А. В. Рябушин. Предметно-пространственная среда жилища

E-31: Japanese Traditional Interior. Designed by Narcissa Niblack Thorne, c. 1937.Source: Art Institute of Chicago

 

 

Автор:	Александр Васильевич Рябушин (1931—2012) — советский и российский архитектуровед, архитектурный критик. Директор ВНИИ теории архитектуры и градостроительства. Академик Российской академии архитектуры и строительных наук (РААСН), академик Международной академии архитектуры (МААМ), Заслуженный архитектор РФ, доктор архитектуры, профессор.
Текст публикуется по изданию:	Развитие жилой среды : Проблемы, закономерности, тенденции / А. В. Рябушин. — Москва : Стройиздат, 1976. — 381 с. : ил.
Факсимильный скан издания:	https://tehne.com/library/ryabushin-v-razvitie-zhiloy-sredy-problemy-zakonomernosti-tendencii-moskva-1976
Библиография:	список литературы к 1-й части книги

 

 

Публикуем 1-ю главу книги А. В. Рябушина «Развитие жилой среды : Проблемы, закономерности, тенденции» (1976).

 

 

Развитие жилой среды : Проблемы, закономерности, тенденции / А. В. Рябушин. — Москва : Стройиздат, 1976.

 

 

 

Рассматривая сложившуюся практику взаимодействия архитектуры и дизайна, на первых порах мы осознаем среду как внутренне обусловленное предметно-пространственное единство, как чисто вещественный, физический феномен. Такой подход обычно считают подчеркнуто «профессиональным». Но при всей своей традиционности он при ближайшем рассмотрении оказывается по самому своему существу сугубо механистическим и формальным [52, с. 52, 53, 67—69].

 

Архитекторы и дизайнеры подпадают под власть специфического «вещного фетишизма», когда ограничивают свои интересы замкнутым миром физических объектов — «домов», «вещей», оставляя вне поля зрения реальный человеческий, общественный смысл предметного окружения. Получается, что человеческое общество есть некая арифметическая совокупность людей и развивается по особым «внутренним» законам, связанным не столько с «внешними» условиями жизни, сколько с «природой» человека. Если следовать логике, диктуемой такой позицией, то в итоге окажется, что запросы и потребности людей есть нечто самостоятельное по отношению к материальным условиям жизни. Категорическое разделение на «живую» и «неживую» составляющие, за каждую из которых отвечают различные специалисты, означает по сути дела искусственное рассечение единого и подлинно живого социального целого на «мир вещей», насильственно вычлененных из человеческой жизни, и «мир людей», лишенных реального жизненного окружения. Вот где коренятся истоки ущербного «профессионального» подхода к проблемам формирования среды.

 

Эта абстракция чужда марксизму. Нет ничего более далекого от реальной действительности, чем «вещь», понятая как изолированная вещественная единичность, либо «человек», взятый «сам по себе», как организм, биологическая особь. Г. Щедровицкий сформулировал, на наш взгляд, внешне парадоксальное, но в самой своей основе верное понимание «системы человечества». «Человек сейчас осуществляет себя не только на организме бывшей обезьяны, но также в машинах и знаковых системах, которые являются столь же равноправными элементами, как все остальное ... Согласно этой ... точке зрения, обезьяна могла превратиться в человека потому, что она попала в систему связей, образующих человечество, и эти связи как бы «зажали» ее и «потащили» к человеку: сама система начала в нее «впихивать» те свойства, которые требовались ей, системе» [49]. Отвлекаясь от полемического экстремизма формулировок, здесь следует выделить ценное понимание неразделимости материальной вещественности человеческого бытия и самого человека.

 

Даже далекие от марксизма зарубежные мыслители гуманистической ориентации, пытаясь осмыслить среду как гармоническую целостность, неизбежно приходят к мысли о том, что проблема вещи неотделима от проблемы человека. Один из крупнейших американских культурологов Л. Мамфорд чуть не полвека назад писал: «Используя науку односторонне и по-делячески, мы забыли, что наряду с наукой о вещах существует наука о человеке» [42, с. 124]. Еще более определенно выразил эту мысль В. Гропиус: «... Ключ к полноценному возрождению нашей физической среды, что является высшей задачей архитектора, заключается в нашей решимости снова отнестись к человеческому элементу как доминирующему фактору» [96, р. 85].

 

Именно таким путем — через человеческий фактор, понятый не техницистски, а гуманистически, и только таким путем можно подняться к истинно эстетическому постижению единства и целостности среды, ибо соотнесение с идеалом всесторонне и гармонично развитой личности является высшим критерием эстетической ценности [73, с. 88].

 

 

 

 

Судя по статистике, жилищная проблема в нашей стране все увереннее решается. Тем не менее далеко не всякий человек доволен своей квартирой. И дело здесь не только в недостатках планировки. Планировочные достоинства сами по себе не исчерпывают проблем благоустройства квартиры. Кроме того, возможности совершенствования планировочных решений со временем исчерпываются. Решение проблем комфорта все в большей степени зависит от рационализации оборудования. Совершенствование предметного комплекса жилища — вот на что вместе с улучшением планировок должно быть направлено основное внимание специалистов.

 

 

 

Промышленное проектирование и проектирование архитектурное, разработка вещей для жилища и самого жилища ведутся сегодня разобщенно и по существу без связи друг с другом. Темпы увеличения размеров жилищ и количества изделий для быта расходятся все дальше. Это приводит к вынужденному снижению спроса на необходимые изделия — их негде удобно разместить. Возникают необоснованные нарекания в адрес архитекторов, якобы проектирующих тесные и неудобные квартиры. Но при сложившейся ситуации архитекторы не в состоянии самостоятельно разрешать неизбежно возникающие противоречия. Ключ к решению проблемы — в преодолении существующего «порога разобщенности» между такими сферами общественного производства, как строительство и промышленность. В этом деле на помощь архитектуре, с незапамятных времен созидающей человеческое жилище, приходит новая область творческой деятельности — дизайн.

