Ростовцев А. За идею кремации. — Москва ; Ленинград, 1931

За идею кремации / А. Ростовцев ; Центральный совет Союза воинствующих безбожников СССР. — Москва ; Ленинград : ОГИЗ — Московский рабочий, 1931. — 43, [5] с. : ил.

[Полный текст издания]

ЭВОЛЮЦИЯ ПОГРЕБАЛЬНЫХ ОБРЯДОВ В СВЯЗИ С ХОЗЯЙСТВЕННЫМ РАЗВИТИЕМ

Отношение живых к мертвым еще с очень древних времен вылилось в те или иные погребальные обряды и обычаи. Ясно свидетельствуют об этом археологические раскопки. Найдены следы погребений, относящихся еще к эпохе сколотых орудий. Так, в 1908 г. швейцарским ученым Гаузером при раскопках Мустъерской пещеры во Франции был открыт скелет юноши. Скелет покоился на правом боку, голова — на локте правой руки, а под нее была положена подушка из камней.

Если «мустьерских погребений» пока не найдено и десятка, то следующая эпоха, отжимных орудий, уже изобилует следами погребений. Скелеты из пещеры Гримальди и из других мест указывают на некоторое единообразие погребальных обычаев того времени. Скелеты окрашивались красной охрой и придавливались к земле тяжелыми камнями. Хоронили с ожерельем на шее и с венчиком из продырявленных, окрашенных раковин на голове. На лоб и грудь клались тогдашние орудия.

Интересна находка д-ра Роб. Шмидта из Оффнетской пещеры (в Баварии). Под слоем красной охры, в овальной яме, прикрытой каменной плитой, оказалось 27 кругообразно расположенных черепов. Несколько правее нашли вторую яму, меньших размеров, с шестью другими, тоже прикрытыми охрой черепами, из которых пять как бы замыкали в свой круг шестой, самый большой. Около мужских черепов лежали знаки их былого охотничьего достоинства: шейные шнуры из оленьих жил. Рядом с женскими черепами валялось множество пробуравленных раковин. Антрополог д-р Шлиц, подробно изучивший находку, пришел к заключению, что оффнетские черепа принадлежат к так называемой средиземноморской расе, находившейся на ступени довольно развитого охотничьего быта. Из того, что черепа все без исключения были обращены лицевой стороной к западу, он делает вывод, что у оффнетцев уже была вера в загробное существование душ и что посмертная обитель их — «страна душ» — предполагалась на западе, куда «солнце уходит на покой». Оставляя в стороне вопрос о полной достоверности толкований Шлира, нельзя не признать оффнетский погребальный обряд уже довольно сложным, тем более, что в пещере, поблизости от местонахождения черепов, найдены в большом количестве остатки углей и обуглившихся человеческих костей, намекающих на предварительное сожигание трупов.

Из приведенных примеров очевидно, что обычай погребать трупы умерших может быть отнесен к седой древности.

Карл фон-дер-Штейнен, известный путешественник по Южной Америке, приводит характерный пример тесной зависимости представлений о смерти от хозяйственного уровня группы. «Бакаири», среди которых он некоторое время жил, не могли себе представить, что каждый человек должен умереть. Постоялые переходы, заполняющая всю жизнь борьба за существование наделили их опытом, что человек может пасть в борьбе, но понятие о смерти как явлении общем и закономерном совершенно чуждо им. Иначе и не может быть у народов, еще стоящих на ступени хозяйственной первобытности, зачастую не умеющих считать дальше пяти.

Почти на таком же уровне не так давно находились и некоторые народы Сибири: на стоянках бросали нетрудоспособных и стариков, бросались и покойники там, где их настигала смерть.

Близок к этому обычаю и обычай погребения заживо престарелых и больных, существовавший по рассказам некоторых путешественников в прошлом веке у некоторых племен Патагонии (Южная Америка). Отец или мать отправляются в сопровождении своих детей и всех приглашенных к месту предстоящего погребения. Пока роется могила, все ноют жалобные, погребальные песни, а вместе со всеми и «кандидат в покойники». Потом старший сын собственноручно закапывает «покойника», что считается высшим доказательством сыновней любви.

Только развитие техники, повышение производительности труда и переход на более высокую хозяйственную ступень постепенно внесли существенные перемены в отношение к больным и умершим. Их попрежнему покидали, но наличие некоторого, хотя и небольшого избыточного продукта в группе давало возможность оставлять, в силу стадной солидарности, некоторую долю излишков на пропитание неспособных дальше передвигаться со всей ордой. Добавим, что долгое время между умершим и впавшим в обморочное состояние не делали существенного различия. Считали, что и тот и другой могут проснуться, «воскреснуть». В те времена «воскресение» толковалось очень просто. В нем не усматривали ничего невозможного или чудесного, так как не видели и грани между жизнью и смертью.

Лишь еще позднее, при постоянных стоянках, знакомство с разложением трупа привело к пересмотру этого вопроса, и лишь тогда вера в душу придала некоторый таинственный смысл «жертв» тем продуктам и орудиям, которые оставлялись раньше мертвецу из одного простого непонимания смерти.

Во всяком случае можно сказать, что попечение о покойниках всегда было прямо пропорционально запасам данной группы, племени или общества.

К этому же времени относится возникновение интереса или страха перед покойником, чего раньше не было и не могло быть, ибо не было ясного представления о самом покойнике. Интерес и страх к умершему тоже становятся в некоторое соотношение к власти и влиянию, каковыми умерший пользовался при жизни.

Не нужно только думать, что эта эволюция отношений к покойнику протекала в наших исторических масштабах и везде и всюду одинаково. Это процесс, заполнявший десятки тысяч лет, так как первые этапы хозяйственного развития были наиболее длительными, медленными и болезненными. Нельзя и преувеличивать страха перед покойником, придавая ему во всех случаях какой-то мистический смысл. Поедание трупов отнюдь не редкостное явление среди дикарей. Особенно лакомыми кусочками считаются сердце и левый глаз.

Однако трупоедство и обмен трупами, хотя и явления не столь отдаленного прошлого, тем не менее являются исключением там, где хозяйственное развитие достаточно высоко, чтобы гарантировать более или менее постоянный избыточный продукт. Они остаются лишь у некоторых племен как пережиток эпохи хозяйственной необеспеченности, переходя из разряда экономических фактов в разряд религиозных обрядов (разнообразные формы причастия).

В общем же, рост избыточного продукта, вырабатываемого обществом, возможность располагать некоторым количеством свободного времени, все большая стабилизация стоянок и растущая плотность первоначальных поселений ведут не только к той или иной форме радикального устранения трупа, гигиенически опасного для общества (это скоро показал жизненный опыт, особенно при заразных заболеваниях), но и ко все большему усложнению погребальных обрядов.

У многих племен покойник становится «табу» для обыкновенных людей. «Спроваживание» покойника поручается всецело жрецу с его магическими церемониями и формулами. Отсюда — надолго сохранившаяся боязнь потревожить покойников, связанная с неприкосновенностью могил и кладбищ (это сильно тормозило, к примеру, постройку первых железных дорог в Китае; да и в России, пожалуй, одним из величайших «кощунств» казалось, и многим верующим и сейчас кажется, разрывание могил, вскрытие трупа, раскрытие мощей). Особенно на мощах, вплоть до Октябрьской революции, в полной силе сохранилось древнейшее, только одетое в чувство христианского благоговения, «табу». Таким образом, труп, вначале устраняющийся, как источник заразы, становится окутанным мистической тайной предметом, в который может вернуться не менее таинственная душа.

От безразличного отношения к трупу до представления, что труп — «обиталище» души, куда она всегда может вернуться, — длинный путь. Но постепенно вкореняется взгляд, что смерть — переход в разряд духов, способных бродить по земле и вредить живым людям. Погребение становится системой обрядов, направленных к ограничению передвижения духов и как бы заблаговременным страхованием от якобы наносимого ими вреда. Нужно «умиротворить» дух, нужно, чтобы он ушел подальше, нужно, чтобы и труп, с которым он в постоянной связи, был захоронен подальше от жилья.

С другой стороны, по мере социального расчленения общества все больше расчленялся, двоился мир — на здешнее, земное, и на потустороннее бытие. Благодаря этому заботы об умерших получили еще и другую окраску. Погребение сводилось уже не к погребению одного умершего, но и к погребению всего его хозяйства с рабами, скотом, утварью, предметами роскоши. Эта развернутая форма захоронения конечно тоже возникла постепенно, по мере все большего накопления прибавочных продуктов труда в немногих руках.

Параллельно с захоронением хозяйственных ценностей идет и неизбежное расчленение погребальных обрядов для носителей хозяйственных богатств и для неимущих. Блаженство в потустороннем мире («в царстве небесном») становится прямо пропорциональным хозяйственным ценностям, схороненным с трупом.

Позднее неэкономное хоронение хозяйственных ценностей все больше ограничивалось. Приношения мертвым начинают переходить в сокровищницы жречества и церквей. Наконец хозяйственные ценности начинают передаваться мертвому лишь символически: вместо живых рабов хоронились с трупом картонные изображения, вместо золота в могилу клали изображения денег из фольги и т. д. (Китай).

Отдача мертвецу в путь-дорогу его орудий и хозяйственных ценностей частично сохранилась и в христианских погребальных обрядах: мертвеца одевают в лучшее платье, его украшают любимыми драгоценностями, с ним нередко хоронят его оружие и знаки отличия.

Еще в большей мере обычай экипировать покойника к загробной жизни сказывается в обильных пожертвованиях на церкви и монастыри, которые, принимая эти подношения, как бы обязываются путем молитв о мире и благодати перевести их на «текущий счет» умершего...

С течением времени погребение как мера, предохраняющая от мести покойника, вое больше затушевывается мотивом заботы об умершем, хотя и первый мотив все еще остается в полной силе. Именно таков смысл погребального савана, в котором трудно передвигаться, или обычай пеленания покойника у старообрядцев. Окна завешивают, чтобы вылетевшая душа не вернулась назад в дом. Пока не вынесен мертвец, зеркала закрывают из опасения увидеть в них «душу». Весь «канон молебный» при отпевании покойников по существу является серией магических заклинаний, направленных к сглаживанию тех препятствий, которые мешают благополучному спроваживанию души покойника в загробный мир. Чем, как не магическими формулами, являются призывы вроде следующего: «Сподоби мя избежать полков бесплодных варваров, проникнуть через воздушные бездны и подняться к небу»? Чем, как не символической магией, является размахивание кадилом на всех перекрестках, дабы отогнать злых духов?

Вообще как правило, — чем больше бессилия перед стихийными силами природы и властью эксплоататоров, тем сильнее уснащены погребальные церемонии дикими суевериями. Слабость на земле и в земных делах порождает страх перед мертвыми. Все глубже внедряясь своим производством в природу, подчиняя ее себе и освобождаясь от ярма эксплоататоров, человек, тем самым уходит и от погребальных суеверий. Смерть в свете науки лишается своей таинственности. Свободная мысль отказывается ползать перед призраками. Рассеиваются сказки, буки и приманки религии я церкви, тысячелетиями спекулировавшей на смерти.

ФОРМЫ ПОГРЕБЕНИЯ И ИХ СВЯЗЬ С ПРИРОДНЫМИ УСЛОВИЯМИ

Конечная практическая цель погребения — устранение трупа, представляющего известную опасность для живых. При этом обычно прибегают к использованию одной из четырех стихий: воздуха, воды, земли и огня.

Наличие или отсутствие воды и лесов, климатические условия, рельеф и состав почвы, степень совершенства технических орудий наряду с общими хозяйственно-бытовыми условиями данного коллектива не только определяют техническую сторону способов погребения, но и отражаются на внутреннем содержании погребальных обрядов.

Способы погребения при всем многообразии их сводятся в конечном счете к нескольким основным приемам:

1) Выбрасывание покойника на съедение рыбам, птицам или диким зверям.
2) Высушивание или мумифицирование трупов.
3) Сожигание на примитивных кострах, а в наше время в кремационных печах.
4) Хоронение в пещерах, склепах и просто в земле.

Зачастую встречались и встречаются также комбинированные, сложные способы погребения. Так, находка в Оффнетской пещере указывает на одновременное сожигание трупов, очищение при помощи ли диких зверей или людоедства черепов от мягких частей (иначе их нельзя было бы окрасить) и наконец на погребшие их в пещерной яме.

Само собой разумеется, что технические приемы устранения трупа находились в тем большей прямой зависимости от природных условий, чем ниже был технический уровень людей.

Выбрасывание трупа в воду могло возникнуть лишь у приморских и приречных жителей.

Индусы по сей день, нарушая вполне целесообразный запрет английского правительства, выбрасывают тела умерших в Ганг, а в 80—90-х гг. прошлого столетия стоячие болота дельты этой реки представляли жуткую картину целых пловучих кладбищ трупов, невыносимо вонявших и служивших источником всевозможной заразы. В Египте водяное погребение в Ниле привело к возникновению религиозного культа крокодила. Крокодилы пожирали трупы, тем самым как бы становясь обиталищем душ умерших, а посему и священными. Когда речные или морские просторы и более или менее длительные путешествия, связанные с ними, создали представление о бесконечности, в воображении людей «царство мертвых» напало представляться где-то далеко в этой бесконечности. Покойника, усаженного в ладью, отталкивали от берега, пускали по течению реки или по воле морских волн, провожая удаляющуюся ладью похоронным пением и траурными танцами. Ладья была важнейшим средством передвижения для рыбаков и моряков, и они не мыслили себе жизни по ту сторону земного бытия без ладьи.

