Плампер Я. Алхимия власти. Культ Сталина в изобразительном искусстве. — Москва, 2010

 

 

 

Перевод осуществлен при поддержке Фонда Фриц Тиссен (Fritz Thyssen Stiftung)

 

Эта книга не потеряется в потоке «сталинианы», потому что она — особенная. Ян Плампер заглянул на «кухню» советской пропаганды, где готовился ее главный продукт — миф о «любимом вожде». Миллионы советских людей никогда не видели Сталина вживую, но были уверены, что «видели» его. О том, как и кем создавалась эта великая иллюзия, пишет Ян Плампер.

 

 

   

 

 

 

Сергей Кавтарадзе, старый большевик, знавший Сталина задолго до революции, любил рассказывать следующую историю. После того как в 1940 году его выпустили из ГУЛАГа, где он просидел почти десять лет, Берия и Сталин, которому Кавтарадзе был обязан своим освобождением, лично проводили его в московскую квартиру. Там выяснилось, что часть квартиры занимала женщина, тоже старая большевичка. Выйдя на звонок, она открыла дверь, но, увидев Сталина, отшатнулась, лишилась сознания и рухнула бы на пол, если бы ее не успел подхватить Берия. Тот, встряхнув ее, привел женщину в чувство и спросил, почему ее так испугало появление «отца народов». Женщина ответила: «Мне показалось, что на меня идет портрет Сталина...»¹

 

Своя любимая история была и у Артема Сергеева, приемного сына Сталина — о том, как Сталин поссорился со своим родным сыном Василием. Узнав, что Василий, назвав свою знаменитую фамилию, избежал наказания за один из своих пьяных дебошей, Сталин стал кричать на него. «Но я же тоже Сталин», — оправдывался Василий. «Нет, ты не Сталин, — заявил ему отец. — Ты не Сталин, и я не Сталин. Сталин — это советская власть. Сталин — это тот Сталин, который в газетах и на портретах, но это не ты и даже не я!»²

 

Рассказы Кавтарадзе и Сергеева свидетельствуют о грандиозности масштабов сталинского культа: в коллективном воображении Сталин стал неотличим от своего портрета. Портретами Сталина было переполнено советское пространство, и эти портреты формировали у советских граждан образ их всемогущего вождя. Портреты Сталина — и многие другие проявления его культа — воздействовали на тела и умы, на разум и чувства людей из всех социальных слоев Советского Союза (и на просоветски настроенных иностранцев), и суть этого воздействия очень трудно понять с сегодняшней точки зрения. Опасаясь духовного присутствия вождя, группа московских студентов (включая шестерых ветеранов Второй мировой войны), повернула висевший у них в общежитии портрет Сталина лицом к стене, поскольку иначе им не хватало решимости откровенно говорить о пережитом на фронте; мексиканская художница и бывшая троцкистка Фрида Кало в июле 1954 года покончила самоубийством, работая над портретом Сталина; поэт Борис Пастернак, своими глазами увидев вождя на съезде ВЛКСМ в 1936-м, все время шептал соседу (Чуковскому) «восторженные слова»; будущего диссидента Владимира Буковского в юности преследовал сон, в котором он не успевал помешать Сталину выпить стакан отравленной воды; когда Сталин умер, простые люди лили слезы и затаптывали друг друга насмерть на его похоронах; другие же, в том числе и жертвы сталинского террора, были так потрясены смертью вождя, что у многих случались сердечные приступы³.

 

Женщина, упавшая в обморок при виде Сталина, писатель, пришедший в экстаз, очутившись рядом со Сталиным, будущий диссидент, замученный кошмарами об отравлении Сталина, жертвы жестокой сталинской политики, умирающие от сердечных приступов, услышав о смерти Сталина, — все эти рассказы словно наполнены тайной, мистикой и трансценденцией. Наша книга вполне серьезно подходит к трансцендентным сторонам сталинского культа, но в то же время мы утверждаем, что за портретом Сталина скрывается весьма реальная история — история о том, как на самом деле создавался культ вождя. Портреты Сталина, его статуи и бюсты, плакаты и рисунки с его изображением, фильмы, пьесы, стихотворения и песни о Сталине, — все то, что в совокупности мы будем называть «артефактами культа», — не появились ex nihilo. Они были созданы конкретными людьми и институтами в результате применения конкретных практик: как выразился Клиффорд Гирц, «величие создается, а не достается от рождения»⁴. И эти практики — назовем их «производством культа» — поддаются реконструкции. Таким образом, наша книга представляет собой историю тех практик, которые применялись при изображении Сталина. Мы войдем в мастерские к художникам, заглянем к ним через плечо, познакомимся с их партийными покровителями, с функционерами от культуры, с цензорами и со многими другими, участвовавшими в создании сталинского культа⁵.