 

По данным Рабочей группы Научного совета по проблемам технической эстетики при Государственном комитете по науке и технике Совета Министров СССР, в 1970 г. культурно-бытовые изделия выпускали предприятия более чем 50 министерств союзных, союзно-республиканских и местной промышленности. Около 400 предприятий почти 40 министерств выпускали электробытовые машины и приборы. Холодильники производили свыше 30 заводов более чем 10 министерств. 38 заводов тех же министерств выпускали стиральные машины. Производством электробритв ведали 5 министерств (более 10 заводов); телефонов и репродукторов — 5; пылесосов — 4; осветительной арматуры — 5; кухонной посуды — 10 министерств и ведомств и т. д. Количественные показатели отрадны, но при этом существует еще и стремление каждого предприятия выпускать «свою» модель, а это ведет к множественности однотипной продукции, следствием чего оказывается бессмысленное расточительство народных средств.

 

Упорядочение ассортимента чем дальше, тем все больше превращается в актуальнейшую задачу для всех развитых стран. Во всем мире неудержимо множится число выпускаемых изделий, все быстрее происходит смена вещевого состава среды. По зарубежным данным, в 50-х гг. радикальная смена ассортимента товаров происходила в десятилетний срок, а в 60-х гг. на это требовалось уже всего пять лет. На первый взгляд, это изобилие разнообразных товаров ведет к повышению благосостояния людей, но наиболее трезво мыслящие зарубежные исследователи подчеркивают, что речь тут может идти не о благополучии, а об иллюзии благополучия. «Большинство вещей, которые продаются, потребителю не нужны», — обобщил мнение многих своих коллег А. Дракслер, директор отдела архитектуры и дизайна в Музее современного искусства в Нью-Йорке [цит. по 35, с. 275].

 

Общей причиной, порождающей во всем мире постоянно и хаотично растущую множественность промышленных изделий, является товарное хозяйство, товарно-денежные отношения.

 

Однако при наличии общих причин, перспективы, точнее, возможности дальнейшего развития ситуации в капиталистическом и социалистическом обществе диаметрально противоположны.

 

В условиях капитализма основным стимулом развития производства является получение прибыли. Был бы товар куплен, а удовлетворит он потом реальную человеческую потребность или нет, не имеет значения. В арсенал средств манипулирования массовым сознанием капитализм включил и коммерческий дизайн, который наряду с рекламой и искусственно создаваемой модой оглушает и оглупляет потребителя лавинообразно нарастающим потоком «новинок». Их обилие подхлестывает жажду приобретательства, тешит человека иллюзорной надеждой проявить свою индивидуальность через «неповторимый» подбор вещей, якобы возможный среди почти безграничного обилия товаров.

 

Этому мы можем и должны противопоставить целостную систему научно обоснованных мероприятий, направленных на планомерную гармонизацию предметного окружения человека. Условия для этого заложены в социальной структуре и идеологии нашего общества, плановых основах социалистического народного хозяйства.

 

В чем же причина сегодняшних наших трудностей? Действительно ли виной всему отсутствие специализированной промышленности культбыта?

 

Конечно, наличие специализированной производственной базы упростило бы ситуацию. Но если бы сегодня специализированная база появилась, то никто не знал бы, что именно она должна производить, и стихийно складывающийся ассортимент от этого бы сам по себе не упорядочился. Все упирается в неразработанность общей стратегии развития предметной среды.

 

Проблемам и механизмам разработки такой единой для архитектуры и дизайна стратегии по сути дела и посвящена наша работа.

 

Сейчас уже определился конструктивный подход к этим проблемам, если и не решающий их окончательно, то во всяком случае помогающий обуздать стихию нескоординированного разноведомственного производства бытовых изделий. Мы имеем в виду так называемый комплексный подход, т. е. разработку целостных фрагментов предметной среды жилища, позволяющую в известной мере преодолевать сложности разноведомственного производства изделий [47]. Комплексный подход к разработке бытового оборудования ориентирует промышленность на выпуск именно тех изделий, которые необходимы, и именно с теми параметрами, которые обеспечивают их оптимальное взаимное согласование и функционирование применительно к возможностям и требованиям современного жилища.

 

Одним из основополагающих мероприятий в рамках комплексного подхода является разработка номенклатуры изделий.

 

Отправным пунктом такой разработки является анализ бытовых процессов и соответственно расчленение квартиры на укрупненные функциональные зоны: приготовления пищи, гигиены и т. д. Дифференцированное изучение по зонам должно иметь конечной целью противоположный, интегральный подход, потому, что от степени учета связей отдельной вещи (или комплекса вещей) с соседними предметами и со средой в целом существенно зависит эффективность их разработки и последующего функционирования.

 

 

 

Наиболее полные номенклатурные разработки проведены нами во ВНИИТЭ по кухонному, санитарно-техническому и радиотелевизионному оборудованию. Исследовано также оборудование зоны умственного труда, коммуникаций, гигиены жилища. Определенные разработки проведены по зоне отдыха, сна, детской зоне, емкостям городских квартир и т. д. [50, 61, 81]. При ближайшем рассмотрении оказалось, что разработка номенклатуры позволяет с единых позиций вести согласование деятельности промышленности народного потребления и массового жилищного строительства. Выявление перечня и габаритов оборудования, рациональных вариантов его размещения и величины свободного пространства, необходимого для его использования, позволяет с большей степенью достоверности уточнять площадь и основные планировочные параметры различных помещений квартир. Таким образом, существует, условно говоря, архитектурный аспект разработки номенклатуры бытового оборудования. Раскрывается возможность разработки системы объемно-планировочных рекомендаций для перспективного архитектурного проектирования на основе соответствующих номенклатурных рекомендаций. Дизайн сегодня уже в состоянии и готов сотрудничать с архитектурой в этом важном деле, понимая в то же время относительность таких рекомендаций в связи с различными сроками морального и физического старения архитектурно-строительной оболочки и оборудования жилища.