Обычай крестьян Тверского округа не жечь стружки от гроба, а пускать их на воду, является пережитком тех старых водяных погребений.

Сила обычая косна и крепка, и даже в могильных курганах степной Украины находили останки покойников, погребенных в челнах (см. некоторые экспонаты в Изюмском музее Харьковского округа). Даже форма гроба, сохранившаяся и в XX в., есть только копия древнего челна, покрышка которого тоже челнообразна.

Обычай хоронить в челнах вряд ли может считаться коренным славянским обычаем. Скорее можно предполагать, что он занесен мореходами-варягами (норманнами), обычно именно так хоронившими своих покойников. Славяне только сохранили в видоизмененной форме перенятый обычай.

Засушивание трупов и естественная мумификация их могли быть использованы лишь в местностях с сухим климатом и обильным горячим солнцем или при особых условиях почвы, содействующей образованию жировоска. Засушивание трупов было широко распространено в Перу, Мексике и некоторых других местностях Америки. Обычай был даже перенят белыми колонизаторами. На деревянных козлах или в гамаках трупы оставляются на открытом воздухе, который в климатических условиях Центральной и Южной Америки не только предохраняет их от разложения, но и настолько высушивает их, что через несколько месяцев кожа становится тверже пергамента. Затем их расставляют длинными рядами в особых подземных галлереях, и эти стоящие у стен высохшие мертвецы представляют не только своеобразное, но и жуткое зрелище, особенно в предрассветных сумерках.

Натуральная мумификация трупа без всякого вмешательства человека особенно быстро проходит в почве, пропитанной натронной селитрой. В окрестностях Тарапака (Перу) можно увидеть груды трупов, застывших в самых разнообразных позах. Много лет назад там произошла ожесточенная битва между чилийцами и перуанцами, но натронная селитра сохранила мертвецов от гниения.

Случаи натуральной мумификации встречались и в Финляндии: в финской кирке около ст. Парола, лежат например третье столетие в незаколоченных гробах почти неизменившиеся, только высохшие покойники.

Как бы усовершенствованием естественной мумификации трупа является искусственная препарация его в мумию при помощи особых химических составов — так называемое бальзамирование. К разряду таким путем сохранившихся трупов относятся мумии египетских фараонов. Естественно, что этот сложный и дорогой способ сохранения трупа требовал уже некоторых познаний в медицине и химии и был доступен лишь состоятельному классу.

В лесистых местах трупы часто хоронились на деревьях, где и становились добычей птиц (ведды острова Цейлона, некоторые бразильские племена).

В гористых и пустынных местностях практиковался способ выбрасывания трупов на вершины холмов и гор или среди пустыни. Такой способ погребения был принят у многих племен, в том числе и у австралийцев. Необходимой предпосылкой к этому способу погребения является малая заселенность мест. Динго в австралийской пустыне, хищные птицы на горе быстро очищают от мяса кости умершего. Эти способы погребения в дальнейшем приводят к представлению, что души умерших обитают в пустынях или на горах. Отсюда и «поклонение на высотах», поклонение льву (египетский сфинкс), орлу (в древней Греции) и другим хищникам, желудки которых как бы становятся гробницами предков.

Хозяйственная необходимость нередко приводит к переселению групп и племен в места с совершенно иным рельефом, но старые обычаи и тут держатся еще долго. Где нет холмов и гор, устраивают для трупа особые подставки на высоких столбах (некоторые австралийские группы), так как если гробницей предков (тотемом) стал, для примера, коршун, зазорно отдавать труп на съедение динго. Высокие насыпи могильных курганов на Украине или даже египетские пирамиды являются туманным воспоминанием о тех далеких временах, когда скифы и египтяне еще жили в гористых местностях.

Своеобразный способ выбрасывания трупа по свидетельству Свен Гедина применяется тибетскими ламами (монахами) около монастыря Таши-Лумпхо. Труп после целого ряда церемоний попадает в руки «лангбов» — профессиональных «разрывателей трупов». Разорванный на части труп оставляется на дальнейшее уничтожение хищным птицам в горах. Обряд имеет целью ускорить слияние мертвеца со вселенной.

Некоторые племена Африки и Южной Америки бросают труп в муравейник, что ведет к очищению костей в несколько часов. При этом кости как священный талисман нередко хранятся после в хижине родственников умершего.

Упомянем еще о своеобразной погребальной технике парсов в Индии, по верованиям которых земля оскверняет труп, а огонь оскверняется трупом. Поэтому они не погребают и не сжигают трупов, а придерживаются обычая выбрасывания покойника на особые решетки «башен молчания», где хищные птицы быстро пожирают труп.

Высокие «башни молчания» в Бомбее являются лишь искусственным приспособлением к обычаю оставлять труп на горных вершинах, существовавшему в Иране, откуда пришли парсы. Этот обычай крепко держится, несмотря на новые условия культурной городской жизни. «Башни молчания» — это круглые здания без крыши, поперечником в 30 метров и от 10 до 14 метров высоты. Внутри башни, на половине ее высоты, устроено три ряда углублений вдоль стен. В эти углубления с решетками кладутся трупы: во внешний ряд — мужчин, в средний — женщин, во внутренний — детей. Прожорливые коршуны быстро счищают мясо с костей, а скелет постепенно рассыпается в прах, который по водосточным трубам уносится в океан.

Что касается огненного погребения, то сожигание трупов, вполне понятно, могло привиться лишь в местах, изобилующих горючими материалами. В степи или в пустыне, как и в бедной топливом тундре крайнего севера, не мог зародиться такой способ устранения трупа. На развитии способов огненного погребения, довольно распространенного в древности, в дальнейшем мы остановимся подробно, здесь же важно только укапать, что и сожигание трупов, особенно на ранних ступенях развития техники, находится в несомненной зависимости от природных условий.

Та же зависимость наблюдается и при земляном погребении. Наиболее древний способ его — это хоронение трупов в пещерах, о котором уже упоминалось.

Пещерное погребение было особенно распространено у нас на Кавказе. Много ценных находок, найденных в пещерных могилах в горах Осетии, еще в прошлом веке были вывезены проф. Рудольфом Вирховом в Берлинский музей. Некоторые из найденных черепов имеют медные заливки на пробоинах. Покойников, если у них были проломлены головы, «чинили», чтобы они не испытывали никаких неудобств на том свете.

Зарывание в землю является более поздним приемом, связанным с усовершенствованием орудий. Погребение в земле особенное распространение получило у народов, уже имевших дело с обработкой земли, хотя некоторые ученые и доказывают, что именно земляное погребение с укоренившимся обычаем давать покойнику в путь всякое съестное (в том числе зерна злаков) стало началом наблюдений за произрастанием злаков на могиле (вначале неглубокой) и дало толчок к развитию земледелия.

Во всяком случае между земледелием и хоронением трупа в земле существует связь: некоторые австралийские и африканские племена к примеру устраивают кладбища среди своих убого возделанных полей. Ясно и то, что о земляном погребении не могло быть и речи в местностях с каменистым грунтом или в промерзлой тундре за полярным кругом. Можно сказать, что земляное погребение, особенно привившееся в феодально-аграрной Европе с расцветом христианства, являлось как бы естественным придатком к аграрному хозяйственному режиму, но оно стало стеснительным, хозяйственно невыгодным по мере все большей индустриализации культурных стран. Завод, фабрика, города-гиганты мировой торговли и техники — вытесняют природные факторы, создают новую идеологию, колеблют старые обряды. Природные условия все больше подпадают под контроль социальных условий.

УНИЧТОЖЕНИЕ ХОЗЯЙСТВЕННЫХ ЦЕННОСТЕЙ ПРИ ПОГРЕБЕНИЯХ

Уничтожение или, иначе говоря, переведение на «небесный текущий счет» хозяйственных ценностей, так или иначе связанных с умершим, могло возникнуть лишь в период относительно устойчивого хозяйства, когда благодаря некоторому прогрессу техники уже появился прибавочный продукт. На этом обычае стоит подробней остановиться.

Зачатки его встречаются уже на высших ступенях охотничьего быта. С расцветом скотоводства добровольное уничтожение хозяйственных ценностей при похоронах достигает грандиозных размеров, гранича порой с необычайной жестокостью и самым нелепым хозяйственным вандализмом. Охотник получал с собой в могилу свои несложные самодельные орудия, так как вещь, сделанная человеком, считалась частью его самого. Эта вещь не могла служить другим: верили, что верной и покорной она может быть только хозяину, таинственно связанному с ней.

К тому же какое-нибудь американское племя, вроде сиу, совершенно не могло себе представить, как без необходимых орудий и оружия могла бы охотиться душа покойного (она представлялась точной копией умершего) в великих «прериях» потустороннего мира. Не дать душе охотника с собой оружия, значило, допустить ее гибель или обречь себя на месть ее, если она сумеет вернуться. Словом, на умершего смотрели, как на отправившегося на очень далекую и длительную охоту.

На ранних ступенях скотоводства, пока прибавочный продукт был невелик, а классовое деление в группе еще не слишком резко проявилось, дело ограничивалось лишь скромной экипировкой и «кормежкой» духов. Но под влиянием жрецов, все более укреплявших свое положение и обычно находившихся в тесной связи е административной и военной распорядительской властью, развивающейся в пределах общины (с патриархами-старейшинами и военноначальниками), на фоне растущего классового неравенства происходит и дифференциация «кормежки».

Погребение вождей, богатых или самих жрецов начали связывать с особыми экстраординарными жертвами. «Кормежка» превращается во все большую вакханалию уничтожения хозяйственных ценностей, основанием для которой служила не только вера, что богатого нужно и богато снабдить всем необходимым для загробной жизни, но и желание поддержать пышным зрелищем веру в вечную власть, в вечное могущество богача над простыми смертными. Наконец регулирование раскладок при этих погребальных жертвах, находясь в руках жрецов, содействовало накоплению жреческого капитала (их имущество находилось, так сказать, под «религиозной броней») и позволяло жрецам ослаблять своих экономических и политических противников. Фактов, рисующих все изломы обычая погребальных жертв, как в этнографии, так и в истории имеется великое множество.

Тасманийцы клали в могилу стрелы, лук и копье, чтобы умерший мог сражаться в «стране духов».

Туземцы о. Фиджи хоронят покойников умащенными кокосовым маслом, раскрашенными и разодетыми, как при жизни. Еще в прошлом веке на могилах убивали жен, рабов и друзей умершего.

В Сванетии (Кавказ) в день поминовения умерших по сей день над могилами ставят столы со всякой снедью для покойников: тут и свежие свиные туши, и лепешки из кукурузы, и яйца, нанизанные на палочки, и гирлянды из ягод и плодов, как и для особого «подкрепления» — местная туземная водка-арака.

В менее выразительной форме остатки этого обычая распространены и среди русских крестьян (ношение на пасху яичек на могилы и т. д.).

У даяков на о. Борнео до времен раджи Брука существовал обычай «охоты за головами». Даяки полагали, что обладатель каждой добытой таким образом головы будет служить умершему в загробной жизни. Поэтому родственники очень усердно подкарауливали людей, убивали их и черепами убитых украшали могилу покойника.

В Африке гвинейские негры при похоронах богача убивали несколько его жен и невольников, клали в гроб самые ценные вещи умершего.

В Ашантии и Дагомее этот обычай развился в чудовищную бойню. Дагомейский король должен был отправиться в «страну смерти» не иначе, как со всем своим двором: с сотнями жен, евнухов, певцов, барабанщиков и солдат, не говоря уже о нужных животных и предметах роскоши и хозяйственного обихода.

В Конго, Анголе, у племени хева на Замбези тоже долгое время, почти до наших дней, сохранялся обычай препровождать в «страну смерти» любимые вещи и любимых жен покойного.

Караибы в Америке убивали с господином всех его рабов.

У эскимосов с трупом ребенка кладут голову собаки, чтобы душа собаки вела беспомощного ребенка в «страну духов».

Туранские племена Азии зарывали в могилу лошадей, одежду, топоры, котлы, кремень, огниво, трут, а также мясо и масло с целью снабдить умершего запасами для путешествия в загробный мир.

У скифов, сарматов и древнейших славян над могилами насыпали курган, по высоте и объему соответствовавший социальному положению покойного. При погребении знатных людей убивали на их могилах жен, рабов, лошадей и собак, затем там же устраивались пышные тризны, отголоском которых являются и поныне оправляемые верующими поминки.

В круглом княжеском могильнике микенского периода около греческого города Аргоса в 1926 г. вместе с костями князя найдены два женских скелета и множество бронзовых, серебряных и золотых предметов, а также шлемы, копья и всякое другое оружие.

О таких же находках говорят последние раскопки в Валла-Требба около Равенны (Италия), где среди прочих погребальных даров найдены единственные в своем роде античные вазы.

В Японии еще в XVII в. широко распространен был обычай, что при смерти лица благородного происхождения его самые близкие слуги (20—30 человек) умерщвляли себя посредством разрезывания живота («харакири»). Еще при жизни совместным торжественным питьем вина они обязывались сопровождать своего господина в загробный мир, чтобы прислуживать ему там. Этот обычай и по сей день не вывелся окончательно: после смерти последнего микадо (императора) целый ряд наиболее рьяных его «верноподданных» покончили с собой, все тем же старым варварским способом («харакири»).