 

Что представлял собой сталинский культ? Зарождение культа Иосифа Сталина (1879—1953) следует отнести к 21 декабря 1929 года, когда по случаю 50-летия Сталина в различных СМИ — и в первую очередь в таких центральных газетах, как «Правда», — развернулась широкомасштабная кампания по его возвеличению. За этим мощным стартом последовало три с половиной года паузы, которая обычно объясняется стремлением Сталина избежать, чтобы его имя как-либо ассоциировалось с катастрофическими последствиями насильственной коллективизации, или результатом того, что его ключевая позиция в партии еще не окончательно консолидировалась⁶. К середине 1933 года культ Сталина наконец приобрел массовый характер, а с конца 1930-х при создании всевозможных образов Сталина уже используется упорядоченная система признаков — канон, который с того момента тщательно соблюдался, хотя продолжал эволюционировать. Празднование 60-летия Сталина в 1939 году превратилось в один из величайших триумфов культа, после чего во время Второй мировой войны тот снова отошел в тень; однако он вновь набирает обороты в начале 1945-го, и семидесятилетие Сталина в 1949 году (праздновавшееся также в восточноевропейских «народных демократиях») является его очередной вершиной. После смерти Сталина 5 марта 1953 года его культ тихо, но явственно сворачивается в Советском Союзе (хотя и продолжает существовать в странах-сателлитах). Окончательным концом создававшегося усилиями государства культа Сталина стал объявленный Никитой Хрущевым в 1956-м курс на десталинизацию, после чего весь советский блок охватила беспрецедентная иконоборческая кампания.

 

В нашей книге затрагивается только одна эпоха — 1929—1953 годы, период активного существования культа Сталина при его жизни⁷, и только одна территория — Советская Россия, или, выражаясь официально, РСФСР⁸. И хотя мы будем обращаться к кино, фольклору и поэзии, в центре нашего внимания в первую очередь окажутся портреты Сталина, выполненные маслом на холсте. Все виды искусства участвовали в непрестанном соревновании за право считаться главным видом, и ключевые образы Сталина — такие, как Сталин-государственный деятель, главнокомандующий, корифей науки, — впервые формулировались при своем воплощении в этом самом главном виде искусства, а впоследствии канонизировались и воспроизводились в прочих. На вершине иерархии сначала находились живопись маслом и фотография — до тех пор, пока во второй половине 1930-х они не уступили место кинематографу: фильм Михаила Ромма «Ленин в Октябре», вышедший в 1937 году, был первым, в котором присутствовала роль Сталина, и с того момента кино прочно закрепилось в роли главного вида искусства.

 

Культ Сталина представлял собой преимущественно визуальный феномен, рассчитанный на население, чья ментальная вселенная формировалась в основном зримыми образами в противоположность печатному слову. В момент зарождения культа в 1929 году Советский Союз едва-едва сделал первые шаги по пути к модернизации посредством стремительной индустриализации и коллективизации сельского хозяйства. В рамках этой кампании государство развернуло решительную борьбу с неграмотностью, взвалив на себя почти неподъемную задачу, так как еще по переписи 1926 года уровень неграмотности среди мужчин составлял по стране 34,6 процента, а среди женщин — 63,3 процента⁹. Многие советские граждане могли приобщиться к образу Сталина лишь визуальным путем, да и те, кто едва научился читать и писать, по-прежнему воспринимали мир в основном через изображения. Более того, написанные маслом портреты Сталина играли основную роль при создании сталинского культа, поскольку не все виды искусств годились для этой цели. Например, Сталин почти никогда не являлся главным героем в соцреалистических романах, поскольку они следовали условностям Bildungsroman’а; их герой развивался, преодолевая разнообразные препятствия, и в конце концов становился совершенно другой, лучшей личностью — советским «новым» человеком. Однако Сталина невозможно было показать в процессе становления, так как он уже давно завершил свое развитие, превратившись в существо высшего порядка¹⁰. Сталин просто «был». Он и только он воплощал в себе конечную точку утопической временной шкалы и в этом качестве находился вне времени и пространства¹¹.

 

Что такое культ личности? У него существует много определений, но в первую очередь мне хочется провести различие между историческим термином «культ личности», вошедшим в широкий оборот после выступления Хрущева на XX съезде КПСС и впоследствии использовавшимся для обозначения всей сталинской системы с единоличным руководством, массовыми репрессиями и т.д., и аналитическим термином «культ личности», который и будет применяться в нашей книге¹². На самом примитивном уровне будем понимать культ личности как символическое выражение чрезвычайного возвышения какого-либо лица над всеми окружающими. Ограничим диапазон объектов культа личности кругом реально существующих или существовавших людей, исключив из него аллегорические существа («Марианну» как воплощение французской нации, «Дядю Сэма» как символ США, «Германа» или «Михеля» как символ Германии), коллективы (например, «японский народ») и абстрактные понятия («разум»)¹³. Лица, являющиеся объектами культа в нашем понимании, принадлежат исключительно к миру политики, но не религии (папа римский), литературы (знаменитые писатели как символы нации), кино (кинозвезды), музыки (поп-звезды) или спорта (прославленные спортсмены). В процессе своего возвышения лицо, становящееся объектом поклонения, приобретает некое свойство, которое мы будем попеременно называть «сакральностью» и «сакральной аурой».