 

В общей системе нормативной документации, разрабатываемой на основе номенклатурных исследований и направленной на упорядочение жилой среды, следует особо подчеркнуть роль межотраслевой стандартизации. Только единая комплексная система межотраслевых стандартов в состоянии упорядочить взаимосвязи основных параметров жилища и его предметного комплекса [31]. Работа в области межотраслевой стандартизации уже начата ВНИИТЭ.

 

Отмечая важность определения номенклатуры, следует вместе с тем подчеркнуть: это необходимая, но не исчерпывающая предпосылка разработки достоверных планировочных рекомендаций еще и потому, что в современном массовом жилище не существует традиционных гостиной, столовой, кабинета — функции в прошлом отдельных помещений совместились теперь в так называемой общей и в других жилых комнатах квартиры. Многофункциональность стала характерной даже для таких помещений, назначение которых, казалось бы, предельно строго обусловлено: в кухне теперь не только готовят пищу, в спальне не только спят и т. д. Очевидно, что без учета дополнительных функций того или иного помещения, точнее, без учета соответствующего дополнительного оборудования нельзя достоверно определить его планировочные параметры.

 

Оптимальная пространственная структура функциональных процессов, иначе говоря, естественная картина их распределения по отдельным помещениям квартиры, во многом искажается несовершенством современных планировочных решений. Большие помещения искусственно перенасыщены многими, в том числе совершенно чужеродными им функциями, а помещения малой площади соответственно недогружены близкими по функциональной характеристике процессами, например ванная комната — стиркой, кухня — приемом пищи. Целесообразно выявить тенденции перераспределения функций между отдельными помещениями по мере повышения жизненного стандарта семей различного типа, а также структуры и численности семей. Это позволит сконструировать модель оптимальной пространственной структуры бытовых процессов, иными словами, судить о том, как было бы, если бы ничто не препятствовало естественному распределению функций в квартире. На основе такой модели можно с большой степенью достоверности и перспективности рекомендовать те или иные планировочные параметры.

 

Ряд интересных в этом плане данных было получено в результате обследования, проведенного КиевЗНИИЭП. Выявившиеся тенденции указывают на необходимость увеличения, например, ванной и кухни. Сам по себе этот вывод не нов. Но в отличие от обследований, проводившихся другими организациями, материалы КиевЗНИИЭП не только констатируют необходимость увеличения, но и четко показывают, за счет чего, за счет каких дополнительных функций и соответственно элементов оборудования это увеличение должно произойти [25].

 

 

 

Предлагаемый путь уточнения планировочных параметров жилища через номенклатуру оборудования вызывает немало возражений. Последние в немалой степени обусловлены просто консервативностью представлений.

 

Если исходить из обыденного опыта, вещи всего навсего наполняют квартиру и в силу этого представляются по отношению к ней чем-то сугубо подчиненным. Пространственная оболочка жилища рассматривается при таком подходе как нечто данное, первичное, а вещи, наоборот, как второстепенный по важности компонент, который следует приспосабливать к основному. Внешняя «очевидность» не может, однако, служить критерием истины. В данном случае она извращает глубинные закономерности, переворачивает их с ног на голову. Взаимообусловленность предметного комплекса и его пространственной ободочки с неизбежностью заставляет говорить о фундаментальной роли вещей.

 

В активной роли предметного комплекса нам довелось убедиться на практике. С целью уточнения номенклатурного перечня изделий и проверки вновь разработанного оборудования во ВНИИТЭ было проведено натурное макетирование квартир и уточнена предложенная ЦНИИЭП жилища и МНИИТЭП планировка трехкомнатной квартиры. Благодаря новому оборудованию удалось разработать качественно новый по пространственной организации тип квартиры. Предвижу возражение: следует не жилище «подгонять» под оборудование, а наоборот. Но разве по сути дела все существующие планировочные нормативы в своей первооснове не восходит к рациональному размещению необходимого для жизнедеятельности человека оборудования? И если так (а это действительно так), то именно через предметы оборудования, которые непосредственно обслуживают бытовые процессы, и следует уточнять пространственные характеристики жилища.

 

Возможно и такое соображение: роль предметного комплекса и соответственно роль дизайна в жилище неуклонно расширяется — не подрывает ли это престиж архитектуры? История свидетельствует, что круг контролируемых архитектурой явлений динамичен и обнаруживает тенденцию к постоянному сужению. Можно только удивляться творческой неисчерпаемости архитектуры. На заре цивилизации она выступила, по свидетельству древних, как мать всех искусств. Вслед за искусствами из лона матери-архитектуры с течением веков, выделялись и стали самостоятельными многие виды созидательной деятельности: кораблестроение, конструирование средств транспорта, фортификационное строительство, сооружение дорог, мостов и т. д. А. Буров, сумевший возвыситься над ложными представлениями о «профессиональной чести мундира», точно очертил характерные стороны этого исторически закономерного процесса [17].

 

Революционизирующая роль предметных элементов среды, технического оборудования отчетливо прослеживается на протяжении всей истории развития жилища. Появление новых видов инженерных устройств изменяло в итоге его характер. Анализируя тенденции развития европейского жилища, Ж. Фурастье в книге «Машинизм и благосостояние» справедливо подметил, что традиционный дом, ведущий свою родословную от дворца-крепости, «защищает, но не обслуживает» [цит. по 58, стр. 111]. М. Рагон в книге «О современной архитектуре» развивает эту мысль: «Современный дом исходит из идеи и принципа комфорта, а не от дома-крепости... Машинизация вошла в наши здания вместе с водопроводом, электроосвещением, центральным отоплением и телефоном... Новая идея комфорта изменила сущность жилья» [58, с. 111].

 

Как пример реалистической оценки значимости предметного комплекса показателен опыт народного зодчества. Здесь человек строил сам, для себя, трезво соизмеряя меру удобства и представительности. Народное жилище, будь то русское или японское, — образец необычайно глубокого осознания существа дела. В едином конструктивном комплексе крестьянского дома трудно даже разделить собственно жилище и его оборудование. И если мы все же попытаемся мысленно вычленить строительную оболочку народного жилища, то в подавляющем большинстве случаев она окажется точным слепком внутреннего пространства, рационально организованного оборудования.

