое покрытие среднего нефа, трансепта и угловых частей коробовыми сводами, опирающимися на подпружные арки, перекинутые со столбов на стены, причем отвечающие столбам внутренние лопатки отсутствуют. Но в то время как в обоих монастырских соборах подпружные арки под барабаном купола приподняты вверх по сравнению с примыкающими к ним коробовыми сводами и образуют ступень в месте соприкосновения с ними, в Звенигородском соборе подпружные арки сливаются со сводами, и только западная арка приподнимается выше свода над западной частью среднего нефа на очень незначительную величину.

 

Такая конструкция перекрытия дала повод некоторым исследователям⁷ видеть в сводах Звенигородского собора переходную форму от сводов с опущенными подпружными арками (как это делалось в большинстве русских построек домонгольского времени и, в частности, во владимирских) к сводам с приподнятыми подпружными арками, примеры которых дают Саввин, Троице-Сергиев и Андроников соборы и некоторые позднейшие постройки в Пскове и в Средней Руси. Но исследователи, считавшие, что в Звенигородском соборе московская архитектура сделала лишь первый, очень робкий шаг в применении новой для нее конструкции сводов, забывали или не знали о том, что уже около сотни лет назад на страницах «Русской старины в памятниках церковного и гражданского зодчества» Л. Мартынова Снегирев писал, что при капитальном ремонте Звенигородского собора в 1830—1837 гг., в числе прочих исправлений, арки были «подделаны на 1 аршин».⁸ Это и привело к исчезновению первоначальной ступенчатости подпружных арок. Правильность указания Снегирева была подтверждена наблюдениями, сделанными студентами Московского архитектурного института, обмерявшими собор по заданию Главного управления охраны памятников архитектуры СССР в 1945—1946 гг. и обнаружившими границу между древними подпружными арками и позднейшими, подведенными под них снизу.⁹ Таким образом, собор и внутри был более близок к названным монастырским соборам, чем теперь.

____________

⁷ См., .например, А. И. Некрасов. Византийское и русское искусство, М., 1924; его же. Города Московской губернии, М., 1928. Однако в своих «Очерках по истории древнерусского зодчества» (М., 1936, стр. 196) он уже высказывает предположение о том, что первоначально подпружные арки могли быть и ступенчато-подвышенными.

⁸ И. Снегирев. Указ. соч., изд. 3, М., 1852, стр. 91.

⁹ Обмер произведен тт. Ровках, Нестеровым, Борисевич и Лихтенштейн.

 

 

Рис. 2. Успенский собор в Звенигороде (схема реконструкции)

 

 

Неизученным оставался только верх собора. Переход от основного объема здания к барабану главы был неясен, и все высказывавшиеся на этот счет предположения были только догадками, не подкрепленными исследованием здания в натуре. Только в 1941 г. такое исследование было предпринято музеем Академии архитектуры СССР. Но начавшаяся война прервала работу в самом начале, и полные обмеры здания, на которых было показано и то, что сохранилось на его чердаках, были выполнены лишь в 1945—1946 гг.¹⁰

____________

¹⁰ Обмерные чертежи составляют собственность Главного управления охраны памятников архитектуры Комитета по делам архитектуры СССР.

 

Нам удалось осмотреть чердаки собора в 1941 и 1946 гг. Первое, что бросилось в глаза, были остатки четырех коробовых сводов; устроенных сверх основных сводов собора и расположенных вдоль его диагоналей (рис. 1). Щековые стенки этих сводов, ориентированные на углы здания, были расположены над серединами его угловых частей. Другими концами своды упирались в круглый в плане пьедестал под барабаном купола, скрывающий под собой верхние части приподнятых подпружных арок. Этот пьедестал, обладающий значительно большим диаметром, чем барабан, слегка суживается кверху. Верхняя его часть окружена восемью широкими, похожими на короткие пилястры, выступами, поставленными на обрез нижней части против окон, которые в настоящее время отделены от этих выступов крышей.

 

Восполняя утраченные части диагональных сводов и их щековых стенок (рис. 1), можно представить себе, какой была первоначальная композиция верха собора. Над завершавшими стены закомарами и позакомарным покрытием вдоль диагоналей здания были расположены еще четыре свода, заканчивавшиеся кокошниками над его угловыми частями и упиравшиеся в широкий круглый пьедестал под барабаном. Восемь выступов, стоящих на нижней, более широкой части пьедестала, могли быть опорами для окружавших барабан и уничтоженных позднее кокошников, расположенных так, что окна барабана опускались в пазухи между ними. Профилировка кокошников могла опираться на выступы, а внутренний профиль мог опускаться вдоль внутренних углов выступов до обреза нижней широкой части пьедестала, подобно тому как внутренняя полочка профилировки фасадных закомар (единственное, что от нее уцелело) опускается вдоль лопаток до обреза над узорным поясом. Выступы, которые видны кое-где на верхней части пьедестала, могут быть остатками подобных профилей.