 

Мое понимание сакральности основано на работах социолога Эдварда Шилса. Он отталкивается от аксиомы о том, что «общество имеет центр. В структуре общества присутствует центральная зона». Согласно второй аксиоме Шилса, «центральная зона участвует в формировании природы сакрального»¹⁴. Сакральность и власть, авторитет тавтологически переплетаются друг с другом: «Власть пользуется одобрением, потому что порождает у своих подданных ощущение сакрального. Сакральность по самой своей природе авторитетна. Поэтому лица, должности и символы, пусть даже самым косвенным и отдаленным образом связанные с сакральностью, обладают той или иной степенью авторитета»¹⁵. Мы позаимствуем у Шилса концепцию сакральности, внеся в нее одно важное изменение: сакральность не обязательно существует а priori в любом обществе; скорее сакральность — явление культурно обусловленное, порождаемое определенными историческими условиями и возникающее в бесчисленных видах и формах¹⁶.

 

В то время как сакральность имеет некие общие черты с введенной Максом Вебером концепцией «харизмы», она обладает рядом определенных преимуществ, облегчающих анализ современных культов личности. Одно из них состоит в ее гибкости. Веберовская харизма слишком тесно привязана к классификации идеальных типов авторитета¹⁷. Дополнительным преимуществом по отношению к веберовской харизме (а также к введенному антропологом Виктором Тернером понятию «communitas») является то, что сакральность несет в себе более явственные религиозные коннотации и лучше передает отголоски, следы и новые обличья религии в современном мире, якобы освободившемся от магических суеверий. В то же время понятие сакральности позволяет избежать ловушек, связанных с прямым переносом религиозных категорий в политику, который характерен для теорий политической религии или политической теологии, восходящих к работам социолога Эмиля Дюркгейма и политолога Эриха Фегелина¹⁸.

 

Концепция сакральности позволяет учитывать как современные, так и предсовременные — то есть традиционные, исторически сложившиеся — элементы в таком феномене, как культ Сталина. Проиллюстрируем эту мысль на примере его портретов : исследователи нередко ставят знак равенства между ними и иконами византийской и русской православной традиций в смысле социальных и эмоциональных функций, визуальной морфологии и механизмов их создания. И действительно, портреты Сталина порой вешались в «красном углу» — в том месте комнаты, которое прежде отводилось для икон. Портреты Сталина не воспринимались как констатирующие или миметические изображения; в них, как и в иконах, видели перформативные образы, вызывающие изменение в зрителе. Иконы нередко занавешивали во время семейных ссор, чтобы скрыться от взгляда святого (и избежать наказания с его стороны), — и то же самое мы видим на примере московских студентов, повернувших к стене портрет Сталина, поскольку энергия, изливавшаяся из образа вождя, не позволяла им свободно разговаривать. Цвета, использовавшиеся на портретах Сталина, порой выбирались с намеком на их символическое значение, какое имели и краски на русских иконах. В ходе творческого процесса и после его завершения художники и критики-искусствоведы описывали портреты Сталина, прибегая к терминам, которые издавна использовались в дискуссиях об иконописи, таким, как «живой», подразумевающий выброс сакральной энергии, и «образ» в том значении, которое относится к православному, немиметическому, перформативному изображению.

 

Однако безоговорочно приравнивать портреты Сталина к иконам было бы слишком большим упрощением. При таком подходе упускаются из вида прочие влияния и свойства, характерные для портретов Сталина. Например, их ключевым элементом являлась реалистическая традиция, опиравшаяся как на западный портрет XIX века, так и на традиции русских передвижников. Знакомство с иконами не позволяет объяснить направление сталинского взгляда, который неизменно устремлен в фокальную точку за пределами картины, ибо Сталин воспринимался как воплощение поступательной, марксистской исторической силы. Он — собственно говоря, только он — мог видеть финал утопической временной шкалы — светлое коммунистическое будущее. Наконец, конкретные практики, применявшиеся при создании этих портретов, очевидно, не несли в себе почти ничего общего с иконописью.

 