 

Фундаментальную роль предметного комплекса среды давно осознали передовые архитекторы. Вспомним ведущее направление советской архитектуры 20-х гг. — конструктивистов. Их функциональный метод проектирования, сформулированный М. Гинзбургом, предполагал тщательный учет специфики бытовых процессов, протекающих в жилище, и соответственно того оборудования, при помощи которого эти процессы осуществляются. Ф. Л. Райт утверждал, что новые веяния проникают в жилище через кухню. Разумеется, это афоризм, но сквозь него отчетливо проступает понимание того, что появление новых видов оборудования (конечно, не только кухонного!) заставляет по-новому компоновать жилище. Дом — это машина для жилья — провозгласил Ш. Ле Корбюзье. Оставляя в стороне вопрос о научной строгости формулировок, следует признать, что в этой крылатой фразе содержится признание активной роли машинерии и оборудования. Сходные мысли неоднократно высказывал В. Гропиус, их разделяли и другие ведущие архитекторы первой половины века.

 

Совершенно определенные взгляды на этот счет демонстрирует современная теория и практика проектирования за рубежом. В многочисленных экспериментальных проектах решительно преодолевается традиционная абсолютизация роли оболочки как якобы решающего элемента жилища, все в большей мере осознается влияние предметного комплекса на структуру внутреннего пространства, а последнего — на оболочку жилища [97].

 

Многие футурологические проекты — это по сути дела сложная система оборудования, обнесенная гибкой оболочкой, меняющей по необходимости размер, форму, степень раскрытия. Оболочка выступает здесь всего лишь одним из многочисленных составляющих элементов жилища.

 

Пожалуй, до предела доводит эту мысль английский теоретик архитектуры и дизайна Р. Бэнем [93]. Жилище — это не здание, не дом, утверждает он. Даже в современном жилище технические системы имеют несравненно большее значение, чем каменная коробка. В то же время эта «душа» жилища остается чужеродной для традиционной архитектуры. Не найдено органичной взаимосвязи инженерного оборудования и строительной коробки. Для традиционного подхода типично решение здания Секретариата ООН, где технические элементы скрываются за подвесными потолками, в ложных колоннах, фальшивых стенах, подобно метастазам прорастают сквозь тело здания, его строительные конструкции, что идет во вред и строительной части, и самому оборудованию. Необходим принципиально новый подход к проблеме, утверждает Бэнем. Куда более рационально, например, решить систему оборудования жилой ячейки в виде компактного агрегата, в котором оболочка выполняет сугубо служебную роль, выгораживая той или иной формы замкнутое пространство вокруг функционального ядра оборудования. Теоретические установки Бэнема развиваются за рубежом в целом ряде экспериментальных проектных предложений [94].

 

Наша современная практика архитектурного проектирования в принципе не отвергает методологически правильного пути уточнения пространственных параметров жилища исходя из требований оборудования. Напомним, что именно таким путем под руководством А. Зальцмана в середине 50-х гг. были определены исходные позиции проектирования современных квартир для отдельных семей. Что касается их всем известных недостатков, то они как раз и явились результатом недостаточно обоснованного выбора номенклатуры оборудования, положенной в основу разработки планировочных решений.

 

К сожалению, необходимость исходить из требований бытовых процессов и соответствующего им оборудования, обязательность такого подхода к проектированию до сих пор строго не зафиксированы в наших нормативных документах. Это неизбежно сказывается на качестве массового жилища и сводит на нет здоровую идею разработки жилища «изнутри наружу».

 

Генезис и внутренняя логика развития жилища с очевидностью убеждают, что характер построения и расчленения его внутреннего пространства тесно связан в своих первоистоках с системой размещения и особенностями основных элементов оборудования, вещей, которые как бы запечатлевают в материальных формах внутреннюю логику развития бытовых процессов.

 

 

 

Когда применительно к архитектуре заходит речь о синтезе, как правило, по традиции подразумевают контакты с искусством, чаще всего монументальным. Но почему только с ним? Бесконечно разнообразие вещей, заполняющих наши жилища, различны инженерные устройства, оборудование и убранство не только зданий, но и городов, площадей, улиц, включая освещение, рекламу, витрины. То же можно сказать, например, о транспорте — этом особом подвижном мире, спрессовавшем пространство и время, или о выросшей до устрашающих масштабов производственной технике. В совокупности с архитектурой все это и многое другое входит в состав жизненной среды. Компоненты теснейшим образом взаимодействуют. Хотим мы того или нет, но архитектура вступает в контакты практически со всеми другими составляющими жизненной среды. Но эти контакты складываются во многом стихийно. Настало время поставить вопрос о регулировании всеобщего синтеза различных видов жизнестроительного творчества, о месте архитектуры в этом синтезе, ее партнерах в общей созидательной деятельности.

 

К числу ближайших партнеров следует, безусловно, отнести дизайн, который находится как бы в одном ряду с архитектурой и искусством. Есть отдельные пограничные области, в том числе интерьер, где четко отмежевать дизайн, с одной стороны, от искусства, а с другой — от архитектуры практически невозможно. Дизайн чаще всего определяют как проектирование изделий промышленного производства. Однако, невзирая на несомненную связь дизайна с массовым производством, это популярное определение не может считаться исчерпывающим. Исходя из него невозможно, в частности, отграничить от дизайна современную архитектуру, которая все больше индустриализируется и в силу этого тоже становится продуктом массового производства.

 

Утверждение, что архитектура формирует пространство, а дизайн — предметы, заполняющие это пространство, также не вносит ясности в вопрос о специфике этих двух областей творчества, четком водоразделе между ними. Как мы уже знаем, предметы и пространство не есть некие изолированные феномены и структура пространства во многом определяется предметным комплексом. Кроме того, нельзя забывать, что архитектура вовсе не ограничивается только пространственными задачами, а объекты дизайна далеко не всегда функционируют в архитектурном окружении. С другой стороны, интересы дизайна никак не исчерпываются предметными элементами среды. Знаковые и информационные системы, массовые коммуникации, различного рода пространственные образования, не укладывающиеся в традиционные представления об архитектурных объектах, системы регулирования общественных процессов, связанные с глобальной проблемой управления, — вот далеко не полный диапазон деятельности дизайна, далеко выходящей за рамки проектирования собственно предмета, вещи как таковой.