Для полного представления о масштабах уничтожения хозяйственных ценностей при погребениях приведем еще рассказ о похоронах в 40-х годах прошлого века кохинхинского короля Тьенри: «Когда тело короля положили в гроб, вместе с ним положили и множество предметов, которые должны были служить ему в другом мире: корону, чалму, одежду, монеты, разные драгоценные вещи, рис и съестные припасы. Различные блюда с кушаньем были поставлены возле гроба. В могильном склепе из камня была замурована его бездетная вдова, чтобы охранять тело его и приготовлять ежедневно пищу и все, что могло понадобиться умершему в другой жизни. Когда гроб поставили в склеп, то на костре сожгли груды лодок, мостков и всех предметов, служивших при похоронах, и кроме того все предметы, которые король употреблял при жизни: шахматы, музыкальные инструменты, веера, зонтики, ковры, экипажи, наконец лошадь и оружие. После погребения несколько раз сооружали в лесу подле могилы короля великолепные дворцы из дерева, убранные во всех отношениях сходно с дворцом, в котором жил покойный. Дворцы эти потом торжественно сожигали».

В Индии это расточение шло еще дальше. В средней части ее по сей день можно встретить полузатопленные буйной растительностью джунглей «мертвые города» с дивными по красоте дворцами и храмами. Это — столицы покойных властителей. Эти столицы нельзя было схоронить вместе с умершим, но в силу нелепого, дорого стоящего суеверия они бросались, как бы отдавались молчаливо покойнику, а следующий властитель строил себе новую резиденцию.

С какой хозяйственной дезорганизацией, с какими затратами связаны были переселение сотен тысяч жителей и постройка нового города, можно легко себе представить. Но страх перед мертвыми, до фантастических размеров раздутый жрецами, делал свое дело. В классовом обществе для господствующего класса важно было до крайних пределов довести этот страх: в конце-концов мертвые, вернее духовенство, являвшееся «доверенным» этих коронованных мертвых, держали в руках живых.

ОГНЕННОЕ ПОГРЕБЕНИЕ В ДРЕВНОСТИ

Огненное погребение вовсе не является какой-нибудь новой выдумкой безбожников. Оно практиковалось, особенно в местностях, изобиловавших лесами, еще за 7000 лет до нашего летосчисления, а последние археологические раскопки отодвигают начало трупосожигания еще дальше вглубь доисторических времен.

Мы уже указывали на своеобразную сложную форму погребения у «оффнетских людей», черепа которых хоронились, а трупы сожигались.

В ложбище Вестер-Ванна (Германия) совсем недавно обнаружены явственные следы трупосжигания, относимые к доисторической полосе бронзового века.

Полузабытая древняя сиамская легенда следующим образом пытается объяснить происхождение обычая сожигания трупов.

На царство Ме-Нема некогда напало племя, приплывшее с таинственных островов океана. Защищаясь, сиамцы якобы заметили, что каждый не уничтоженный труп врага через трое суток снова воскресал и снова с удвоенными силами бросался в битву. Не помогло даже разрубание трупа. Тогда сиамцы сожгли несколько сот павших врагов. Это испугало пришельцев: они знали, что после сожжения умерший уже не воскресает.

Широкое распространение трупосожигание получило в богатой лесами древней Греции. Гомер подробно описывает сожжение Патрокла и других героев Троянской войны. Эти описания несомненно являлись отображением обычаев действительной жизни. Церемониал сожжения был длительным, сложным и устраивался со всевозможной торжественностью. Так, приготовления к огненному погребению Патрокла Заняли 10 дней, в течение которых воздвигался костер длиною и шириною по сто шагов.

Когда умер полководец Гефестион, друг Александра Микедонкого, последний для сожжения его трупа приказал соорудить великолепный, художественно построенный костер в пять ярусов, стоивший на наши деньги около 20 миллионов рублей. Основание костра равнялось 250 кв. метрам, а высота — 6 метрам.

При огненном погребении у древних греков трупы умерших перед сожжением смазывались благовонными эссенциями и маслом, а костер после окончания церемонии заливался вином.

Что касается римлян, перенявших многое из культуры древней Греции, то и там, особенно в последние века дохристианской эры, огненное погребение считалось наиболее почетной формой погребения. Виднейшие государственные люди и правители Рима (Юлий Цезарь, Брут, Помпей, Август и т. д.) подверглись после смерти сожжению. Сожжение знатных римлян производилось на Марсовом поле с соблюдением пышных, торжественных церемоний. Труп, натертый пахучими бальзамами, возносился на украшенный цветами костер, а для устранения дымного запаха и запаха горелого мяса костер обкуривали особыми снадобьями. Местом для сожигания трупов рядовых граждан служил Эсквилинский холм.

Размеры костра устанавливались в соответствии с социальным положением покойника. К сожжению трупов бедняков относились с нескрываемым презрением: была в ходу даже особая обидная кличка — «наполовину сожженные». Пепел, остающийся после сожжения трупа, в зависимости от материальной обеспеченности покойного, хранился в урнах из благородного металла или бронзы в так называемых фамильных «колумбариях». Колумбарии представляли большие сводчатые помещения с длинными рядами ниш, расположенных одна над другой, как в голубятне, в них попарно размещались погребальные урны. Такие колумбарии не редкость на «дороге могил» — Аппиевой дороге около Рима, другие открыты при новейших раскопках Помпеи и в других местах прежней Римской империи.

Но трупосожигание в древнем мире не являлось исключительным достоянием греков и римлян. Галлы во времена Юлия Цезаря тоже сжигали своих покойников, а вместе с ними все, что было дорого им: животных, любимых рабов и... должников.

У вендов, по свидетельству св. Бонифация, жена умершего убивала себя собственноручно, чтобы быть сожженной на одном костре с мужем.

В древнепрусских землях тоже широко был распространен обряд огневого погребения.

В скандинавских мифах Бальдер сжигается с пажем, лошадью и седлом; Брунгильда ложится на костер возле любимого Зигфрида, а прислужники и прислужницы следуют за ними в подземное царство.

Об огненных погребениях у древнегерманских племен не только говорится у римского историка Тацита, но и имеются вещественные доказательства в виде урн, повсеместно обнаруживаемых при раскопках. Так, около Ганновера открыто целое кладбище — более десяти тысяч урн, позволившее даже проследить историю погребений целых родов.

Применялось сожигание трупов и у наших предков-славян. Славяне верили, что огонь может быстро отделить душу от тела и столь же быстро перенести ее в рай. При этом пользовались двумя способами хранения останков: или надмогильный холм насыпался на самом кострище сейчас же после затухания пламени, или пепел собирался в особый сосуд, который хоронился в другом месте. С приходом варягов (IX в.) несколько изменилась внешняя сторона славянского огненного погребения. Варяги у себя на родине хоронили викингов (витязей), пуская горящую ладью с покойником на морские просторы. С тех пор и до укоренения христианства на древней Руси устанавливается обычай класть знатных покойников с оружием, рабами и прочим имуществом в сани или ладью, а дотом уже сожигать. Нами уже упоминалось, что ладья — прообраз и теперь принятого гроба.

Переходя к народам Востока, приходится признать, что у евреев например погребение в земле было господствующим обычаем. Идея трупосожигания не могла найти себе должных природных предпосылок ни в бедной лесами Палестине, ни в тоже безлесном Египте. Покойники хоронились в земле или в искусственных гротах и гробницах, высеченных в скалах. Однако и в библии есть указания на случаи огненных погребений. Трупы Саула и его сыновей были сожжены. Огненное погребение и у иудеев считалось особенно почетной формой погребения, и, наоборот, королю Иораму, ведшему недостойную жизнь, несмотря на его королевское звание, было категорически отказано в чести такого погребения (2 Хрон. 21, ст. 19).

У других семитских народов древности — ассирийцев, вавилонян, финикиян и карфагенян — сожигание трупов не могло стать преобладающей формой погребения все по той же причине — нехватка топлива. Преобладало хоронение в земле, однако недавно в центральной Вавилонии открыт довольно хорошо сохранившийся крематорий, построенный, по мнению археологов, за 4000 лет до нашего летосчисления.

У монголов, несмотря на безлесный рельеф населяемых ими мест, тоже существовала своеобразная форма огненного погребения. Тело подвешивалось в особом котле над костром и обильно поливалось смолой. Пепел от покойника собирался и хранился родственниками. Обычай такого погребения местами сохранялся еще в недавнем прошлом.

В Индии сожигание умерших является одним из древнейших способов погребения. Оно предписывается еще «ведами» — старинными священными книгами индусов. Перед смертью близкие родные приносили в дар брамину (жрецу) черную корову, с целью обеспечить умершему переправу через «Вайтарани» — реку смерти. Больные часто и умирали, держась за хвост этой коровы, точно желая переплыть реку по способу пастухов. После смерти на погребальном ложе ставился сосуд с водой и рисом и клалось несколько монет для умилостивления злых духов при входе умершего в «царство теней», затем труп торжественно сжигался на костре, а останки отдавались священной реке Гангу. Вместе с трупами еще недавно сжигали и вдов покойного.

Интересен своим своеобразием сложных обрядов способ сожжения, применявшийся в Сиаме.

Умирающего из знатного рода заставляли проглотить порядочную порцию ртути. Ртуть приводит к быстрому высыханию тела. Когда труп высыхал, его со сложенными руками помещали в большую урну и так хранили около года. Тем временем подготовлялись пышные похороны. Из самых ценных и больших деревьев строился огромный катафалк. На нем устанавливалась урна с прахом. 7 дней подряд вокруг катафалка происходили игрища. В последний день наследник сам поджигал костер. Пепел сожженного, смешанный с глиной, служил в дальнейшем материалом для скульптуры — своеобразного памятника покойному.

В Бирме, где силен буддизм, огненное погребение является привилегией знатных людей и монахов. Погребение монаха обставляется самым торжественным образом. Сначала юные саманеро (монастырские служки) тщательно моют и дезинфицируют труп, затем удаляются внутренности, которые хоронятся, а их место заполняется золой, хлористым кальцием и подобными химическими составами. Труп завертывают в легкие ткани, а поверх них надевают желтое одеяние монаха и укладывают в выдолбленный древесный ствол. Отверстие закрывают плотно прилегающей доской. Этот гроб ставят в специальную бамбуковую хижину недалеко от монастыря. Там он остается около четырех месяцев. Тем временем воздвигают великолепный погребальный костер с белым слоном из папье-маше на вершине, и на спину этого слона возлагается гроб, а над ним еще устанавливается миниатюрная пестро раскрашенная «пагода» с 7 крышами. Стекается народ. Гремят музыка, гонги и барабаны. Жрецы поют священные погребальные песни. С окончанием церемоний костер возжигают с помощью ракет, пущенных в его нижнюю часть, содержащую легко воспламенимые горючие вещества. Останки сожженного трупа собирают в маленькую урну и хранят на кладбище монастыря.

КРЕМАЦИЯ В ЭПОХУ ХРИСТИАНСКОГО СРЕДНЕВЕКОВЬЯ

Как относилось на первых порах христианство к трупосожиганию?

В начале христианской эры с христианством свободно уживались обе формы погребения: трупы христиан еврейского происхождения предавались земле, трупы христиан из язычников сожигались. По свидетельству проф. М. Б. Блауберга еще в III и IV веках огненное погребение было обычным среди христиан—свободных римлян. Урны с золой сожженных и со знаком креста неоднократно находились в катакомбах Рима с его 1520 километрами подземных ходов и многоэтажных галлерей; когда-то здесь было самое огромное кладбище, мира (по приблизительным подсчетам в катакомбах схоронено 3½—7 миллионов трупов).

Вход в катакомбы подземного Рима был случайно открыт в 1578 г. рабочими-каменотесами, выламывавшими камни из разрушенного «акведука» (водопровода) императора Клавдия. Самыми большими катакомбами и теснее всего наполненными могилами являются «катакомбы Калликста».

Когда-то они служили подземными склепами нескольким богатым римским семьям, которые, перейдя в христианство, уступили их тогда христианской общине. С количественным ростом общины в Риме постепенно расширялись галлерей и прорывались новые. В стенах всех галлерей делали ниши. Туда клали тела или урны с пеплом, после чего ниши замуровывали глиной или плоским камнями. В больших круглых подземных залах совершали богослужения и там же хоронили наиболее видных, богатых членов христианской общины, а также старейшин. Верующих попроще погребали в более отдаленных от центральных зал галлереях.

Земляному погребению содействовала вера в скорое пришествие христа, связанная с телесным воскресением из мертвых. Немалую роль сыграло и стремление христиан во всем «отличаться» от язычников. Оно постепенно укрепило взгляд, что зарывание в землю — христианский, а сожигание трупа — языческий способ погребения. Такое толкование объясняется не столько основными положениями христианского вероучения, сколько тактикой наступающего христианства и побуждениями чисто материального характера.

Обращение Европы в христианство отнюдь не было мирным процессом, каким его стараются представить историки церкви. Придя к власти, христианство проявило крайнюю нетерпимость, выразившуюся в ожесточенных гонениях на язычников, в частности на огненное погребение, которое особенно крепко держалось среди народов севера, где суровые климатические условия придавали специальное религиозное значение благодатной мощи огня. Неудивительно поэтому, что император Карл Великий, верный агент церкви, загнавший в ярмо новой религии северные, германские народы, особым указом 785 г. под страхом смертной казни запретил огненное погребение. Только такой свирепой мерой можно было искоренить его из обихода германцев.