Мы в своей книге однозначно помещаем культ Сталина в ряд современных политических культов личности. Первым подобным культом являлся культ Луи-Наполеона Бонапарта, в 1851 году провозгласившего себя императором Наполеоном III. Пять характерных черт отличают современные культы личности от их предшественников. Во-первых, все современные культы личности представляют собой порождение массовой политики: их аудиторией и источником легитимности служит все население, тогда как монархические культы обычно предназначались лишь для узкой элиты (и только на нее опирались). Во-вторых, все они используют современные СМИ, необходимые для широкого распространения таких артефактов культа, как кинофильмы и плакаты, в то время как прежние культы воздействовали лишь на ограниченное число людей. Более того, благодаря насаждению таких культурных навыков, как чтение и письмо, через современные институты всеобщего школьного образования, массового воинского призыва и пр., распространяемые артефакты культа не только отличаются единообразием, но и потенциально доступны для всего населения. В-третьих, современные культы личности возникают лишь в закрытых обществах. Публичная сфера в таких обществах чрезвычайно ограничена, что делает практически невозможным распространение посредством СМИ критики в адрес культа вождя и создание конкурирующих культов. Большинству закрытых обществ присущ высокий уровень насилия со стороны государства, и политический культ личности обычно необходим для определения взаимоотношений между правителем и подданными. В-четвертых, все без исключения современные культы личности являются детищами светской эпохи, изгнавшей богов — насколько это было в ее силах — из метафизического пространства общества¹⁹. Создав новый политический словарь «нации» и «народного суверенитета», французская революция создала иные, светские источники политической легитимности. Современный культ личности следует рассматривать через призму народного суверенитета: отныне тело светского лидера становится вместилищем всей сакральной ауры и служит в качестве метафоры всего, всех сторон (однородного) общества²⁰. Прежде тело монарха всегда разделялось по принципам, описанным Эрнстом Канторовичем, причем обязательно с оглядкой на бога; тело монарха никогда не рассматривалось как воплощение всего, оно символизировало лишь отдельные явления, в то время как после французской революции тело вождя стало представлять собой все общество²¹. Наконец, в-пятых, современный культ личности представляет собой исключительно патрицентрический феномен: объектами поклонения в современных культах личности являлись только мужчины, в то время как прежние культы часто выстраивались вокруг королев, цариц и принцесс²². Причина этого патрицентризма скрывается в народном суверенитете как источнике легитимности: поскольку объект культа каким-то образом должен представлять в своем лице население и поскольку власть распределена в рамках этого населения неоднородно, с учетом пола, культ личности отражает это асимметричное распределение и служит в качестве репрезентации тех членов общества, которые обладают наибольшей властью, — мужчин²³.

 

Принимая такое определение современного культа личности, мы приходим к выводу, что культа личности не было ни у Франклина Делано Рузвельта, ни у Шарля де Голля, ни у Рональда Рейгана. Тем не менее, несмотря на все различия между современными культами личности и теми образами политиков, которые характерны для более открытых обществ, не может не вызывать настороженности тот факт, что у них имеется ряд общих черт. Те и другие задействуют современные СМИ для того, чтобы с ошеломляющей изобретательностью навязывать населению сфабрикованные образы вождей в попытках заручиться его поддержкой. Те и другие используют сходные приемы для оценки успешности политика, «рекламирующего» себя населению. Те и другие стали приобретать свою нынешнюю форму во время Первой мировой войны, которая ускорила наступление века массовой политики — путем вынужденной мобилизации всего населения, нередко невзирая на классовые и гендерные различия, ради ведения тотальной войны; путем выплаты послевоенных мирных дивидендов через расширение избирательной базы; и путем притязаний на легитимность, основанную на поддержке всего народа, а не той или иной конкретной группы.

 

«Культы личности» подвергались в Советском Союзе официальному осуждению на протяжении большей части его истории. В конце концов, марксизм ставит общественное над личным, а материальные силы оценивает выше, чем роль отдельных личностей; кроме того, не забывали и о том, что в дореволюционной России существовал культ царя. Поэтому даже в ту эпоху, когда Сталина прославляли на все лады, в Советском Союзе было невозможно открыто говорить о «культе личности». Советское государство хотело, чтобы его граждане и весь остальной мир поверили, будто бы возвеличение Сталина является результатом подлинной демократии: люди спонтанным и естественным образом выражают любовь к своему вождю, Сталину, который лишь с большой неохотой принимает выражения этой любви и терпит навязанный ему культ. В результате, пытаясь реконструировать тайную историю культа, исследователь вынужден копаться в источниках в поисках того объекта, который официально не существовал — и не мог существовать. В отличие от фашистской Италии и нацистской Германии, идеология которых отнюдь не противоречила наличию соответствующих культов вождей, процесс создания советских культов никогда целенаправленно не документировался. Поэтому и освещающие культ Сталина документы, которые появились на свет из партийных и государственных архивов во время перестройки и особенно после крушения Советского Союза, не были собраны в одной или нескольких специальных архивных коллекциях. В отношении культа Сталина не существовало ничего, аналогичного, допустим, «комиссии по увековечению памяти Ленина», созданной сразу после смерти Ленина в 1924 году, в делах которой можно найти все документы, необходимые для изучения раннего посмертного культа Ленина²⁴. Напротив, несовместимость культа Сталина с советской идеологией вынуждает историка брать на себя работу детектива, обследуя чрезвычайно широкий диапазон порой совершенно невероятных источников, относящихся ко всем граням советской действительности.

 

Первая часть нашей книги посвящена продукции сталинского культа, во второй части мы обратимся к вопросам его производства. Под продукцией культа имеются в виду не только портреты и другие артефакты культа, но и механизмы, посредством которых им придавалось соответствующее значение: канонические шаблоны, через которые проецировался образ Сталина, изменения, вносившиеся в его образ с течением времени, и то, каким образом люди наделяли эту продукцию смыслом в зависимости от контекста. Под производством сталинского культа подразумевается многослойный процесс создания продукции культа: механизмы ее создания, принятие решений о том, кому и в каком ключе изображать Сталина, и влияние самого Сталина на то, каким образом его изображают. Проведенная мной граница между продукцией культа и его производством носит исключительно воображаемый характер и не выдержит строгой аналитической проверки — это лишь прием, используемый для структурирования текста книги. По сути, наше исследование основано на предпосылке, что способы создания культа/культуры невозможно отделить от культовой/культурной продукции, что смысл конкретного, артефакта культа всегда закольцован, включая в себя и механизмы своего создания.