 

Сложность четкого разграничения архитектуры и дизайна, судя по всему, не случайна и вряд ли до конца преодолима. Да и сами усилия во что бы то ни стало их размежевать, по-видимому, не столь уже актуальны. К сожалению, уже сложилась традиция рассматривать эти области творчества преимущественно с точки зрения различий. Однако сейчас, когда архитектура и дизайн оказались у нас разобщенными, в известном смысле даже противостоящими, намного важнее подчеркнуть объединяющие моменты, оттенить внутреннюю общность этих родственных в своей основе областей, близких искусству.

 

Дизайн как самостоятельный вид творчества в известном смысле вырос из искусства и архитектуры первых десятилетий нашего века, в частности из нашего советского «производственного искусства» и архитектуры конструктивизма 20-х гг. У его колыбели стояли А. Родченко, В. Татлин, Л. Лисицкий, М. Гинзбург и братья Веснины. В числе предвестников дизайна за рубежом не случайно называют В. Гропиуса, Ш. Ле Корбюзье, Ф. Л. Райта, Л. Мис ван дер Роэ. Основоположники современной архитектуры были и зачинателями дизайна. Понимая неразрывное взаимодействие элементов жизненной среды, угадывая огромные потенции машинного производства и пытаясь овладеть его возможностями, они стремились проектировать здания в совокупности с обширным комплексом промышленных изделий, вместе с системой вещей, оборудования и убранства интерьеров.

 

В общих истоках сказывается и внутреннее единство целевых установок. Отношение дизайна к многоликому миру техники во многом сродни отношению архитектуры к строительству. Повернуть технику «лицом к человеку», подчинить абстрактную логику ее внутреннего развития логике человеческих потребностей и отношений, одухотворить «вторую природу» общества, противопоставить стихийности и техницизму социальную целесообразность и подлинно гуманистические основы формирования искусственной среды — в этом состоит общественное назначение дизайна, его смысл.

 

Можно говорить о тех или иных связях с ремеслом или мануфактурой, но прежде всего дизайн — непременный атрибут индустриальной эпохи, типичное детище XX века. Он возник, когда ремесленника заменила машина, когда на смену любовной обработке вещи, предназначенной определенному лицу, для определенного интерьера, пришел массовый выпуск стандартных изделий, когда традиционный круг подчеркнуто индивидуализированных «рукотворных» вещей начал стремительно вытесняться обезличенной серийной продукцией. Облик мира, характер жизнедеятельности людей все в большей степени стали определяться изделиями, отштампованными по законам машинной логики. Нарастающий поток таких изделий начал выходить из-под контроля людей. Необходимо было особое средство «очеловечивания» техники. И здесь на помощь пришел дизайн.

 

Дизайн уже давно вырос из колыбели и оформился — творчески и организационно — в самостоятельную сферу созидательной деятельности. Его уже никакими силами нельзя обратно вогнать в лоно архитектуры или искусства. Нельзя и не нужно. Неизмеримо важнее развивать заложенные в нем потенции к взаимодействию с архитектурой и искусством.

 

Древность вообще не знала жесткого разделения видов творческой деятельности. В сущности, было одно понятие — «технэ» (по-гречески) или «арс» (по-латыни). Жесткое разделение принесла с собой эпоха капитализма. Для прошлого (в докапиталистическую эпоху) и для будущего (в послекапиталистическую эпоху) такое — подчеркнем еще раз — жесткое разделение невозможно. При сохранении и постоянном увеличении роли искусства как средства познания действительности, как формы общественного сознания, сохранится и тенденция к синтезу различных видов творческой деятельности. Уже наше время перехода от капитализма к коммунизму настоятельно требует этого. Пора ставить вопрос об органичном взаимодействии архитектуры, дизайна, искусства, о едином жизнестроительном синтезе всех видов творческой деятельности, о совместном проектировании всей окружающей среды по законам целесообразности и красоты. Закономерность такого подхода раскрывается на любых уровнях проектирования, начиная с предметного комплекса жилища и кончая высшей формой коллективного бытия — городом, включая транспорт, благоустройство, визуальные коммуникации, может быть, даже содержание и форму многообразных жизненных процессов.

 

Деятельность пионеров дизайна не только указывает на его общие с современной архитектурой истоки. Все большее признание получает воплотившаяся в их работах тенденция комплексной разработки среды. Органичное взаимодействие архитектуры и дизайна, а подчас и слияние их до полной неразличимости (особенно во многих прогностических разработках) позволяют говорить о становлении единого синтетического архитектурно-дизайнерского проектирования. Пожалуй, с особой очевидностью это раскрывается именно в области жилища. Мы все чаще начинаем мыслить предметно-пространственными комплексами, как бы крупными фрагментами среды, понимая, что оболочка жилища в своей форме и размерах обусловлена в значительной мере необходимым набором вещей и оборудования.

 

 

 

Архитектура формируется изнутри. Оболочка той или иной конструкции и формы, архитектурное сооружение, дом создается в конечном итоге для того, чтобы могло существовать организованное для жизненных процессов внутреннее пространство [10, с. 1]. Мало, однако, создать изолированное пространство — никакие процессы не смогут в нем развернуться вне предметного окружения. Жилище без вещей обращается в бессмыслицу: жить без вещей и вне вещей невозможно, а дом, в котором не живут, как отмечал еще К. Маркс, перестает быть домом [3, т. 12, с. 717]. С другой стороны, совершенно недостаточно создать некую сумму пусть даже удобных по отдельности вещей — вне определенных пространственных связей друг с другом эти вещи не смогут полноценно функционировать и участвовать в развертывании функциональных процессов. Вне жилища бытовая вещь теряет смысл. Таким образом, предметно-вещевой комплекс быта и его архитектурно-пространственная организация находятся в теснейшем взаимодействии и взаимообусловленности. Наличие столь актуальных взаимосвязей раскрывает специфическую природу жилой среды. Она обрисовывается как особое предметно-пространственное единство, целостный объект исследования и комплексного проектирования. Осознание среды как особого феномена выступает обязательным условием результативной разработки любой из составляющих ее частей.