Гораздо дольше оно удержалось в Исландии, где было ограждено при принятии христианства особым соглашением с церковью.

И в древней Руси огненное погребение встречается еще до конца X в. нашего летоисчисления, а еще дольше в Пруссии, где, тоже не без насилия, оно было искоренено лишь при тевтонском ордене. Так постепенно христианская церковь, проявляя исключительную настойчивость, отвоевала себе монополию на погребение. Этим для духовенства была создана поныне сохранившаяся в капиталистических странах солидная доходная статья от эксплоатации похорон и кладбищ.

Оправдывалась вполне старая поговорка: «церковь живет мертвецами».

Трупосожигание как способ погребения исчезает почти на полтысячи лет, но в то же время сжигаются на кострах заподозренные в ереси, неверии, колдовстве и прочих преступлениях против церкви. Одна католическая церковь предала такой «бескровной казни» миллионы живых людей.

Немало «еретиков» сожжено и православной церковью. Одною из ее жертв в угоду монаршей милости «тишайшего» царя Алексея Михайловича оказался и знаменитый, популярный в свое время старообрядческий поп Аввакум, казненный «огненной казнью» в 1682 г. на костре на площади Пустозерска.

Не отставала и светская государственная власть. Когда-то наиболее достойный способ погребения стал наиболее позорным и стал применяться для особо важных политических преступников: так, Лжедмитрий, как говорят некоторые исторические источники, был сожжен, а прах его развеян выстрелом из пушки. В этом акте проглядывает желание самым радикальным, самым действительным образом отгородить себя от «вредного покойника», та же боязнь, что и после смерти он может «навредить», боязнь, типичная для первобытного анимизма.

ПЕРВЫЕ ПАРТИЗАНЫ НОВЕЙШЕЙ КРЕМАЦИИ

Церковь всеми средствами старалась поставить крест над «языческими» воззрениями. Но искоренить окончательно сожигание умерших не удалось. Невзирая на ожесточенное сопротивление духовенства, массовое сожжение трупов начало применяться как санитарная мера при эпидемиях, во время участившихся войн и стихийных бедствий.

Такие массовые сожжения имели место в 1495 г. после битвы при Форново в Ломбардии, в чумные 1509 и 1576 гг. во Флоренции, в 1627 г. после землетрясения и эпидемий в Апулии, далее в Мантуе (в 1630 г.), в Неаполе (1656 г.) и в целом ряде других местностей.

В проведении трупосожигания как гигиенической меры немалую роль сыграла начинавшая освобождаться от пут богословия наука. Земельный кризис в городах наряду с переполнением кладбищ постепенно выдвигали и другой, хозяйственный мотив в пользу огненного погребения. Неудивительно, что ряд авторов того времени уже осознают положительные стороны трупосожигания.

Томас Кампанелла в своей утопии «Государство солнца» (1653 г.) высказывается как сторонник огненного погребения. Маттиа Нальди, придворный врач папы Александра VII, в медицинском сочинении, изданном в 1656 г., решительно старается доказать, что «никоим образом не следует рассматривать достойным отвращения трупосожигание, каковое чтилось в течение многих веков, тем более что кости и пепел могут сохраниться достойным образом в освященных местах, где и теперь ничего не остается кроме костей и пепла. Между сожиганием и преданием земле нет другой разницы, кроме той, что огонь уничтожает трупы более надежно и безопасно, чем время».

На оживление схороненной было идеи трупосожигания оказали влияние и общие культурные веяния эпохи Возрождения, как бы заново открывшей погребенный христианством античный мир, а вместе с ним и многие «языческие» традиции древних греков и римлян. Еще большую роль в критической переоценке христианства и его религиозных и социальных «табу» сыграл XVIII век, век просветительства и рационализма, идеологически подготовлявший политическое наступление молодой буржуазии на одряхлевшие церковно-феодальные порядки.

Гольбах, Ламеттри, Гельвеций и целая плеяда революционно настроенных французских писателей выдвинули новое, материалистическое понимание природы. На место сверхъестественных сил водворялась естественная закономерность бытия. Наука рванулась вперед, опрокидывая все суеверия и религиозные догматы.

Парижский врач Гагено (1774 г.) четко сформулировал пользу трупосожигания. Сципион Пиатолли, итальянец из Модены, в том же году в трактате «Опыт о месте погребения» указал на экономическую целесообразность огненного погребения. Таким же духом проникнута книга Лоранса д’Асси «О национальных гробницах» и целый ряд других книг того бурного предреволюционного времени.

Кремация (трупосожигание) находит себе и практических сторонников. Находятся отдельные смельчаки, смело бросавшие вызов церкви, пожелавшие уничтожить свой труп не безобразным способом гниения и тления, а более эстетическим — путем огненного погребения.

В 1790 г. один из южнофранцузских городов решил почтить одного из своих заслуженных перед революцией граждан сожжением его тела «по древнему обряду», а пепел его послать в Париж для передачи Национальному собранию.

В 1793 г. в результате дехристианизации республики были отдельные попытки утвердить в законодательном порядке огненное погребение во Франции. Имелось в виду воскресить всю пышность «гражданского обряда» старого Рима при погребении «не жертв, а славных героев революции».

В 1794 г. при такой торжественной обстановке на Марсовом поле в пламени костра сожгли труп члена Конвента Бовэ.

Однако сразу внедрить в обиход огненное погребение не удалось. В 1796 г. вопрос был выдвинуть на вторичное обсуждение. По инициативе Лоранс д’Осси, вместо благих пожеланий о введении единого огненного погребального обряда «по римскому обычаю» вопрос был поставлен на чисто деловую плоскость постройки первого в Европе крематория и ликвидации кладбищ. Проект снова наткнулся на косность быта, и введение сжигания как способа погребения было декретировано лишь тремя годами поздней, после поддержки проекта некоторыми департаментами. Был объявлен конкурс на «трупоиспепеляющие печи», городское самоуправление Парижа стало даже готовиться к постройке крематория на Монмартрском кладбище, но и тут декрет о сожигании трупов оказался еще не созревшим достаточно для жизни. Новые политические веяния, означали и отступление перед религией. Конкордат между папой римским и Наполеоном I снял автоматически с повестки дня вопрос о трупосожигании.

Такие выдающиеся умы Германии, как Шиллер и Гете, приветствовали идею кремации. Романтизм начала XIX в., одной стороной упиравшийся в христианство, другой — романтизировал «огненную могилу» красивым жестом по отношению к безвременно погибшему поэту Шелли. 8 июня 1822 г., возвращаясь из Ливорно, Шелли утонул во время грозы вместе со шхуной «Ариель». Его выброшенный морем труп по настоянию Байрона был сожжен на кипарисовом костре, а ларец с пеплом торжественно предан земле вблизи могилы римлянина Кая Цестия.

Романтические легенды окружили это огненное погребение. Оно всколыхнуло тогдашний культурный мир гораздо больше, чем мертворожденный декрет 1799 г. Снова под впечатлением этого события поднялись голоса за огненное погребение. Но это были лишь отдельные голоса, и на несколько десятилетий их придавила реакция.

БОРЬБА ЗА КРЕМАЦИЮ В XIX ВЕКЕ

Культурная реакция первой половины XIX в., еще раз затормозив практическое осуществление идеи трупосожигания, не могла однако остановить нарастания объективных условий, сильнее всякой пропаганды говоривших за огненное погребение. Ни «священный» тройственный союз монархов, ни христианство, мобилизованное под знаменем романтической мистики, ни темные, кровавые услуги «жандарма Европы» — России Николая I не могли повернуть вспять закономерного хозяйственного развития. Революции 1848 г. были лишь неизбежным продолжением первой французской революции. Капитализм определенно становился на промышленные рельсы. Промышленный капитал — это значило: распад крестьянства как монолитного класса; пауперизация широких народных масс; стихийный рост крупных городских центров, перенаселение их; земельный голод в городах; бешеные цены за каждый квадратный метр городской земли; кварталы пролетарской нищеты как очаги инфекции; стихийное развитие науки и в особенности техники, а вместе с этим рост новых взглядов на жизнь, опрокидывавших многое из старых предрассудков. На этой почве и в такой обстановке началась новая идеологическая дуэль между церковью и сторонниками более современных форм погребения.

Один из основоположников научного языкознания, проф. Яков Гримм, для речи, произнесенной в 1849 г. перед Берлинской академией наук, избрал тему о высоко эстетических достоинствах огневой могилы. Якова Гримма никто не решился бы назвать блудным сыном церкви, тем более симптоматичным было его выступление перед высшим научным учреждением Германии. Яков Гримм на первый план выдвигал эстетическую мотивировку огненного погребения.

Совершенно другие, экономические мотивы ставились во главу угла представителями утилитарного материализма того времени. Гейдельбергский профессор Молешотт доказывал, что при трупосожигании воздух должен обогатиться угольной кислотой и аммиаком, а содержащий в себе пищу для хлебных растений пепел мог бы обращаться в плодородные нивы. Известный химик Либих выражал сожаление, что человек, унося в могилу содержащиеся в его костях фосфорнокислые соли, тем самым причиняет земледелию незаменимую потерю. Профессор Рихтер шел еще дальше и в 1859 г. предложил при сожигании покойников заняться добыванием свечного сала и угольной кислоты.

Узко утилитарная постановка вопроса, как и одна эстетика, естественно были однобоким подходом к осуществлению идеи кремации. Вульгарный материализм с его грубым упрощенством, даже тормозил дело, отталкивал своей прямолинейной грубостью и только давал церкви лишнее оружие в ее борьбе против новых форм погребения. Церковь не замедлила приписать организацию похода против христианского погребения — «богохульникам-масонам».

Повторяем, отдельные представители вульгаризированного материализма облегчали нападки на трупосожигания со стороны духовенства, но дело было не в крайностях отдельных установок, и не масоны, как это старались доказать, а объективные условия и питаемая ими наука продвигали дальше идею кремации.

Медик Трузен выпускает книгу «Трупосожигание как наилучший способ погребения» (1885 г.). Фердинанд Колетта представляет Падуанскому университету докладную записку на эту же тему с описанием приборов, пригодных для сожжения трупов.

Быстро развивающаяся бактериология вскрывает наглядно вое те опасности, которыми грозят здоровью живых переполненные кладбища.

Успехи химии выдвинули новые способы химического сожигания, но их относительная дороговизна заставила признать единственным рациональным и совершенным способом погребения — кремацию.

Стараниями лучших представителей науки того времени вопрос о кремации становится предметом серьезного обсуждения не только в печати и в научных работах, но и на специальных конференция.

В 1876 г. в Дрездене собирается первый конгресс крематистов. Съезд наметил основные вехи практического решения вопроса, приняв следующие положения:

Полное, безостановочное сжигание.
Исключительно в кремационных печах.
Без побочного образования дурно пахнущих газов.
Зола и пепел должны быть чистыми, белыми.
Собирание пепла не должно быть затруднительным.
Кремационные печи должны быть дешевы и соответствовать вышеуказанным требованиям.
Крематорий должен иметь помещения для сожигания, хранения и медицинского вскрытия трупов и во всем соответствовать эстетическим запросам.

Дрезденский конгресс мог уже смело выставить эти требования, так как и технически проблема трупосожигания приближалась к своему рациональному разрешению.

В 1872 г. немецкий инженер Фридрих Сименс сконструировал первую регенераторную печь, специально приспособленную для сожигания трупов в раскаленной до 1100° Цельсия струе воздуха. Кремационная печь Сименса дала возможность производить сожигание в закрытом помещении, получать чистый, без примесей пепел и удешевить стоимость огненного погребения. Всем этим давалось реальное экономическое и техническое обоснование новой, вернее очень старой, но встреченной церковью в штыки, идее.

В 1874 г. в пробной кремационной печи на дрезденском стеклянном заводе Сименса был сожжен первый труп — англичанки Дильке. Там же через месяц было сожжено тело жены санитарного врача Тилепиуса, но в дальнейшем «благочестивое» саксонское правительство запретило подобные «опыты». Косность, бюрократизм и невежество широких масс, находившихся еще под сильным влиянием духовенства, стали и тут китайской стеной, через которую не так-то легко было перешагнуть доводам людей науки и техники. Но идея кремации теперь являлась достаточно своевременной, чтобы не умереть. Каждый шаг вперед стоил огромных усилий. Тем не менее находились все новые энтузиасты и в этом деле — люди смелые и решительные, вырвавшиеся из церковного плена и увлекавшие за собою других.

Опыты трупосожигания, на время запрещенные в Германии, возобновились в Италии в 70-е годы.

Швейцарец Я. Келлер, проживавший в Милане, по завещанию оставил большую сумму денег на постройку первого крематория под условием сжечь первым его тело. Им же было основано общество «людей, свободных от предрассудков», являвшихся сторонниками огненного погребения. Келлер умер в 1874 г., но, несмотря на все хлопоты его друзей, итальянское правительство не разрешало сжечь его труп. Прах был схоронен в склепе, и лишь в 1876 г. в связи с либеральным курсом правительства тело Келлера все-таки было сожжено в сооруженном на его средства миланском крематории. Сожигание носило торжественный характер и длилось час. Таким образом, Келлер оказался как бы дважды погребенным: сначала в склепе, потом в огненной могиле. Сожжение было произведено 22 января 1876 г., и этот день по справедливости можно считать началом введения в жизнь научной кремации.