 

В Главе 1, которая служит прологом к книге, реконструируются исторические пути, ведущие к созданию сталинского культа, начиная от Наполеона III и русских царей и заканчивая Лениным и Муссолини. В Главе 2 прослеживается, как изменялись визуальные репрезентации Сталина в Центральной советской газете «Правда» с течением времени (1929—1953). В ней описывается хронология изменений, вносившихся в визуальный образ Сталина за время существования его культа, и освещаются некоторые визуальные стратегии, применявшиеся для того, чтобы возвысить Сталина над его соратниками в ходе построения культа. В третьей, «самой искусствоведческой» главе книги, приводится интерпретация картины Александра Герасимова «Сталин и Ворошилов в Кремле» с основным упором на принципы ее пространственной организации. Эта попытка интерпретации предпринимается с учетом соответствующего контекста, включая, в частности, историю создания картины.

 

Вторая часть книги открывается Главой 4, речь в которой пойдет о роли отдельных акторов в производстве сталинского культа. Мы начнем с фигуры Сталина, стоявшего на вершине государственной пирамиды, и покажем, что, хотя на словах, демонстрируя скромность, Сталин противился созданию своего культа, в реальности оно происходило под его постоянным контролем. Далее на примере Климента Ворошилова, главного покровителя советских художников, включая и сталинских портретистов, мы рассмотрим взаимосвязи между покровительством и персонализированной властью. Глава 5 посвящена важнейшим институциональным акторам, задействованным в производстве сталинского культа, — таким, как союзы художников, издательства и цензурные органы. Делается вывод о том, что в Советском Союзе никогда не существовало никакого ведомства, которое можно было бы назвать «Министерством культа Сталина»; создание культа осуществлялось силами бесчисленных индивидуальных и институциональных акторов в условиях их непрерывной борьбы за влияние. Незыблемой оставалась позиция одного лишь Сталина, который выполнял роль финального фильтра для артефактов культа, взяв на себя миссию окончательного арбитра, который всегда мог вмешаться в любую устоявшуюся бюрократическую процедуру. В Главе 6 рассматриваются книги отзывов предназначавшиеся для посетителей сталинских выставок. Анализ отзывов, оставленных посетителями, будет произведен в рамках непростого вопроса о «восприятии» культа.

 

Выявляя историю, скрывающуюся за портретами Сталина, я стремился подвергнуть его культ демистификации и историзации. И все же, несмотря на все усилия в этом направлении, я нередко чувствовал, что подошел к пределам того, что мы в состоянии узнать о культе — о любом культе. Чем тщательнее я наводил объектив на резкость, тем сложнее становилось разглядеть объект исследования. Разве нам дано понять женщину, упавшую в обморок при виде Сталина, писателя, имевшего репутацию антисталиниста, который довел себя до экстаза, увидев рядом с собой Сталина во плоти, будущего диссидента, замученного страшными снами об отравлении Сталина, жертв жестокой сталинской политики, умиравших от сердечных приступов при вести о смерти Сталина? Короче говоря, что на самом деле происходило между вождем и советским народом?

 

Культ Сталина во многих отношениях напоминает собой алхимию. Эта метафора используется мной сознательно. Алхимия начинается с тщательного подбора отдельных элементов, которые затем сочетаются и взаимодействуют, порождая итог, представляющий собой нечто большее и иное, чем первоначальные элементы. Если алхимия — это «попытка превратить неблагородные металлы в золото», то и алхимия власти — это процесс превращения, в результате которого на свет явился Сталин, многократно превосходящий величием свой реальный прообраз и, по сути, нисколько на него не похожий. И в этот алхимический процесс нам предстоит окунуться.

 

 

 

¹Борев Ю. Сталиниада: Мемуары по чужим воспоминаниям с историческими притчами и размышлениями автора. М.: Книга, 1991. С. 226. Этот же рассказ в другом варианте см.: Гроссман В. Жизнь и судьба. М.: Книжная палата, 1988. С. 718. О Кавтарадзе в ГУЛАГе см.: Conquest Robert. The Great Terror: A Reassessment. New York: Oxford University Press, 1990. P. 68.

 

²Simon Sebag Montefiore. Stalin: The Court of the Red Tsar. London: Weidenfeld & Nicolson, 2003. P. 4. Другой вариант этого рассказа см.: Добренко Е. Между историей и прошлым: Писатель Сталин и литературные истоки советского исторического дискурса // Соцреалистический канон / Под ред. Е. Добренко и X. Гюнтера. — СПб.: Гуманитарное агентство «Академический проект», 2000. С. 651.