 

Но правомерна ли в принципе выдвигаемая нами концепция среды как целостности, не является ли понятие среды сугубо теоретической абстракцией? С точки зрения товарных отношений жилая среда, действительно, — просто фикция, поскольку не является законченным и предназначенным для продажи продуктом какого-либо определенного вида производства. И коль скоро ни одна отрасль промышленности не выпускает в качестве завершенного (конечного) и предназначенного для продажи продукта жилую среду, то таковая с точки зрения товарного производства является понятием фиктивным, умозрительным, лишенным жизненной полноты и конкретности. Именно поэтому понятие жилой среды до сих пор отчетливо не выкристаллизовалось, не вышло на передний край науки.

 

Тем не менее жилая среда — высшая реальность, особенно с точки зрения потребления, ибо практически все продукты производства как бы «раскрываются» навстречу человеку и в полной мере обретают свои потребительские качества именно во взаимной связи, в контексте среды. В известном смысле понятие среды реальнее любой конкретной, чувственно осязаемой вещи. В самом деле, что есть стул вне человеческих потребностей, вне искусственно созданной человеком среды? — полнейшая бессмыслица, нелепый предмет нелепой конфигурации, совершенно чуждый любому естественному, природному окружению. Более того, любая вещь приобретает (или сохраняет) свой смысл только в строго определенной, «своей собственной» среде: европейский обеденный стол в японском традиционном жилище столь же бессмыслен, как и в природном окружении. Эффективное потребление конкретных вещей возможно лишь в рамках той среды, где их назначение органично сплетается с совокупностью всех иных функций. Именно поэтому феномен среды должен быть составлен и оценен выше любой отдельно взятой конкретной вещи.

 

Коль скоро это так, необходимо переосмыслить традиционный подход к проектированию предметного окружения. Осмысление среды как особого рода целостности в такой системе взглядов должно предшествовать проецированию отдельных составляющих среду материальных элементов. Такое предварительное осознание среды в целом мы будем впредь именовать интегральным проектированием среды. Мы будем многократно возвращаться к этому понятию, вводя в него новые содержательные элементы, развивая его и уточняя, прежде чем смысл этого принципиально нового вида деятельности обрисуется в нашем сознании с достаточной полнотой и определенностью. Сейчас же, на самой предварительной стадии формулирования идеи, важно усвоить главное: интегральное проектирование среды есть особого вида деятельность, принципиально несводимая к традиционному проектированию материальных объектов, причем под материальными объектами в данном случае мы в равной мере подразумеваем и дома, и вещи. С точки зрения интегрального проектирования — в объектном плане — это совершенно равнозначно. С этой точки зрения конкретика материальных объектов не играет решительно никакой роли. Здесь бессмысленно выделять объектные различения домов и вещей, наоборот, важно любого вида предметной конкретике как таковой — вне зависимости от ее внутренней дифференциации — противопоставить идеально выделенный феномен среды как особого рода единства, который в этом своем качестве только и является объектом интегрального проектирования и лишь после целостного осмысления которого может стать целенаправленным и успешным проектирование отдельных составляющих среду материальных элементов.

 

Вдумаемся в предложенную последовательность проектирования: осознание среды в целом и уже затем — разработка составляющих ее предметных элементов. Очевидно, что предлагается принципиально иной, чем сегодня, подход к формированию среды. При таком подходе вещь выступает не как самоценный элемент, из механической суммы которых складывается среда, а, наоборот, как производное от среды, как составная часть некоего целого, свойства которой предопределены этим целым. Нельзя не отметить, что это характернейший признак системных объектов.

 

Непосредственно близкое нам понимание среды как предметно-пространственного единства и соответственно целостного объекта проектирования начало складываться еще в первой трети нашего века. Примером «узкопрофессионального» подхода к проектированию формально целостной жилой среды может служить собственный дом архитектора и дизайнера Петера Беренса, где он сам запроектировал буквально все, кончая элементами убранства и даже серьгами жены. Значительно шире понимали задачу советские архитекторы-конструктивисты, группировавшиеся вокруг журнала СА. Лидеры этой группы — братья Веснины, М. Гинзбург и др., развивая мысли о целостной среде, рассматривали здания — в единстве с оборудованием и всем предметным комплексом — как «социальные конденсаторы эпохи» и призывали проектировать их «изнутри наружу». В начале 30-х гг., вместе с кризисом конструктивизма начавшая было формироваться идея целостной среды оказалась отодвинутой на второй план, а затем почти (или даже вовсе) забытой. Примерно в это же время был похоронен и западноевропейский вариант этой идеи.

 

В последние годы зарубежное концептуальное проектирование вновь непосредственно подходит к понятию целостной среды. Но, как правило, дальше декларативных заявлений дело не идет, что закономерно: ограниченность задач, которые ставят перед зарубежным дизайном даже наиболее широко мыслящие его представители, определяется спецификой социально-экономических отношений при капитализме. Достаточные предпосылки для преодоления магии товарного фетишизма во взглядах на среду, для осознания ее целостности и, наконец, для ее планомерного и сознательного преобразования возникают лишь в зрелом социалистическом обществе, на стадии развернутого строительства коммунизма. Поэтому именно в наших условиях и именно сейчас наметившаяся в 20-е гг. идея целостности среды приобретает все больше черт завершенной концепции, а ее разработка, интегральное проектирование среды превращаются в самостоятельное направление творческого поиска и фундаментальных научных исследований.

 

 

 

Чтобы решить задачу интегрального проектирования среды, необходимо изучить опыт, накопленный разными народами и разными эпохами.