Второй крематорий был открыт в Готе (Германия) в 1878 г. Там еще с 1874 г. возник союз сторонников огненного погребения. Вначале союз насчитывал лишь 110 чел. Широкая инициатива председателя Эвальда помогла в короткий срок собрать 5200 марок. Эта сумма была далеко не достаточной, но союз надеялся на Дальнейший приток добровольных пожертвований и уже осенью 1874 г. просил у тюрингенского герцогского правительства разрешения на постройку крематория. Правительство ответило, что «не встречает принципиальных препятствий», но уклонилось от официальной регламентации этого способа погребения, предоставляя его на усмотрение городских самоуправлений. Это решение развязывало руки городу Готе.

Вообще нужно отметить, что как в Милане (где городское самоуправление безвозмездно дало участок земли для крематория), так и в Готе, а поздней и в других городах, городские самоуправления поддерживали крематистов. Готский магистрат содействовал переговорам с инженером Сименсом, но определившаяся в 15000 марок стоимость кремационной печи, при наличии других неотложных расходов (канализация и т. п.), оказалась по тем временам непосильной для маленького городка.

Готский союз сторонников кремации однако не успокоился и преодолел временную заминку. Он объединил свои усилия с дрезденским союзом «Урна», а на европейском конгрессе крематистов в Дрездене (1876 г.) был выдвинут вопрос об изыскании дополнительных средств на постройку готского крематория. Недостающие средства нашлись, и в 1878 г. Гота открыла свой крематорий. Первым покойником, преданным огню в готском крематории, был инженер Карл Штир, один из активнейших членов готского союза. Он умер еще до окончания постройки крематория и, подобно К. Келлеру в Милане, был дважды погребен. Набальзамированный труп его предали земле, а после сожгли при торжественном открытии трупосожигалища. Под похоронное пение труп спустили в подземелье, где находилась кремационная печь. Процесс сожигания можно было наблюдать через маленькое «окошечко».

Заслуживает внимания сообщение одной из готских газет о настроении присутствовавших. Газета писала: «Настроение многочисленных собравшихся отнюдь не отличилось подавленностью. Многие из раньше относившихся отрицательно к трупосожиганию тут пришли к противоположным выводам».

В дальнейшем кремация становится все больше начинанием интернационального масштаба и прививается практически почти во всех культурных странах. На путь трупосожигания еще к концу XIX в. стали Англия (1885 г.), Швеция (1887 г.), Франция и Швейцария (1889 г.). По этому же пути, следуя старой традиции, шла стесненная в земельном отношении Япония. Немалую роль в закреплении позиции крематистов сыграли и последующие международные медицинские конгрессы в Лондоне (1891 г.), Будапеште (1894 г.), в Москве (1897 г.), решительно высказавшиеся за кремацию по санитарно-техническим соображениям.

МАССОВОЕ ДВИЖЕНИЕ ЗА ОГНЕННОЕ ПОГРЕБЕНИЕ

На рубеже XX в. сопротивление правительств и препятствия, чинимые огненному погребению, казались наполовину сломленными. Но оставалось еще далеко не решенная в Европе задача привлечения широких слоев населения к новой форме погребения. С этой целью в Германии, Франции, САСШ и многих других странах организовался ряд обществ и союзов для «проведения в сознание и практику широких масс идеи кремации». Большинство этих союзов, возникших из буржуазно-интеллигентской среды, скоро переросло своих идейных зачинателей. Они стали пускать корни в пролетариате — единственном классе, способном окончательно порвать с религией.

Значение кремации предвидел еще Фридрих Энгельс: он завещал сжечь его труп, а пепел бросить в море.

Не на почве аполитичного буржуазного просветительства, а под флагом пролетарской классовой борьбы, неизбежно направленной и против одурманивающего влияния церкви могло развиться и действительно развилось массовое движение за огненное погребение в христианской Европе.

Вначале слабые и робкие попытки отмежеваться от буржуазного руководства и шагнуть дальше одного эстетического, санитарно-гигиенического или даже хозяйственного обоснования трупосожигания наметились уже в 1905 г., при основании германского союза свободомыслящих крематистов.

В 1912 г. стараниями союза в Берлине было открыто два новых крематория. Мировая война не только не ослабила, но даже усилила движение. Военное командование во многих случаях вынуждено было пойти по следам Япония, еще в 1904 г. декретировавшей обязательное сожигание трупов павших на войне. Условия массовой бойни, при которых нередко на одном квадратном километре накапливались десятки тысяч трупов, угрожавших неминуемой заразой, заставляли прибегать к огненной могиле даже ее противников.

Отход от слишком лицемерно лгавшей церкви и рост движения за кремацию являются параллельными движениями послевоенного времени. Союз «свободомыслящих крематистов» с 3322 чел. в 1919 г. стихийно вырос к 1925 г. (после слияния с «Союзом пролетарских свободомыслящих») в мощную организацию, насчитывавшую уже тогда 540000 чел. В этом союзе еще чувствуется проводимое через социал-демократов буржуазное влияние.

Вообще, после войны можно наблюдать интересное явление. Так называемые буржуазные свободомыслящие, из среды которых вышли и первые пионеры кремации, сами испугались ими же вызванного движения. Они как-будто только теперь по-настоящему поняли, что кремация является одним из таранов, бьющих по религии. Обанкротившаяся после мировой войны буржуазия снова прячется под крылышко церкви, а вместе с этим она все слабее и слабее проявляет интерес к дальнейшему развитию кремации. Это лишний раз указывает на то, что нисходящий класс не в силах итти в ногу с запросами своего времени, определенно требующими в Европе и высоко индустриализированной Америке массовой кремации. Господствующий класс, снова делая ставку на христианизацию масс, делает жалкие попытки (так как ратовать сейчас против кремации ее вчерашним сторонникам по меньшей мере неудобно) «христианизировать» и огненное погребение.

Такая тенденция наблюдается например в Италии, где Муссолини бредит и видит во сне воскрешение католицизированных традиций древних римлян.

Но трудящиеся иначе ставят вопрос...

Движение «крематистов» растет. Цифры сами за себя говорят.

До 1876 г. история знала в христианской Европе лишь отдельные случаи трупосожигания, не считая массовых сожиганий во время войн, эпидемий и стихийных бедствий.

С 1878 г., года основания готского крематория, в одной Германии по 1929 г. сожжено свыше полумиллиона трупов (исключая, сожженных во время мировой войны). Крупные города и промышленные центры идут впереди. В одном Берлине ежедневно бывает не меньше 20 огненных погребений. Катафалки и прочая традиционная погребальная бутафория все больше вытесняются специальными авто для перевозки трупов. Всего в Германии свыше 30 крупных крематориев, и ежегодно сжигается в каждом до 6000 трупов. По оборудованию и организации кремационного дела Германия по-праву может считаться первой страной на Западе.

После ожесточенной классовой, именно классовой, борьбы, в 1923 г. открылся и крематорий в сердце католицизма — Австрии. Число сожженных в первую пятилетку (1922—1926 гг.) трупов — 6530. Кроме венского крематория, в 1927 г. сооружен второй по счету в гор. Штейер. Характерно, что среди преданных сожжению в 1926 г. 64,4% были католиками. Церковь трещит по швам и в косной, католической Австрии, несмотря на все усилия церковников.

В Англии за 1922—1926 гг. сожжено 11952 трупа.

Огненное погребение обходится почти вдвое дешевле, чем земляное. Пока еще является препятствием то, что большинство английских крематориев эксплоатируется частными обществами, конкурирует с кремацией также антисанитарное, но дешевое погребение в общих могилах, особенно распространенное в Лондоне (в 1921 г. — около 20% всех погребений падает на общие могилы).

Во Франции имевшиеся еще до мировой войны 7 крематориев работали с большой нагрузкой, но главным образом за счет выкидышей и бездомных.

Зато Соединенные штаты, при наличии 35 крематориев и при числе сожженных трупов — 70050 (за пятилетку 1922—1926 г.), стоят среди христианских государств на втором месте, после Германии. Лучшим считается нью-йоркский крематорий, стоивший 75000 долларов. Существует закон об обязательном сожигании умерших от заразных болезней. Утилитаризм «янки», крайняя скученность населения в крупных городах, бешеные цены на городскую землю, закрывающие всякую возможность расширения кладбищ, — все это в САСШ особенно остро ставит вопрос о кремации. При баснословной дороговизне мест на кладбищах трупосожигание становится единственным выходом из положения для беднейших слоев городского населения.

Наконец нельзя не упомянуть о Японии, где в 1925 г. сожжено 551838 трупов. Япония — страна массовой кремации, давно уже продиктованной как хозяйственная необходимость малоземельем и другими экономическими факторами.

Кремационные тарифы не дороги и колеблются от 30 коп. (в японских деревнях) до 13 руб.

Так или иначе, цифры по воем странам говорят за то, что кремация, несмотря на все запутанные формальности, которыми ее стараются снова сдавить буржуазные правительства, пробивает себе дорогу в массы.

ВОПРОСЫ КРЕМАЦИИ В ЦАРСКОЙ РОССИИ

Под влиянием пропаганды идеи кремации на Западе в конце 80-х годов прошлого столетия этот вопрос всплыл и в царской России. Еще в 1889 г. инженер Правдзик сделал в Петербурге доклад о трупосожигании и кремационной печи Сименса. В дальнейшем немалое влияние оказал международный медицинский конгресс в Москве (1897 г.), после которого там же состоялся ряд публичных лекций о преимуществах огненного погребения.

Многие русские ученые, особенно гигиенисты, горячо взялись за популяризацию идеи кремации, невзирая на победоносцевский режим духовно-полицейского надзора за каждой свободной мыслью и несмотря на особенно свирепое, зачастую фанатичное сопротивление темной и нетерпимой православной церкви. Богословский, Баженов, Блауберг и ряд других молодых научных сил того времени упорно пропагандировали новую форму погребения в печати и на лекциях как в тогдашнем поколении студенчества, так и среди передовых слоев русской общественности. Выносила постановления о том, что «трупосожигание есть мера чрезвычайно полезная», петербургская городская дума. Происходили неоднократные суждения по этому вопросу и в Государственной думе, а в 1909 г. министерство внутренних дел взяло на себя разработку «кастрированного», ограниченного тысячами формальностей проекта о введении в России кремации как одного из допускаемых способов погребения.

Как и надеялись царские чиновники, законопроект натолкнулся на жесткую критику справа и слева. Особенно забеспокоился синод, выдвигая против трупосожигания мотивы «высшего порядка» — «духовно-нравственные и богословские». В проекте очень осторожно, почти двусмысленно говорилось: «Мертвые должны быть погребаемы на отведенных для сего кладбищах или подвергаться сожжению в особо устроенных крематориях, причем сожигание трупов в крематориях разрешается при условии, если об этом выражено письменное желание при жизни самим покойным (если он совершеннолетний) или родственниками покойного, или, лицами, на обязанности которых лежит устройство его похорон, если не имеется ясных указаний, что сам покойный был при жизни против сожжения своего трупа».

Последняя лазейка оставляла широкий простор самым превратным толкованиям. Тем не менее синод занял непримиримую позицию, постановив «считать, что сожжение трупов лиц православного исповедания недопустимо, как несогласованное со взглядами православной церкви, признающей предание тела, умершего земле единственным способом погребения».

Характерно, что мотивировка синода против кремации во многом схожа с мотивировкой папы римского, запретившего в булле 1886 г. даже отпевание праха, подлежащего сожжению. Католикам не разрешалось состоять членами кремационных обществ. Точно так же синод в 1909 г. отклонил пересланное ему варшавским генерал-губернатором ходатайство группы польских гигиенистов об утверждении организованного в Привислинском крае «Общества приверженцев кремации». В мотивировке отказа указывалось, что распространение идеи трупосожигания — затея вредная. Папа римский, синод и царское министерство внутренних дел, только что «блеснувшее» забракованным законопроектом о кремации, на практике в этом вопросе оказались вполне солидарными.

Еще раньше, в 1908 г., на частное заявление генеральши Духовской, просившей после смерти предать ее тело сожжению в Германии, синод постановил: «Сожжение покойника не согласно с учением православной церкви, а посему в просьбе отказать».

Оставаясь упорно на раз занятой позиции, церковь в своем упрямом отрицании кремации доходила и до совершенно анекдотических случаев. В 1913 г. пепел сожженного за границей тела купца Бойтмана был доставлен в Россию. Вдова обратилась к курскому архиерею с просьбой отпеть покойного. Исключительность случая побудила последнего обратиться за указаниями в синод. Синод в воистину великой мудрости решил, что можно отпевать «прах-тело», но не «прах-пепел». «Прах-тело» и «прах-пепел» стали злобою дня в кругах тогдашних либералов.

Но упрямство церкви вызывало не только смех: оно грозило порой населению серьезными опасностями. Так, в 1912 г. синод запретил сожжение умерших от чумы в Иркутской губернии, хотя этим ставились на карту тысячи других жизней. Православная церковь считала недопустимым даже то, что при эпидемиях практиковалось в Западной Европе еще в XV в.