 

³ Историю о московских студентах пересказывает Зденек Млынарж, один из ведущих деятелей «пражской весны»: Млынарж 3. Мороз ударил из Кремля. М.: Республика, 1992. С. 18— 19 (выражаю благодарность Елене Зубковой, напомнившей мне об этом источнике); о Фриде Кало см.: Marnham Patrick. Dreaming With His Eyes Open: A Life of Diego Rivera. New York: Knopf, 1998. P. 310; о Пастернаке см.: Чуковский К. Дневник 1930—1969. М.: Современный писатель, 1995. С. 141; о страшном сне Буковского см.: Bukovsky Vladimir. То Build a Castle: My Life as a Dissenter. New York: Viking, 1978. P. 81—83; о сердечных приступах: через неделю после смерти Сталина группа женщин из Куйбышевской области писала Молотову: «День, когда хоронили И. В. Сталина, это было такое горе, что многие из нас попали в мед.пункты с сердечным приступом» (РГАСПИ. Ф. 82. Оп. 2. Д. 1465. Л. 82. Письмо от 13 марта 1953 г.). Евгения Гинзбург вспоминала, что сердечные приступы случались даже у политических ссыльных. См.: Гинзбург Е. Крутой маршрут. Смоленск: Русич, 1998. С. 597.

 

⁴Geertz Clifford. Centers, Kings, and Charisma: Reflections on the Symbolics of Power // Local Knowledge. New York: Basic, 1983. P. 124.

 

⁵ Аналогичного подхода к советской культуре, ставя во главу угла ее практики, придерживаются некоторые авторы, оказавшие значительное влияние в теоретической сфере. В этом отношении можно упомянуть праксеологическую социологию Пьера Бурдье, «новый историзм» с его литературной критикой, историографию в духе Мишеля де Серто и социальную историю искусства а-ля Майкл Бэксендолл. Особ, см.: Lahusen Thomas. How Life Writes the Book: Real Socialism and Socialist Realism in Stalin’s Russia. Ithaca: Cornell University Press, 1997; а также: Gough Maria. The Artist as Producer: Russian Constructivism in Revolution. Berkeley: University of California Press, 2005; Kelly Catriona, Shepherd David (eds.). Russian Cultural Studies: An Introduction. New York: Oxford University Press, 1998; Kiaer Christina. Imagine no Possessions: The Socialist Objects of Russian Constructivism. Cambridge, Mass.: The MIT Press, 2005; Reid Susan E. All Stalin’s Women: Gender and Power in Soviet Art of the 1930s // Slavic Review 57. 1998. № 1. P. 133—173; и Tomoff Kiril. Creative Union: The Professional Organization of Soviet Composers, 1939—1953. Ithaca: Cornell University Press, 2006. См. также эпохальное исследование социологии искусства: Becker Howard. Art Worlds. Berkeley: University of California Press, 1982.

 

⁶ См.: Ennker Benno, Politische Herrschaft und Stalinkult 1929—1939 // Stalinismus: neue Forschungen und Konzepte / Ed. Stefan Plaggenborg. Berlin: Arno Spitz, 1998. S. 166; Idem. «Struggling for Stalin’s Soul»: The Leader Cult and the Balance of Power in Stalin’s Inner Circle // Personality Cults in Stalinism / Ed. Heller and Plamper. P. 165—166; Heizer James L. The Cult of Stalin, 1929—1939. Ph.D. diss. University of Kentucky, 1977. P. 80, 99, 138. Тезис о том, что сперва следовало подавить внутрипартийную оппозицию единоличному лидерству Сталина и что «после пленума Центрального Комитета в январе 1933 г. почитание Сталина приняло невероятный размах», см.: Medvedev Roy. Let History Judge: The Origins and Consequences of Stalinism / Ed. and trans. George Shriver. New York: Columbia University Press, 1989. P. 315.

 

⁷ О последствиях и демонтаже культа Сталина см. работы Полли Джонс, например: Jones Polly. Strategies of De-Mythologisation in Post-Stalinism and Post-Communism. A Comparison of De-Stalinisation and De-Leninisation. DPhil diss. University of Oxford, 2002.

 

⁸ Понимание того, каким образом визуальный культ Сталина воспринимался в других частях многонационального Советского Союза, зависит от степени завершенности местных исследований. В частности, будем надеяться, что будущие исследования помогут выявить специфику изображения Сталина в мусульманских частях Советской империи, где было распространено наложенное исламом табу на изображение людей.

 

⁹ Учитывались мужчины и женщины, достигшие 7-летнего возраста. См.: The Soviet Union: Facts, Descriptions, Statistics. Washington, D.C.: Soviet Union Information Bureau, 1929. P. 208.

 

¹⁰ Приношу благодарность Хансу Гюнтеру, высказавшему это наблюдение во время беседы с автором в Беркли, 1998 год. См. также: Hellebust Rolf. Reflections of an Absence: Novelistic Portraits of Stalin before 1953 // Socialist Realism Revisited: Selected Papers from the McMaster Conference / Ed. Nina Kolesnikoff and Walter Smyrniw. Hamilton, Ont.: McMaster University, 1994. P. 111—120. О соцреалистическом романе как Bildungsroman’e см.: Clark Katerina. The Soviet Novel: History as Ritual. Chicago: University of Chicago Press, 1981. P. 16—17, 57.