 

Много ценного для нас содержит опыт решения проблемы вещь — среда (или среда — вещь?) в традиционном японском жилище. Известно, что параллели из различных культурных регионов по меньшей мере рискованы. Тем не менее японский опыт позволяет удостовериться, что развиваемая нами концепция — не абстрактная доктрина, умозрительно сконструированная и лишенная точек соприкосновения с реальной практикой, но система идей, в известной своей части уже проверенных жизнью, идей, реализация которых позволила создать еще в средневековой Японии необычайно своеобразный вариант культуры жилища, актуальность которого не утрачена и в наши дни.

 

Начиная с XVI столетия традиционный японский дом вызывает резко противоречивые оценки европейцев. Христианские миссионеры считали его наиболее далеким от здравого смысла, основоположники современной архитектуры— наиболее целесообразным видом человеческого жилья. Каркасная структура зданий, принцип разделения несущих конструкций и ненагруженных ограждений, раздвижные и убираемые внутренние перегородки — многие элементы современной архитектуры связаны с традиционным японским жилищем. За много веков до того, как великий Корбюзье поставил проблему минимальной меры пространства для жизни человека, прототип такой меры существовал в японском доме. Татами есть наименьшая площадь, на которой взрослый человек может сидеть, работать, отдыхать, спать. Строго типизированные пропорции в размер татами стали своеобразным планировочным модулем жилища, а в модульности коренится основа типизации и стандартизации строительства.

 

Как правило, специалисты черпали из японского жилища лишь те идеи, к восприятию которых уже была готова западная архитектура. И именно потому, что новое понимание структурной роли вещи в формировании среды до сих пор не было четко сформулировано, никто из специалистов по сути дела не обратил внимания на японское жилище в этом аспекте. Традиционный японский дом демонстрирует систему взаимодействия вещей и среды, которая сходна с нашими позициями. Пусть не звучит парадоксом, но мнения непрофессионалов представляют для нас в этом смысле больший интерес, чем профессиональных архитекторов или дизайнеров. Если речь идет о принципиально новых постановках вопросов, острый взгляд и умение обобщить непосредственные впечатления зачастую оказываются более важными, чем профессиональная эрудиция, чаще всего подобно шорам ограничивающая кругозор специалистов.

 

«Когда впервые видишь внутренность японского жилища, — пишет В. Овчинников, — больше всего поражаешься полному отсутствию какой бы то ни было мебели... Вы видите лишь обнаженное дерево опорных столбов и стропил, потолок из выструганных досок, решетчатые переплеты седзи, рисовая бумага которых мягко рассеивает пробивающийся снаружи свет. Под разутой ногой слегка пружинят татами — жесткие, пальца в три толщиной маты из простеганных соломенных циновок. Пол, составленный из этих золотистых прямоугольников, совершенно пуст. Пусты и стены. Нигде никаких украшений, за исключением токонома, ниши, где висит свиток с каким-нибудь изображением, а под ним поставлена ваза с цветами» [51, с. 122].

 

«Пустоту» японского дома, отсутствие в нем вещей отмечают практически все пишущие о Японии. Активный интерес вызывала эта особенность у советской творческой интеллигенции 20-х гг. Поискам производственников и конструктивистов был внутренне созвучен «японский вариант» решения проблемы вещи. Преодоление «вещизма» рассматривалось тогда в числе актуальных задач построения нового общества. И не случайно Б. Пильняк, посещавший в ту пору Японию, писал: «Я ...вижу — удивительнейшее, до сих пор незнаемое мною. Я вижу, как японцы освободились от вещей, освободились от зависимости перед вещью. Народ создал свою архитектуру..., и в японском домике нет ни одной лишней вещи, нет вообще вещей в европейском понятии вещь: ни стула, ни шкафа, ни кровати — одно хибати, будда, пара какэмоно; весь свой скарб японец может снести на себе» [54, с. 54].

 

В своей следующей книге о Японии Пильняк выдвигает гипотезу о связи японского «антивещизма» с постоянными для этой страны землетрясениями [55]. Но корни этого любопытнейшего феномена материальной культуры Японии уходят не столько в природно-географические, сколько в социально-психологические условия жизни страны. Специфическое отношение к вещи коренится в самом укладе жизни, традиционных философских воззрениях японского народа.

 

Для японца жизнь отнюдь не однородное целое. Она делится на области, лежащие как бы в разных плоскостях, не пересекающихся друг с другом. Универсальных мерок не существует. В каждой области свои правила, законы. Допустимое в одном случае абсолютно неприемлемо в другом.

 

Японцы избегают судить о характере или поведении человека в целом. Вместо того чтобы судить о поступках как таковых, делить их на правильные или неправильные, японец оценивает их как подобающие или неподобающие в той или иной ситуации. «Всему свое место» — своеобразный девиз японцев, он служит ключом к пониманию многих сложных сторон национального характера и японской культуры в целом.

 

Деление жизни на непересекающиеся сферы, где действуют разные законы, объясняет присущую японцам и неизменно поражающую европейцев несопоставимость жизненных установлений, их склонность к «зигзагу», внутреннюю установку на смену ситуаций. Для японца каждая ситуация, из суммы которых складывается повседневность,— это прежде всего подобающее поведение людей, подобающая церемония, ритуал, которые могут осуществляться лишь в среде, аранжированной строго определенным образом.

 

Вспомним, к примеру, чайную церемонию, пожалуй самую традиционную в наполненной традициями японской жизни. Ее влияние сказывается во многих областях японской культуры. Именно отсюда берут начало некоторые основополагающие понятия японской эстетики. Под влиянием чайной церемонии развилось искусство икэбана, достигла высот японская керамика. Эта церемония учит находить прекрасное в обыденном, как бы наводит мост между искусством и буднями жизни. Если движения человеческой души порождают определенные жесты, то, считают мастера чайной церемонии, есть и жесты, способные обратным образом воздействовать на душу. Строго определенными движениями, их красотой и размеренностью чайная церемония создает особый покой души. Участвуют в церемонии не больше пяти человек. Помещение оформляется с изысканной простотой. Даже если церемония происходит днем, вокруг должен царить полумрак. На каждом из немногих, строго определенных традицией предметов непременно лежит печать времени — так надо. При этом есть два обязательных исключения — белоснежный льняной платок и ковш из спиленного куска бамбука, которые должны быть подчеркнуто свежими и новыми, — так опять-таки надо. Все это вытекает из самого существа ритуала.