Жадное до прибылей, боясь упустить источники кладбищенских доходов, русское духовенство маскировало свою борьбу против кремации принципами «высокой нравственности» и стремлением якобы «сохранить во всей чистоте христианское вероучение». Какова была в действительности эта «чистота», наглядно показывает «распутиновщина» последних лет царствования Романовых.

Всякая свободная и разрывающая религиозные суеверия мысль, не могла привиться в России до тех пор, пока синод и охранка определяли жизнь русского общества. Нужна была коренная социальная ломка, чтобы стала возможной практическая постановка вопроса о трупосожигании. Только после красного Октября этот вопрос стал законным звеном в новом, социалистическом строительстве.

КРЕМАЦИЯ В СССР

При советской власти вопрос о кремации наконец стал на должные практические рельсы. Декретом 7 декабря 1918 г. национализировались кладбища, и возникла задача упорядочения антисанитарного до безобразия состояния мест погребения.

В Ленинграде разливы воды настолько подмыли некоторые кладбища, что они являлись прямой угрозой здоровью населения. На Чесменском кладбище подпочвенные воды «вымывали» на поверхность земли полуразложившиеся трупы; на Александро-невском трупы плавали в склепах, отравляя зловонием воздух. Кладбищенская канализация не выдерживала никакой критики. Требовались срочные меры, особенно перед лицом нависшей над городом эпидемии.

Специальной комиссии при Наркомвнуделе было предложено срочно выработать проект урегулирования кладбищенского хозяйства. В результате ее работ некоторые, особенно опасные в санитарном отношении, кладбища были закрыты. Все возможное было, предпринято для улучшения кладбищенской канализации. Выработали проект нового образцового кладбища. Но комиссия отлично понимала, что все намеченные улучшения, особенно при почвенных условиях Ленинграда, могли быть только полумерами, бессильными оздоровить город. В ленинградских условиях, где трупоразложение нередко затягивается на десять лет, единственной правильной санитарной политикой могло быть только полное уничтожение всех кладбищ, превращение их в общественные сады отдыха и введение новой формы погребения — трупосожигания. На основании этих веских соображений комиссии Совнарком Северной области в январе 1919 г. одобрил и принял проект о постройке в Ленинграде первого в СССР крематория.

1919 г. — знаменательная дата, когда впервые было узаконено в России трупосожигание.

Первоначально для крематория был отведен участок земли в бывш. митрополичьем саду Александро-невской лавры на Обводном канале, но, в условиях гражданской войны и крайне тяжелого материального положения республики, осуществить там постройку не удалось. Тем не менее развитие эпидемий властно диктовало необходимость срочно приступить в трупосожиганию хотя бы умерших от опасных заразных болезней (холера, оспа, сыпной тиф), бушевавших в 1918—1920 гг.

Для этой цели решено было переделать в крематорий остов бывш. бани на 14-й линии Васильевского острова. К марту 1920 г. строительные работы закончились. Крематорий, по соображениям материального характера и ввиду новизны самой идеи для широких масс являлся только опытным трупосожигалищем малого масштаба, рассчитанным на ежедневное сожигание не более 35 трупов. Но залы для прощания, зал ожидания, колумбарий для хранения урн, морг и целый ряд других служебных помещений были рассчитаны на необходимые удобства граждан.

Задачей ленинградского крематория являлось стать в первую очередь верным помощником санитарии в тяжелое время эпидемий. Эту задачу он с честью выполнил. В декабре 1920 г. прошло первое сожжение, за следующие два месяца состоялось 379 огненных погребений, из них 241 трупов умерших от заразных болезней.

По данным Б. Г. Каплуна, заслуженного пионера советской кремации, 361 фарфоровая урна с прахом погребены, 14 — выданы на руки родным, и 4 — замуравлены в колумбарии крематория.

Опыт вполне удался и не мог не привлечь внимания и других крупных центров республики.

В 1926 г. в переделанной церкви-усыпальнице при Новом донском монастыре открылся первый московский крематорий.

Недостаток средств не позволил Моссовету приступить сразу к постройке нового здания, тем не менее церковь была «перелицована» по проекту архитектора Осипова, что не только придало ей более привлекательный вид, но и сгладило все, напоминавшее о ее прежнем назначении. Две кремационные печи системы «Топф» позволяют использовать отходящие газы и для отопления здания. Имеются вестибюль, зал с катафалком, возвышением для оркестра и трибуной для ораторов. Майоликовый пол. Матовые успокаивающие электролампы. Такие же успокаивающие, убаюкивающие кресла. Зал богато декорирован тропической растительностью. Лифт поднимает гроб с останками умершего на платформу, он же опускает его в кремационную камеру. В подвальных частях — кремационные печи, камеры сожигания, дезинфекционная камера, секционная комната для вскрытия трупов и т. д. По сравнению с ленинградским временным крематорием московский представляет собою во всех отношениях большой шаг вперед, что и понятно, если принять во внимание относительно более благоприятное и спокойное время, когда он создавался. Одной из важнейших пропагандистских задач московского крематория является доведение до минимальных размеров платы за огненное погребение: за сожигание в 1928 г. взималось 20 руб., теперь эта сумма значительно снижена (до 1 руб.).

В настоящее время в Москве проектируется постройка второго крематория.

За первое же полугодие со дня открытия московского крематория произведено 1582 сожигания, и их число беспрерывно растет.

Киев, Харьков, Омск и ряд других городов тоже вплотную подошли к практическому введению у себя кремации.

Как во многом другом, пролетариат и тут начал не с прекраснодушных слов, а с практического «показа», который сам по себе является пропагандой. Это не значит конечно, что не должно быть иных форм пропаганды кремации. С курсом на культурную революцию придется усилить и пропаганду «огненного погребения», этого неотъемлемого, завершающего кусочка нового быта, который строится сейчас. Не закрывая глаза и не самообольщаясь, нужно признать, что в этом отношении сделано очень мало.

Однако фундамент заложен. В СССР кремация может быть спокойна за свое будущее.

ТЕХНИКА НОВЕЙШЕЙ КРЕМАЦИИ

В широких слоях населения с трупосожиганием до сих пор связано много ложных представлений. Часто и современное трупосожигание представляется как непосредственное сгорание трупа в воспламененном горючем веществе.

Самый термин «кремация», сохранившийся еще от древних римлян (латинское «cremare» означает «сжигать», «кремация» — в узком смысле «трупосожигание», а в полном объеме понятия — «огненное погребение»), стал по мере развития кремационной техники не совсем точным и не покрывающим собой истинного смысла процесса. Собственно говоря, имеет место не «сожигание трупа» в огне, а «запепеление» в высоконакаленном при помощи огня воздухе.

Современные крематории обслуживаются кремационными печами различных систем, в более или менее совершенной форме соответствующими основным требованиям научной кремации. Поскольку для полного сожигания трупа с получением чистого белого пепла требуется температура от 860—1100°, технически наиболее совершенными признаются так называемые регенераторные печи. Генераторные топки с подогреванием приточного воздуха на практике оказались наиболее дешевыми и приспособленными к «выгонке» необходимой высокой температуры. Перевод твердого топлива в газообразное при этом является главной задачей генераторов. Разнообразие систем печей связано и с некоторым разнообразием топлива.

В Италии зачастую еще пользуются дровами, в Америке — нефтью, в Германии — углем. Наиболее дешевым и целесообразным топливом в условиях нашего Союза приходится признать уголь, а на юге возможным конкурентом ему окажется нефть.

Печь обычно находится в подвальном помещении крематория. За время предварительной топки, длящейся 3—4 часа, раскаленные газы нагревают до белого каления огнеупорные шамотовые кирпичи стенок сожигательной камеры, лишь немногим превышающей размеры гроба и имеющей пол со щелями, через которые просеивается собираемый после пепел. Когда достигнута стадия белого каления, газы и огонь изолируются особыми отдушинами от внутренности камеры, и допускается лишь атмосферный воздух, который, касаясь раскаленных внутренних стенок, сам накаляется примерно до 1000°.

В эту раскаленную атмосферу, по окончании торжественной части прощания с умершим, при помощи особых механических приспособлений вводится гроб с трупом, и сожигание-запепеление происходит исключительно благодаря постоянно притекающей воздушной струе. В несколько минут исчезает сразу воспламеняющийся деревянный гроб. Цинковые гробы, предписываемые при перевозке трупов по железной дороге, при имеющейся в камере необычайно высокой температуре мгновенно превращаются в газы, и от них не остается в пепле ни малейших следов. Зола от деревянного гроба, одежды, цветов и пр. тоже не смешивается с пеплом трупа, так как, будучи более легкой, уносится сильным движением воздуха. После этого тело остается лежать свободным, без малейшего движения и, как бы тая, постепенно превращается в пепел, ниспадающий через решетчатый пол в особое помещение, где после охлаждения его запаивают в специальные металлические цилиндры. После взрослого человека костей и пепла остается 1½—2½ килограмма, а по объему около 3 литров. Каждый поступающий в крематорий покойник немедленно регистрируется. Соответствующий номерок из огнеупорного кирпича кладется на гроб перед поступлением его в сожигательную камеру и после служит для распознавания пепла покойного. На крышке цилиндра, в который запаивается пепел, заранее выштамповывается имя, фамилия и остальные желательные для близких сведения об умершем. Цилиндр или выдается для погребения в земле родственникам, или, помещенный в художественно исполненной урне, хранится в «колумбарии».

Правила, обязательные при трупосожигании в СССР

Согласно постановлению Наркомздрава:

1. Сожжение мертвых тел проводится в крематориях, устраиваемых с особого разрешения Наркомздрава.

2. При каждом крематории должен находиться врач со специальной подготовкой по судебной медицине и патологической анатомии, утверждаемый в должности Наркомздравом.

3. Сожжение трупов производится не ранее, как на третий день, со времени кончины. Срок этот может быть сокращен при смерти от заразных болезней.

4. Сожжение похороненных в земле трупов воспрещается.

5. Для сожжения трупа в крематории предварительно требуется представление следующих документов:

а) свидетельство об отсутствии препятствий к сожжению со стороны милиции;

б) медицинское свидетельство о причине смерти.

Эти свидетельства представляются врачу крематория.

6. Если на основании этих свидетельств, а также при осмотре в крематории трупа исключается всякое подозрение в мнимой или насильственной смерти, то врач выдает разрешение на сожжение трупа и сообщает о времени предстоящего трупосожигания милиции.

7. При подозрении мнимой смерти — сожжение трупа откладывается.

8. При подозрении насильственной смерти — производится в присутствии представителя милиции вскрытие трупа.

9. После сожжения трупа пепел его собирается в закрывающуюся урну и предается либо погребению, либо выдается на руки родственникам покойного.

10. Сведения о каждом сожжении заносятся в особую книгу при крематории.

(Б. К. — «Сожигание человеческих трупов»).

Правила германских крематориев

1. Допускаются лишь деревянные гробы из легких древесных пород, как-то: тополь, ель, осина и т. д.

2. Из металлических гробов разрешаются лишь цинковые не толще 1 мм.

3. Допускается употребление гипсовых гробов, так как гипс в белокалильном жару печи совершенно разлагается.

4. Толщина досок гроба не должна превышать 18 мм для нижней части и 15 мм для верхней.

5. Верхняя крышка гроба допускается из картона — это удешевляет стоимость гроба и ускоряет его сгорание.

6. Масляная окраска и лакировка гроба заменяются протравой.

7. Металлические части, как гвозди, проволока, украшения, ручки и т. д., не допускаются: для сколачивания досок гроба применяются деревянные нагеля; ручки и ножки делаются отъемными.

8. Не допускаются подушки с золой, песком, пухом, соломой и т. д. — их заменяют древесные стружки.

9. Одежда, белье и обувь покойника должны быть возможно легкие; лучше всего бумажные или хлопчатобумажные.

10. Сожигание цветов и венков не разрешается.

(Гвидо Бартель — «Огненное погребение»).

Правила Наркомздрава имеют в виду формально-административное регулирование сожигания умерших. Их цель — предотвратить в первую очередь сожжение мнимо умерших и заметение следов преступлений путем огненного погребения.

Следует отметить, что советская власть оставляет совершенно в стороне религиозные мотивы, в то время как проект министерства внутренних дел 1909 г. предоставлял церкви все лазейки для наложения запрета на огненное погребение.

Германские правила представляют собой как бы правила внутреннего распорядка сожигания трупов, направленные к получению пепла умерших без посторонних примесей, а также мало заметного дыма при самом процессе сгорания.

ЭКОНОМИКА — ЗА КРЕМАЦИЮ

Кремация стала насущной необходимостью, особенно для больших городов.

Трупосожигание устраняет или по меньшей мере уменьшает в них кладбищенский земельный кризис, ведущий к тому, что места для новых кладбищ приходится отводить далеко за городской чертой (в Берлине например на расстоянии 20 километров). Каждое посещение такого загородного кладбища связано с большими затратами времени и денежных средств, что особенно чувствительно для пролетария. Между тем колумбарии и залы для хранения урн с полной безопасностью для здоровья населения могут устраиваться даже в центре города.

Обычное погребение на кладбище, учитывая упомянутые расстояния, тоже требует больших затрат на всю «бутафорию» погребальной процессии. Старые люди не в состоянии пройти много километров, и им тоже нужны при похоронах средства передвижения. Нет никакой возможности и родным и друзьям покойного, зачастую занятым на работе, терять целый день на погребальные церемонии. Словом, темп индустриализированной жизни — слишком быстрый темп, и старые традиционные похороны уже не соответствуют этому современному темпу.