 

¹¹ Впрочем, имеются исключения. В романе Казимира Лисовского «В Туруханской ссылке» (Новосибирск: Новосибгиз, 1947) рассказывается о побеге Сталина из сибирской ссылки. Во многих сталинских романах фигурирует поездка героя с периферии в центр, т.е. к Сталину в Москву. См.: Marsh Rosalind. Images of Dictatorship: Portraits of Stalin in Literature. London: Routledge & Kegan, 1989. P. 39.

 

¹² Мы будем пользоваться более узким понятием «культ вождя» только в отношении культов авторитарных вождей XX века, от Бенито Муссолини до Саддама Хусейна.

 

¹³ О Марианне см.: Agulhon Maurice. Marianne au Combat: L’Imagerie et la Symbolique Républicaines de 1789 à 1880. Paris: Flammarion, 1979; Idem. Marianne au Pouvoir: L’Imagerie et la Symbolique Républicaines de 1880 à 1914. Paris: Flammarion, 1989; о немецком Германе см.: Dörner Andreas. Politischer Mythos und symbolische Politik: Sinnstiftung durch symbolische Formen am Beispiel des Hermannsmythos. Opladen: Westdeutscher Verlag, 1995; о немецком Михеле см.: Szarota Tomasz. Der deutsche Michel: die Geschichte eines nationalen Symbols und Autostereotyps. Osnabrück: Fibre, 1998.

 

¹⁴Shils Edward. Center and Periphery: Essays in Macrosociology. Chicago: The University of Chicago Press, 1975. P. 3. Далее Шиле постулирует всеобщность «сакрального», утверждая, что «в каждом обществе существует “официальная” религия, даже когда это общество либо его истолкователи и интерпретаторы более или менее верно воспринимают его как светское, плюралистическое и толерантное общество».

 

¹⁵ Ibid., 5. Клиффорд Гирц вслед за Шилсом берет на вооружение аксиому о «сакральности, присущей центральной власти» и добавляет к ней еще один принцип — «врожденную склонность людей к антропоморфизации власти»: Geertz. Centers, Kings, and Charisma. P. 146, 124.

 

¹⁶ Филипп Бюррен также подвергает критике аксиоматический подход к сакральности и убедительно указывает, что «необходимо избегать разговоров о “передаче” или “уничтожении” сакрального, словно сакральное — это неизменная субстанция, в разные эпохи получающая воплощение в различных объектах». См.: Burrin Philippe. Political Religion: The Relevance of a Concept // History and Memory 9. 1997. № 1/2. P. 345, n16.

 

¹⁷ О «харизме» и «харизматической власти» см.: Weber Мах. Economy and Society: An Outline of Interpretive Sociology / Ed. Guenther Roth and Claus Wittich. New York: Bedminster Press, 1968. Vol. 3. P. 1111—1156. О ряде проблем, присущих веберовской концепции «харизмы», см.: Plamper Jan. Introduction: Modem Personality Cults // Personality Cults in Stalinism / Ed. Heller and Plamper. P. 34—37.

 

¹⁸ О «communitas» Тернера, относящимся к антиструктурному общению, которое само может превратиться в структуру, см.: Walker Barbara. Maximilian Voloshin and the Russian Literary Circle: Culture and Survival in Revolutionary Times. Bloomington: Indiana University Press, 2005. Обзор сходств и различий между веберовской «харизмой» и «communitas» Тернера см.: Gebhardt Winfried. Charisma als Lebensform: Zur Soziologie des alternativen Lebens. Berlin: Dietrich Reimer, 1994. S. 182—187.

 

¹⁹ Существует обширная историография о побочных эффектах Просвещения и борьбы французской революции с сакральностью монархии. Список авторов, указывающих на рационализацию и секуляризацию общества и десакрализацию монархии, начинается с Майкла Волцера: Walzer Michael. Regicide and Revolution: Speeches at the Trial of Louis XVI. Cambridge: Cambridge University Press, 1974. Те авторы, которые говорят о «передаче» или перекачке сакральной ауры в альтернативные сферы, предпочитают подходить к современным идеологиям с точки зрения «политической религии» или «политической теологии». Этот подход, преобладающий в последнее время, представлен такими авторами, как Майкл Берли (Michael Burleigh), Эмилио Джентиле (Emilio Gentile), Филипп Бюррен (Philippe Burrin) и Клаус Фондунг (Klaus Vondung), которые опираются на работы Карла Левита (Karl Löwith), Эриха Фегелина (Erich Voegelin), Карла Шмитта (Carl Schmitt) и Джейкоба Тэлмона (Jacob Talmon).

 

²⁰ См.: Lefort Claude. The Image of the Body and Totalitarianism // The Political Forms of Modern Society. Cambridge, Mass.: MIT Press, 1986. P. 292—306. Джордж Мосс также отмечал, что приблизительно с начала XIX века из сочетания национальных мифов и символов возникает светская религия, цель которой — «склонить людей к активному участию в национальной мистике посредством ритуалов и праздников, мифов и символов, являющихся конкретным выражением всеобщей воли. [...] Новая политика обеспечивает объектификацию всеобщей воли; она превращает политический процесс в драму, участие в которой якобы принимает сам народ». См.: Mosse George L. The Nationalization of the Masses: Political Symbolism and Mass Movements in Germany from the Napoleonic Wars through the Third Reich. New York: H. Fertig, 1975. P. 1—2.