 

Это типичный пример. В японском быту вещь сама по себе ничего не значит — она элемент подобающего окружения, вне этого окружения теряющая смысл. Вопреки европейской традиции жилая среда в Японии складывается отнюдь не как механическая сумма разнородных по функции вещей. Каждый предмет мыслится лишь как производное от «подобающей ситуации», соответствующего состояния среды в целом, удобного человеку в данный момент и изменяемого впоследствии. Здесь, собственно, и лежат корни специфического для Японии (и чуждого европейским традициям) подхода к формированию предметного окружения, близкого к сформулированным нами принципам.

 

Несмотря на подчеркнуто служебную роль предметных элементов в контексте среды, эстетическая культура вещи в Японии всегда находилась на очень высоком уровне. Япония никогда не знала деления искусства на чистое и прикладное. Прекрасное всегда сочеталось с целесообразным. Предметы, окружающие человека в повседневности, соединяли в себе красоту и практичность и оказывались в силу этого одним из очагов концентрации художественных исканий. Буквально каждый элемент домашней утвари — будь то чугунный чайник, бумажный фонарь или бамбуковая ширма — веками шлифовался, оттачивался, доводился до высших уровней совершенства, приобретая изысканную прелесть.

 

Опыт Японии убеждает, что вещь, будучи переосмыслении в своей структурной роли, понимаемая как производное от среды и в известном смысле теряющая в силу этого часть своей самоценности, отнюдь не обязательно утрачивает свое функциональное или эстетическое значение в интерьере жилища. Здесь нет прямых причинно-следственных связей. Напротив, предлагаемый принцип формирования среды (не через отдельные вещи к среде, а наоборот) — это путь к иному пониманию вещи, раскрывающий новые возможности совершенствования предметного комплекса быта, жилой среды в целом.

 

 

 

Необходимость в концепции целостной среды продиктована требованиями практики. Уже на первых этапах определения номенклатуры оборудования стало ясно, что эффективность работы зависит от степени учета связей элементов оборудования друг с другом — каждого отдельного элемента с возможно большим количеством соседствующих с ним в жилище. На повестку дня сразу же встал вопрос о номенклатуре родственных комплексов изделий (именно так возникла мысль о номенклатуре функциональных групп оборудования и отдельных зон жилища). Но изменение количественных масштабов объекта исследования качественно не изменило ситуацию — столь же обязательным оказался учет взаимосвязей между локальными комплексами. При строгом подходе выявились связи буквально каждого элемента со всем предметным окружением. Отсюда последовал закономерный вывод: разработке отдельных вещей должно предшествовать идеальное осмысление всего предметного окружения, в котором изучаемым объектам надлежит занять то или иное место. Именно таким образом путь номенклатурных исследований привел нас к идее целостности жилой среды.

 

Принимая концепцию единства среды, идею ее интегрального проектирования, сразу же обнаруживаешь беспредметность ведомственных споров о гегемонии, еще нет да нет вспыхивающих между представителями архитектурной науки и дизайна. Собственно говоря, о гегемонии в чем идет речь? Есть наука о создании вещей для быта и наука о создании пространственной среды для тех же процессов быта. Ясно, что направления и результаты исследований обеих этих наук должны согласовываться, а на стадии реального проектирования — непосредственно стыковаться, ибо разрабатываются части единого целого — жилой среды. Не менее ясно, что обеспечить необходимое согласование можно лишь на основе неких предварительных «межведомственных» исследований, которые были бы базовыми и для науки о вещах, и для науки о жилище. Таким образом, объективных оснований для ведомственных споров, попросту говоря, нет. Важно иное. Речь должна идти о создании и развитии совершенно нового, самостоятельного научного направления и вида деятельности, имя которого — интегральное проектирование и задача которого — идеальное осмысление жилой среды в целом и разработка основ ее формирования. И не так уже важно для существа дела, к какому ведомству на первых порах будет «приписан» этот новый вид научной и творческой деятельности, который все равно со временем, по самому своему смыслу, должен стать не только совершенно самостоятельным, автономным по отношению как к дизайну, так и архитектуре, но и основополагающим для обеих этих областей жизнестроительного творчества. Мы не случайно все время настоятельно подчеркиваем необходимость предварительного идеального (именно идеального!) осмысления предметного окружения, чтобы исключить всякую мысль об однозначном реальном проектировании среды во всех ее конкретных элементах и деталях для последующего эталонирования этого и только этого «комплексного проекта».

 

Ниже будет показано, что это порочный путь, и столь узко понимаемая «комплексность» ни к чему путному (с точки зрения человека, а не производства) привести не может.

 

Но каково же в таком случае фактическое содержание этого нового вида деятельности? Будет досадно, если гора родит мышь и все разговоры о новой интегрирующей деятельности завершатся убогим пожеланием заблаговременной разработки номенклатуры изделий и планировочных нормативов для перспективного проектирования жилища. Впрочем, и в этом случае естественно возник бы вопрос: а на основе каких данных и соображений должна разрабатываться эта номенклатура и эти нормативы? На основе экономических и технологических возможностей и антропометрических показателей? Очевидно, что этого мало, что в первую очередь должны приниматься в расчет некие подлинно человеческие цели и интересы, а экономическим, технологическим и антропометрическим критериям должны предшествовать критерии мировоззренческие. Так мы приходим к проблеме «человек и среда» в ее широкой общественной трактовке, к необходимости осознать среду не только как особый физический феномен, внутренне обусловленное предметно-пространственное единство, но и более широко — в мировоззренческом плане.