Слишком дорогой в большом городе является и стоимость того клочка земли, который нужен для могилы. Земля вздорожала. Церковь (на капиталистическом Западе), спекулируя кладбищенской землей, продает ее под могилы втридорога. Миллионы тратятся на приобретение этих «мест последнего успокоения». Между тем урны с пеплом могут целыми тысячами храниться в относительно небольшом здании или быть схоронены с минимальной затратой земной поверхности. Так, на бременском кладбище урн величина одной могилы не превышает ½ кв. метра земли. В ней могут быть сохранены урны целой семьи или даже нескольких родственных семей. Обычная же земляная могила для одного взрослого требует в среднем в четыре раза большего пространства, т. е. 2 кв. метра. Отсюда ясно, насколько меньше земли пойдет в расход при массовом распространении кремации и насколько дольше могли бы при таком способе погребения удовлетворить спрос даже уже существующие кладбища. Их хватило бы на сотни лет, и с гораздо меньшей затратой средств они могли бы достойным образом соответствовать всем эстетическим запросам, связанным с почитанием памяти умершего.

Дороговизна могил является особенно больным вопросом для пролетариата Запада. Но и в СССР, где кладбища национализированы и изъяты из хищнической эксплоатации церкви, рабочий класс, планово строя свое хозяйство, при огромной ценности земли в городах, при перманентном жилкризисе не может быть равнодушным к непроизводительной трате земли. В ССОР ежегодно умирает около 4 миллионов человек. Для обычного погребения их требуется около 8 миллионов кв. метров земли. Срок для вторичного использования могил исчисляется в 25—30 и даже больше лет. За четверть века. так накапливается 200—220 миллионов кв. метров земли, занятой кладбищами. В одном Ленинграде насчитывалось 47 кладбищ с территорией в 600 га; в Москве — 35 кладбищ с 305 га.

Всякому не зараженному религиозными предрассудками человеку должно быть ясно, что такое положение ненормально.

Итак огненное погребение — вопрос режима экономии для Советского государства. Нельзя зря расточать землю. Нельзя в угоду церкви придерживаться дорогого способа погребения, когда есть более дешевый и простой, давно оправданный наукой. За сожигание трупа в московском крематории сейчас взимается всего 1 рубль. Нет надобности одевать покойника в лучшие одежды — наиболее дешевым, целесообразным и гигиеническим при кремации является бумажный наряд.

Просто, дешево, хозяйственно — таково огненное погребение.

САНИТАРИЯ И ГИГИЕНА — ТОЖЕ ЗА КРЕМАЦИЮ

Интересы здравоохранения тоже диктуют трупосожигание. Церковники стараются доказать, что современная гигиена давно выяснила полную безвредность захороненных, пусть и разлагающихся трупов. Особых ядовитых трупных газов, мол, не образуется. Дурной запах проявляется лишь там, где есть массовые могилы. Заражение от погребенных трупов — «страшная сказка», раздутая крематистами, и т. д.

Гигиенисты в рясах, отстаивающие выгодные для них кладбищенские «предприятия», забывают при этом, что невероятная кладбищенская теснота давно превратила места погребения как раз в те «массовые могилы», вредное влияние которых даже они не отрицают. Напомним об одном парижском кладбище, о котором писал еще проф. Эрисман, и откуда, благодаря беспрерывному захоронению трудов в течение многих столетий, распространялся такой запах, что пришлось это кладбище упразднить, а неразложившиеся трупы перенести в другое место.

Никто не будет отрицать, что идеальное кладбище, где с самого начала выполнялись все требования санитарии, где условия почвы и подпочвенных вод благоприятствуют рассасыванию продуктов разложения, конечно не представляет какой-либо серьезной опасности для живых. Но много ли таких «идеальных» кладбищ, особенно в больших городах?

Весьма показательно тут обследование кладбищ в стране высокой гигиенической культуры — Дании: из 650 обследованных кладбищ лишь 45 оказались соответствующими основным требованиям санитарии. Отрываясь от абстракций «церковной гигиены» и оперируя фактами реальной жизни, приходится признать, что русские кладбища, особенно в больших городах, конечно еще меньше выдерживают санитарную критику, чем датские.

Нужно помнить и то, что даже лучшее кладбище вследствие ограниченной способности земли всасывать продукты разложения в конце-концов так перенасыщается ими, что не в состоянии их химически перерабатывать.

Во-вторых, при земляном погребении, особенно в годы эпидемий, земле передаются мириады заразных бацилл, возбудителей тифа, дифтерии, холеры, малярии и т. п. Далеко не всякая почва в нужной мере доставляет сапрофитов, убивающих их, и возбудители болезней могут еще надолго, порой на целые годы, сохранять свою живучесть. Через подземные стоки и подпочвенные воды эти опасные носители болезней легко могут добраться до колодцев и источников, загрязнять их и стать новыми распространителями заразы. Германский ученый Паули в своем большом труде о кремации насчитывает 18 округов, где с полной достоверностью или по весьма вероятным предположениям эпидемии скарлатины и тифа имели почвой загрязнение колодцев кладбищенскими водами.

Все эти прямые или косвенные опасности, связанные с погребениями в земле (особенно в местах наибольшей концентрации населения и при отсутствии водопровода и канализации), совершенно исключаются при огненном погребении. Все международные конгрессы гигиенистов поэтому энергично отстаивали трупосожигание как рациональный и достойный культурных людей выход из положения. Среди немецких гигиенистов, сторонников кремации, достаточно указать на такие мировые имена, как Вирхов и Петенкофер. В таком же духе высказывался и проф. Эрисман: «Большие города, для которых нахождение удобных мест под кладбища сопряжено с все более возрастающими затруднениями, могли бы с большим удобством ввести у себя сожигание трупов; точно так же этот способ представляется единственным правильным исходом с санитарной точки зрения там, где почвенные условия не благоприятствуют разложению трупов в такой форме, которая может быть признана безопасной для общественного здоровья. Весьма желательно было бы и сожигание трупов в военное время...» (проф. Эрисман — «Курс гигиены», 1887). Итак, санитария и социальная гигиена тоже за огненное погребение.

Оно уменьшает опасность эпидемий.

Оно заменяет процесс медленного горения-гниения сгоранием, в 36000 раз более быстрым, с образованием лишенного всяких микроорганизмов прокаленного пепла.

Оно избавляет людей от неприятного соседства разлагающихся трупов, загрязняющих продуктами распада воздух и воду.

Оно дает возможность превратить кладбища в сады отдыха, в очаги укрепления здоровья.

ОСКОРБЛЯЕТ ЛИ ОГНЕННОЕ ПОГРЕБЕНИЕ ЧУВСТВО ЧЕЛОВЕКА.

Доводы против кремации, как неэстетического способа погребения, тоже страдают верхоглядством и поверхностностью.

Погребальный процесс для сознательною человека вообще не должен являться каким-то особым «зрелищем». Он вызывается естественной необходимостью, и только так нужно к нему подходить.

Сожжение на костре конечно представляет собой неприятную картину. Но успехи теплотехники и санитарии привели к тому, что процесс разложения трупа в кремационной печи не сопровождается запахом горелого мяса. Пепел сожженного и прах тела, истлевшего в могиле, по своему химическому составу одинаковы. Разница лишь в темпе и времени: кремация в тысячу раз быстрее превращает труп человека в пепел, причем исключаются гниение, появление червей и зловоние.

В современных крематориях сожигание трупов настолько усовершенствовано, что, начиная с подачи трупа, все делается без малейшего прикосновения чужой, грубой руки, все производится чисто механическим путем. Процесс сожигания не закрыт от взоров присутствующих. Видеть собственными глазами огненное погребение — быть может, самый лучший способ стать сторонником кремации.

Д-р Бревеник следующим образом описывает сожжение трупа своего близкого друга в бременском крематории:

«Строго торжественным был момент, когда гроб поплыл в кремационную камеру. Автоматическим наклоном тележки он был поставлен на каменную решетку, и так же автоматически закрылась дверь. Дело нескольких секунд... Не буду лгать, с каким-то ущемленным чувством я ждал у окошечка мгновения, когда исчезнет вспыхнувший гроб и труп появится в поле зрения. Но тем более возвышающим показалось то, что я увидел в действительности. Видением в желтовато-розовом тумане передо мною были неподвижные очертания трупа. Его не касался огонь, он точно незаметно таял, улетучивался, все больше спадая к середине решетки. Через 1½ часа осталась лишь кучка пепла — зрелище, облагораживающее человека, полное величавого достоинства».

Так пишет очевидец огненного погребения.

Часто при упоминании крематория в обывательских головах возникают представления о морге, больничной атмосфере и деловой, беспощадной ко всем чувствам человеческим лаборатории. Но такое ложное представление — результат фантастических сказок, раздуваемых противниками кремации.

Современный крематорий — не место ужаса, каким для суеверных людей является кладбище. Наоборот, он успокаивает, он является высшим выражением сознания того, что смерть неизбежна, но что эта смерть не страшна, что она не пугало.

«Любители красок» часто выдвигают довод, что огненное погребение в современном большом городе — «удручающая проза» и серо и безотрадно, как серь слезливых сумерек, что, наоборот, в христианском схоронении в земле — поэзия смерти, великая прочувствованность...

В такого рода высказываниях проявляется замаскированное религиозное чувство.

Возьмем для примера картину в связи с безвременной, трагически нелепой смертью В. Маяковского. Вот несколько выдержек из «Строк хроники» в «Литературной газете»:

«Под черным крылом траурного полотнища стоит гроб, обитый красным сукном и усыпанный цветами. Два прожектора скрестили лучи над телом поэта... В два часа вступают в зал первые ряды-рабочих, красноармейцев, пионеров, писателей, журналистов, художников, актеров, вузовцев, научных деятелей...

Телефонограмма: команде Н. стрелкового полка выставить у гроба т. Маяковского почетный караул в составе 50 чел. ... 19 час. Мимо гроба прошло около 14000 чел. Ряды на улице все увеличиваются...

Группа деятелей литературы открывает подписной лист на тракторную колонну имени В. Маяковского.

Ленинград, 15. Завтра будут устроены вечера-доклады памяти Маяковского. В рабочих районах организуются передвижные выставки, иллюстрирующие Маяковского как поэта революции...

Телеграммы из Харькова, Воронежа, Сухума...

Идут рабочие, красноармейцы, вузовцы, служащие. Свыше 22000 проходят к 22 час.

У гроба непрерывно дежурит комсомольская бригада им. Маяковского.

В 12 час. 15/IV прекращается доступ к гробу. За день прошло 50000 чел.

Ночью группа художников и скульпторов рисовала и лепила Маяковского...

16/IV. В зале сменяются один за другим духовые и струнные оркестры. Каждые три минуты сменяется почетный караул...

17/IV. В клубе писателей — гражданская панихида.

Рабочие организации, красноармейские части, литобъединения, комсомольцы, вузовцы склоняют знамена над прахом поэта революции...

18 ч. 30 м. Кремация тела В. Маяковского»...

Скупые строки хроники сами говорят...

Новая форма погребения — мощная, огненная вспышка коллективных сил, преодолевающих индивидуальную смерть. В этом поэзия будущего... Не безотрадная серь перед нами, а железные сомкнутые ряды трудовых колонн. Умер один — остаются миллионы. А бессмертие одного в сердцах и умах остальных прямо пропорционально размаху и плодам его работы для коллектива. В этом бессмертии нет ничего таинственного, как и нет грубой, ужасающей прозы в огненной могиле. И то и другое красиво и велико именно своей естественностью, своим контактом с величайшей эпохой освобождающейся мысли и освобождающегося труда, в которую вступает человеческое общество...

ЦЕРКОВЬ — ПРОТИВ КРЕМАЦИИ

Главным фабрикантом нападок на трупосожигание является церковь. Священнослужители учли, что из их карманов с введением кремации должны улетучиться не только кладбищенские, но и многие другие доходы. Они сознают и то, что кремация колеблет самый авторитет религии, а поэтому криком кричат о недопустимости кощунственного «языческого» погребения.

Основной аргумент церкви состоит в том, что «воскресение мертвых» не может произойти, если тело уничтожено огнем. А сказка о воскресении из мертвых — один из устоев религии. Вот почему церковь усердно отстаивала всегда святость, неприкосновенность могил, вот почему она выставляла напоказ «нетленные» мощи угодников — ей выгодно было поддержать веру, что тело и в земле остается телом. Теперь и ребенок знает, что труп обращается в прах и тлен. Каким образом тело, съеденное червями, снова ставшее пищей растений, а через них и животных, может воскреснуть в своей прежней «телесной сущности» — этого не объясняет церковная алхимия, это... чудо, и единственной лазейкой остается сказать: «верю (вслепую), хоть это и нелепо»...

Изучение христианства первых веков тоже выяснило, что, пока христианство еще не окончательно оформилось как религия эксплоататоров, среди христиан-римлян существовала и форма огненного погребения. Однако блюстители «чистоты христианской веры не ополчаются на своих основоположников, не признают их «кощунцами».

Да и вообще, когда дело касается представителей знати, — светской и духовной, — церковь легко поступается своими догматами. Хоронение католическим духовенством своих монахов и богатых граждан в катакомбах и склепах Италии и Мексики разве соответствует их излюбленному изречению: «земля есть и в землю отыдешь»? Вся династия «благочестивых» угнетателей Габсбургов (Австрия) не предана земле, а хранится в подвале одной из церквей Вены. Не менее «благочестивые» Романовы веками лежат в соборе Петропавловской крепости.