 

²¹ См. классическое исследование: Kantorowicz Ernst. The King’s Two Bodies: A Study in Medieval Political Theology. Princeton: Princeton University Press, 1957. См. также работу более общего плана: Hale David G. Analogy of the Body Politic // Dictionary of the History of Ideas / Ed. Philip P. Wiener. New York: Scribner, 1973. Vol. 1. P. 67—70. Применение идей Канторовича к культам Ленина и Сталина см.: Bonneil Victoria. Iconography of Power: Soviet Political Posters Under Lenin and Stalin. Berkeley: University of California Press, 1997. Chap. 4.

 

²² Термин «патрицентрический» заимствован мной из: Borneman John. Introduction: Theorizing Regime Ends // Death of the Father: An Anthropology of the End in Political Authority / Ed. John Borneman. New York: Berghahn, 2004. P. 3.

 

²³ Культ аргентинки Эвиты Перон, во многих отношениях отвечающий нашему определению, являлся по большей части посмертным и выстраивался вокруг персоны, пришедшей к власти не как политик, а как супруга политика.

 

²⁴ Первое исследование работы этой комиссии, основанное на архивных источниках, см.: Ennker Benno. Die Anfänge des Leninkults in der Sowjetunion. Cologne: Böhlau, 1997.

 

 

 

ВВЕДЕНИЕ..5

 

Глава 1

ИСТОКИ СТАЛИНСКОГО КУЛЬТА

Первый современный культ личности: Наполеон ІІІ .20

Почему культ царя не стал современным культом...24

Первая мировая война и эпоха массовой политики..30

Россия: культы личности от царя до Ленина.31

Вне России: культы личности в межвоенный период.34

Культы личности при большевиках..42

Культ Ленина...47

 

ЧАСТЬ 1. ПРОДУКЦИЯ КУЛЬТА

 

Глава 2

ОБРАЗ СТАЛИНА ВО ВРЕМЕНИ ..55

Сталин и контроль над «Правдой»..59

«Правда», 1929—1953: репрезентация вождя..62

«Правда» в 1947 году: один год из жизни Сталина.98

Очередной юбилей и похороны: лебединая песня Сталина. 118

 

Глава 3

ОБРАЗ СТАЛИНА В ПРОСТРАНСТВЕ. 136

Сталин и его метафоры в фольклоре и художественной риторике.. 142

«Сталин и Ворошилов в Кремле» (1938). 148

История картины «Сталин и Ворошилов в Кремле». 158

Разные взгляды, разные тела. 170

Сталин: лицо, полное смыслов... 172

 

ЧАСТЬ 2. ПРОИЗВОДСТВО КУЛЬТА

 

Глава 4

ПЕРСОНАЛИЗАЦИЯ ПОЛИТИКИ, ПОЛИТИЗАЦИЯ ИСКУССТВА: СТАЛИН, ЕГО КУЛЬТ И ПОКРОВИТЕЛЬСТВО ИСКУССТВУ... 183

Сталинская скромность.. 185

Нескромная сталинская скромность... 187

Сталин и создание сталинского искусства...208

Большевики не позируют! .211

«Вот ваш Перикл» — Ворошилов как покровитель искусства..224

Ворошилов и разные формы покровительства при сталинизме...231

Риторика переписки покровителя с клиентом.238

Верхняя Масловка: как упростить покровительство, собрав всех художников в одном месте..244

 

Глава 5

КАК РИСОВАТЬ ВОЖДЯ? ИНСТИТУТЫ ПО ПРОИЗВОДСТВУ КУЛЬТА, СОЦИАЛИСТИЧЕСКИЙ РЕАЛИЗМ И ПРОБЛЕМА КАНОНА.254

Конкурсы сталинского портрета и выставки сталинского искусства..266

Повседневное создание портретов Сталина...281

«Портрет вождя» и художественная критика..289

Становление портрета как ключевого жанра..298

Канонический образ вождя: учитель, отец, генералиссимус...300

Проблема канона: «Миллионы привыкли видеть Ленина не таким».302

Диалектика портрета..309

 

Глава 6

КНИГИ ОТЗЫВОВ: ВОСПРИЯТИЕ КАК ШОУ...318

Творческие вечера: встреча с человеком, игравшим Сталина.. 335

 

ЗАКЛЮЧЕНИЕ. 347

 

ПРИЛОЖЕНИЕ. СТАТИСТИКА ВИЗУАЛЬНЫХ РЕПРЕЗЕНТАЦИЙ СТАЛИНА В «ПРАВДЕ».. 351

 

От автора...361

Примечания..363

Библиография...452

Список иллюстраций...477

Именной указатель.487

 

---

 

 

Страница книги на сайте издательства