 

Диагональные своды, устроенные сверх основных сводов здания, обнаруживаются в раннемосковской архитектуре не впервые. Очи были найдены в Троицком соборе Троице-Сергиевской лавры (1422—1423 гг.).¹¹ Д. П. Сухов объяснял появление этих диагональных сводов необходимостью лучшего отвода дождевых вод с той части позакомарного покрытия, где своды образовывали разжелобки, имевшие уклон внутрь здания, в сторону купольного барабана или пьедестала под ним; а кровля, которую можно было сделать над этим местом по забутке, получалась очень плоской и, в силу этого, недостаточно надежной. Диагональные своды и были дополнительными крышами, устраивавшимися над этими опасными местами, защищавшими их от дождевых вод и отводившими последние в разжелобки между покрытиями над средними и угловыми сводами неподалеку от наружных стен, где эти разжелобки и заканчивались водометами. Нельзя не согласиться с таким объяснением смысла и происхождения диагональных сводов, породивших и диагонально поставленные кокошники (или, точнее говоря, закомары, так как они здесь еще являются щековыми стенами сводов — «комар») второго яруса. Нельзя не признать также, что с помощью таких сводов русские зодчие успешно и остроумно решили стоявшую перед ними практическую задачу.

____________

¹¹ Н. И. Брунов. К вопросу о раннемосковском зодчестве. Тр. секции археологии РАНИОН, т. IV, М., 1928, стр. 93.

 

Подобное устройство сводов решало одновременно и художественную задачу. Оно лучше связывало в единое целое барабан купола и основной объем здания, создавая с помощью закомар второго яруса постепенный переход между ними, причем верх храма становился более живописным и нарядным. Верх строгого и сдержанного монастырского собора Лавры также прост и строг. Зодчий не прибавляет ничего к утилитарно необходимым элементам перекрытия: диагональные своды упираются своими внутренними концами в простой квадратный в плане, невысокий пьедестал под барабаном главы, поставленным прямо на пьедестал; ничто не маскирует сопряжение этих частей.

 

В более нарядном и изысканном придворном Звенигородском соборе налицо более сложный вариант подобной композиции. Здесь зодчий не довольствуется устройством практически необходимых для отвода осадков диагональных сводов и отвечающих им закомар второго яруса. Он вносит в композицию верха здания элементы, продиктованные соображениями уже не утилитарного, но художественного порядка. Зодчий Звенигородского собора сделал пьедестал под барабаном круглым в плане и более высоким и увенчал его кокошниками (уменьшенными подобиями закомар), создающими еще более постепенный и плавный переход от основного объема здания с его большими закомарами, через меньшие закомары диагональных сводов — крыш, к барабану, окруженному еще меньшими кокошниками, образующими третий ярус криволинейных завершений здания.

 

Если предположить, что закомары и кокошники имели такие же килевидные завершения, как порталы и наличники окон, то многократное повторение одного и того же мотива — полукруга с килевидным верхом — должно было придавать всему зданию цельность, единство и торжественный характер (рис. 2). Расположение закомар и кокошников в перебежку и под разными углами усилило живописность и богатство композиции. Разнообразие игры света и тени на них усугубляло контраст глади белокаменных стен с сочными и мелкими тенями порталов, полуколонн, профилировки закомар и тонкой резьбы узорных поясов.

 

Законченность форм Звенигородского собора говорит о том, что они были выработаны не сразу и что у него были свои предшественники. Выше мы говорили, что единственные остатки храма Спаса на Бору 1330 г. — несколько белых камней фасада — украшены резьбой, напоминающей по мотивам и технике выполнения резьбу поясов Звенигородского собора.

 

Интересно также сравнить Звенигородский собор в его реконструктированном виде с описанием Успенского собора в Коломне (1382), сделанном в середине XVII в. Павлом Алеппским. Он писал, что Коломенский собор имеет «кругом кайму скульптурной работы» и что «с каждой из четырех стен церкви есть нечто вроде трех арок, над которыми другие поменьше, потом еще меньше, кругом купола — очень красивое устройство».¹²

____________

¹² Павел Алеппский. Путешествие антиохийского патриарха Макария в Москву, вып. 2. М., 1897, стр. 143.

 

Но получила ли эта уходящая своими корнями по меньшей мере, в XIV век композиция верха храма дальнейшее развитие в постройках последующего времени?

 

 

3. СОБОР СИМОНОВА МОНАСТЫРЯ В МОСКВЕ

 

Верхи русских крестовокупольных храмов второй половины XV—XVI вв. еще недостаточно изучены, но все же можно указать среди них такие, которые достаточно ясно говорят, в каком направлении развивались в это время конструктивные и художественные идеи XIV — начала XV вв. Особого внимания в этом отношении заслуживает собор московского Симонова монастыря, тем более, что его обычная датировка — 1379—1404 гг. (поврежденный ударом молнии верх перестроен в 1477 г.) ставит этот памятник в ряд раннемосковских построек.