Нет слов, церковь ловко обделывала свои дела. Но она сама запуталась. У ней самой нет единой формы погребения. Разны земные пути богача и бедняка, разно и отношение к ним после смерти, как это ясно показывает разнобой в христианских погребениях.

Церковь сама готова забыть о священном писании, когда речь идет о земных выгодах.

ПОПЫТКА «ХРИСТИАНИЗИРОВАТЬ» КРЕМАЦИЮ

Протестантская церковь, наиболее «мягко» приспособляющаяся к науке и щеголяющая своей «культурностью», первая начинает понимать, что борьба с кремацией — борьба бесплодная. Отбрасывая вопли о «языческом кощунстве» и прочие устарелые христианские доводы, вожди протестантской церкви идут на соглашательство с «крематистами» буржуазного пошиба. Общими усилиями стряпается следующая декларация:

а) Так как кремация соответствует разуму, культуре и благочестию, то она созвучна настоящей религиозности.

б) Кремация препятствует тому, чтобы тело, «орудие духа», предназначенного к высшему, «подобно животному зарывалось в землю».

в) Если есть божество, то человек его храм. Спасение этого «храма божьего» от червей и гниения — заслуга кремации» («Фрейденкер», 1930 г., январь).

Итак, на одном полюсе — обвинение в кощунстве, на другом — восхваление кремации, как дела богоугодного, проповедь «мирного врастания» в нее религии.

Все перепуталось. И эту похлебку противоречий должны расхлебывать верующие.

Но там, где все является противоречием с начала до конца, не может быть доводов, достойных серьезного возражения.

ЮРИДИЧЕСКИЕ ДОВОДЫ ПРОТИВНИКОВ КРЕМАЦИИ

Часто распускаются нелепые слухи, что в крематориях сжигают живых. Поводом к таким слухам послужили наблюдения через «глазок» крематория, позволявшие в первые мгновения видеть механические сокращения застывших мышц сжигаемого трупа (движения руками, ногами и головой).

Невежды забывали при этом, что наука в наше время располагает достаточно верными способами отличения покойников от мнимоумерших. На мертвом теле появляются трупные пятна. Температура тела в прямой кишке у трупа — около 20°, у мнимоумершего — 30°. При ожоге огнем или кипятком у трупа верхняя кожица лишь слабо поднимается и тотчас лопается. Перетянутый на 3 минуты палец трупа остается бледным и не опухает. Пальцы мертвеца не просвечивают. Таким образом, кроме обычного трупного окоченения мышц есть ряд верных примет, позволяющих точно определить действительную смерть. Наконец невежды забывают, что живое тело при температуре в 1000° должно мгновенно умереть, а следовательно не может совершать произвольных движений.

Боязнь захоронения мнимоумерших привела к устройству на одном из мюнхенских (Бавария) кладбищ особого приспособления, так называемого «звонка мертвецов». По закону 1869 г. тела покойников должны вывозиться из дома не позже как через 12 часов с момента кончины и затем лежать 3 суток в покойницкой при кладбище. Катафалки, на которых там лежат трупы, устроены так, что от малейшего движения тела приходит в движение шнур, соединенный с целой системой колокольчиков. Колокольный аппарат в виде старинных часов помещается рядом, в помещении сторожа. И днем, и ночью он или его помощник дежурят там. За время существования этого оригинального приспособления было много ложных тревог (аппарат крайне чувствителен и сигнализирует малейшее оседание трупа), но с 1878 г. не отмечено ни одного случая летаргии, это подтверждает высказываемое медициной мнение, что мнимая смерть — явление очень редкое.

Юристы из консервативного лагеря часто выдвигают и такой козырь: с сожиганием отпадает возможность последующего вскрытия трупа при возникающих после захоронения подозрениях в отравлении, чем якобы облегчается возможность совершения преступлений.

Однако статистика на Западе (Пруссия) указывает, что на 600000 трупов приходится всего один случай вскрытия после захоронения по постановлению следственных властей.

К тому же достоверность результатов медицинской экспертизы захороненного за последнее время сильно поколеблена. Надо знать, что некоторые растительные яды настолько быстро распадаются, что по истечении нескольких недель не оставляют никаких следов в трупе. Другие яды не отличить от ядов, получающихся в процессе разложения самого трупа. Об этих ядах (птомаинах) медицина полсотни лет тому назад не имела еще ни малейшего представления. Поэтому можно предполагать, что судебная экспертиза нередко впадала в тяжелые ошибки, влекшие за собой осуждение совершенно невинных людей, заподозренных в убийстве. Но и при нахождении в трупе гораздо легче определяемых минеральных ядов (мышьяк, фосфор и т. д.) приходится быть осторожным в решающих выводах. Эти ядовитые вещества широко распространены в природе. Они могут быть налицо в металлических частях гроба, в краске, которой он выкрашен, в частях одежды, в лекарствах, которыми пользовался больной; они могут быть даже в кладбищенской земле и впитаться в труп, как это было доказано для одного кладбища в г. Лионе (Франция), где почва оказалась насквозь мышьяковистой. Захоронение в земле по словам проф. Баумерта не только стирает через больший или меньший срок всякий след совершенного отравления, но может и содействовать иллюзии совершения преступления там, где его в действительности никогда не было.

Таким образом, как шаткие и малозначущие, отпадают и юридические доводы против кремации.

ПОЛИТИЧЕСКОЕ ЗНАЧЕНИЕ КРЕМАЦИИ В КЛАССОВОЙ БОРЬБЕ

Двумя непримиримыми силами стоят труд и капитал друг перед другом. Борьбою этих двух сил заполнен мир.

Классовая борьба — это не только забастовки, баррикады, уличные бои и демонстрации. Классовая борьба кипит на политической арене. Классовая борьба бушует на хозяйственном фронте. Классовая борьба — в быту. Классовая борьба — в школе, в науке, в семье, в личных отношениях.

Двум классам соответствуют и две идеологии.

Одна — материалистична. Она отвергает всякую чертовщину, все, что чуждо действительности. Она отрицает сверхъестественное. Она строится на философии труда и борьбы. Она основывается на закономерности явлений природы и общества и на их закономерной изменчивости. Она утверждает жизнь здесь, на земле. Другая — прячется за идеализм, за сверхъестественные силы.

Сверхъестественное, душа, дух и страх смерти — вот старые, испытанные средства воздействия на придавленные бессилием массы. Красочными, страшными сказками, «чудесными» фокусами и целой системой религиозных обрядов религия укрепляла в умах то ложное отношение к действительности, которое является краеугольным камнем покорности. Одним из обрядов, содействующим оглуплению масс и прививающим рабский страх смерти, является христианский погребальный обряд.

На страхе смерти и сейчас спекулируют церковники в своей классовой борьбе против советской власти. Сказки о страшном суде еще находят почву себе в темных слоях крестьянства. А каждое погребение в земле с его религиозными обрядами укрепляет все снова и снова веру в сверхъестественное, отравляя волю к новой жизни, замыкая человека в круг «воли божией».

Мы знаем, за «волей божией» проглядывает враждебная пролетариату воля другого класса.

Труп придавливается землей, его хоронят в мрак.

Схоронить, придавить и революцию — вот мечта ярых противников кремации, горячо ратующих за «благодостойное христианское погребение».

Рабочий класс не может не учитывать того идеологического вреда, который создается религиозными обрядами, в частности обрядом захоронения. Борясь с религией, как с твердыней классового врага, независимо от гигиенических, хозяйственных и эстетических мотивов, рабочий класс не может не видеть в христианском захоронении в земле изо дня в день повторяющейся классовой демонстрации, рассчитанной на спекуляцию смертью и далеко не всегда связанной с одним «благочестием».

Попы делают покойника объектом религиозной рекламы, по существу, всегда контрреволюционной.

Борьба с религиозным погребальным дурманом, борьба за революцию в формах погребения и есть в первую очередь борьба за кремацию.

Захоронение в земле позволяло попу облекать смерть покровом тайны. Огненное погребение расшатывает один из важнейших обрядов, на котором покоилось «таинство» эксплоатации.

Огненное погребение ставит ребром вопросы о сущности жизни, о душе, вечности, о загробной жизни. Оно колеблет авторитет религии, этой основной идеологической базы капитализма в наши дни.

Церковники верно поняли, что кремация есть борьба против дурманов религии, которыми божьи слуги жили и поныне еще живут.

Поэтому у нас в СССР, где открываются широчайшие перспективы культурной революции, где рабоче-крестьянская власть вполне сочувствует идее огненного погребения, — пропаганда кремации становится важным, общественно значимым и политически оправдываемым вопросом.

ПРОПАГАНДА КРЕМАЦИИ — ПРАКТИЧЕСКАЯ ЗАДАЧА СВБ.

Широкая пропаганда огненного погребения является важной практической задачей, о которой не должен забывать Союз воинствующих безбожников.

В этом отношении, несмотря на крайне благоприятные общие условия, сделано еще немного, вернее — слишком мало.

Все доводы за рациональность, за хозяйственную и политическую целесообразность огненного погребения должны быть двинуты в широкие массы (прежде всего в городскую рабочую среду) путем докладов, собеседований и издания дешевой популярной литературы о кремации. На кружковых антирелигиозных беседах, семинариях и т. д. вопрос о кремации не должен замалчиваться. Наши антирелигиозные учебники должны быть тоже пополнены соответствующим материалом по данному вопросу. В школьные программы, наряду с прочим антирелигиозным материалом, должен быть вкраплен и материал о кремации. Нельзя считать нормальным положение, когда ребята, кончая «курс наук», зачастую не знают, что такое крематорий.

Широкая общественная инициатива должна двинуть вперед постройку крематориев во всех крупных городах Союза, но нужно понимать, что крематории оправдывают себя хозяйственно лишь тогда, когда параллельно ведется энергичная пропаганда за огненное погребение.

Существующие крематории и те, которые будут строиться в дальнейшем, должны удовлетворять требованиям пролетарской эстетики и кремационной техники.

Нужно решительно бороться с попытками «христианизировать» кремацию, и требуется поэтому особо продумать подход к той гражданской обрядности, которая при огненном погребении практикуется в нашей пролетарской стране.

В крестьянской среде вопросы огненного погребения должны пропагандироваться осторожно, так сказать, в подготовительной форме.

Следует изучить наиболее ценные опыты массового применения кремации (например в Японии) и поставить перед советской теплотехникой задачу создания недорогих (передвижных) кремационных печей, без которых немыслимо решение проблемы кремации даже в коллективизированной деревне и которые могут сослужить незаменимую службу при эпидемиях.

Проталкивание всех этих начинаний необходимо включить в пятилетний план работ СВБ.

Это нужное дело. Кремация содействует разрушению вековых религиозных предрассудков.

Голова вождя племени Маори (Новая Зеландия), высушенная „осторожной“ сушкой над открытым огнем. Такие засушенные головы (на них сохранилась татуировка) у маори считаются „ходким товаром“, так как им приписывают чудодейственную силу.

Могилы индейцев | Сожжение трупов на р. Ганг (Индия)

„Гробница“ раджи (князя „батаков“ — малайской народности)

Гроб имеет форму лодки (дабы душа покойного могла совершить путешествие „в страну неведомых вод“).

Примитивная кремация в г. Ташкенте. В Ташкенте (в 1902 г.) в туземной части проживала небольшая колония индусов, которые е разрешения местного начальства своих умерших сжигали на кострах. Приводим из газет того времени описание такого огненного погребения.

„Между двумя врытыми в землю столбами положены дрова, совершенно сухие и закрытые камышом, на них положен труп, обернутый весь ватой и покрытый сверху легкой шелковой материей; один из участвующих в похоронной церемонии открыл лицо покойника и обсыпал его зерном ячменя, а другой положил на рот покойника небольшой кусок коровьего масла. Наложив дрова до вышины 1½ аршина, двое индусов подожгли костер.

Участники похорон, дав догореть костру, пошли к воде, вымылись и придя домой, переменили одежду и сели за стол. Медленно догорающий костер оставляли под охраной три дня, пока труп не обратился совершенно в пепел. На третий день участники похорон снова отправились на место сжигания, собрали пепел в мешок и бросили его в реку“.

Погребальный обычай у туземцев Филиппинских островов

Покойника одевают в лучшие одежды и в сидячем положении прислоняют к стене хижины. Кругом кладут дорогие ткани и ковры, по которым душа умершего „выходит к богам“. Покойник остается в этой позе три дня, после чего труп погребают в общей могиле предков.

„Часовня мертвых“. В Риме в катакомбах костела св. Марии монахами-капуцинами устроена „часовня мертвых“. Собраны тысячи черепов и костей нескольких поколения монахов-капуцинов.

Галлерея мумий в одном из мексиканских монастырей

Дрезденский крематорий. Фасад

„Экономическое кладбище“ в Буэнос-Айресе (Аргентине)

Могилы-нишы. Место захоронения значительно меньше традиционных „трех аршин“ земляного захоронения

Дрезденский крематорий
Помещение для гроба перед сожжением.	Помещение для гроба после сожжения.

Скачать издание в формате pdf (яндексдиск; 28,1 МБ)

28 августа 2023, 12:00 0 комментариев