 

Обследование собора в натуре, произведенное нами в 1930 г., заставило усомниться в его общепринятой датировке: как оказалось, он был памятником одного строительного периода. Здание снизу доверху построено из одного и того же строительного материала — кирпича размером 7.3—7.5×13—14×28—29 см. Такой кирпич применялся наряду с другим, более мелким, в XVI в. и затем в XVII в. (при небольшом увеличении размеров). Из всех дат, связанных с теми или иными перестройками собора и, вообще, с ведшимися в монастыре строительными работами, наиболее подходящей к такому строительному материалу является 1543—1549 гг. — время постройки рядом с собором звонницы, существовавшей до 30-х годов XIX в.

 

Не углубляясь здесь в разбор вопроса о времени постройки собора Симонова монастыря, отметим наличие в его архитектуре черт, роднящих его с более ранними постройками. Это — его высокие доходящие до пят закомар апсиды, очень простые и строгие перспективные порталы (сохранявшиеся на боковых фасадах, тогда как западный был перестроен в конце XVII в.), высокие и узкие окна с перспективным обрамлением в виде ряда валиков и полочек, которыми обработаны их наружные откосы, и ряд миниатюрных кокошничков, окружающих, наподобие венца, основание купола. Эти явные отзвуки владимирской архитектуры XII в. сочетаются здесь с типичными для московской архитектуры XVI в. широкими пилястрами, усложненными с боков узенькими полупилястрами и мелкой кирпичной профилировкой закомар и капителей пилястр. Отмеченные архаические черты позволяют высказать предположение о том, что возведенный, судя по материалу, в XVI в. храм в какой-то степени воспроизводил более старый, может быть восходящий к концу XIV в. Поэтому вопрос о композиции верха Симонова собора приобретает особый интерес. К счастью, его венчающие части сохранились под надстроенными в конце XVII в. декоративными боковыми главами и поздней четырехскатной крышей почти в нетронутом виде, и сделать их вполне достоверную графическую реконструкцию не представляло большого труда.

 

 

Рис. 3. Собор Симонова монастыря; слева — схема реконструкции перекрытия; справа — схема расположения сводов-крыш

 

 

Над килевидными закомарами основного объема здания и отвечавшим им позакомарным покрытием возвышались сначала четыре гораздо более широких, чем в Звенигороде, диагональных свода-крыши, заканчивавшихся широкими и невысокими, не имевшими килевидных завершений закомарами, ориентированными на углы храма (рис. 3). Над средними закомарами основного объема высились ориентированные, так же как и они, но по форме аналогичные диагональным закомары, причем своды, соответствующие последним, располагались над сводами среднего нефа и трансепта и своими пятами опирались на диагональные своды. Все эти восемь сводов-крыш, образовывавших второй и третий ярусы закомар, своими внутренними концами упирались в круглый пьедестал под барабаном, увенчанный кокошниками, имевшими килевидное завершение, подобно мелким кокошничкам над карнизом барабана.

 

 

Рис. 4. Собор Симонова монастыря (схема реконструкции)

 

 

Таким образом, строитель собора Симонова монастыря ставил перед собой те же две задачи — утилитарную и художественную, которые стояли и перед строителем собора в Звенигороде, но решал их более радикально, хотя и теми же приемами — устройством дополнительных сводов-крыш. Если строитель Звенигородского собора накрывал такими сводами сравнительно небольшие части основных оводов здания, то зодчий Симонова собора увеличил размеры диагональных сводов и, устраивая еще своды-крыши третьего яруса над средним нефом и трансептом, накрыл ими почти все основные своды здания (не покрытые этими сводами части позакомарного покрытия, отвечающего закомарам основного объема храма, приходятся почти целиком над стенами, рис. 3). С другой стороны, увеличивая число закомар, вводя лишний ярус их и применяя закомары двух видов — с килевидным завершением и без него, строитель Симонова собора сделал его верх еще более живописным и богатым, чем в Звенигороде (рис. 4). Собор Симонова монастыря сложностью своего верха как бы подготовляет пути к будущим московским храмам конца XVI—XVII вв. с их ярусами кокошников над сомкнутыми сводами и в то же время связывает их с раннемосковскими постройками конца XIV—XV вв., где ярусное размещение закомар и кокошников уже имело место. Предположение, что собор Симонова монастыря XVI в. в композиции своего верха воспроизводил перекрытие своего предшественника — собора 1379—1404 гг. — подкрепляется тем, что описание Павлом Алеппским Успенского собора Коломны 1382 г. с его кровлей, похожей на артишок, еще более совпадает с описанной нами конструкцией Симонова собора, нежели с композицией верха Успенского собора в Звенигороде.

 

---

 

 

 

  

 

 

---

 

 

Скачать издание в формате pdf (яндексдиск; 260 МБ)

 

 

См. также: